Роджер громко присвистнул.

— Жуткое место! — заметил он. — Вы там были? Стены, должно быть, футов в десять толщиной.

Я открыла глаза.

— Да, так оно и есть. Я была в этих стенах. Но даже самые толстые стены имеют двери. — В груди я вновь ощутила холодноватый огонек, смесь храбрости с отчаянием, — именно эти чувства завели меня тогда в Уэнтуортскую тюрьму в поисках моего возлюбленного. «Если я тогда могла сделать это для тебя, — мысленно обратилась я к Джейми, — то смогу и сейчас. Только помоги мне хоть немного, чертов шотландец, помоги!» — Я вытащила его оттуда, — сказала я и глубоко вздохнула. — Вернее, то, что от него осталось. Джек Рэндолл командовал гарнизоном в Уэнтуорте. — Мне страшно не хотелось, чтоб в памяти моей вновь всплыли те образы, но остановить их не могла. Обнаженный, окровавленный, Джейми лежит на полу… Поместье Элдбридж, где мы нашли убежище…

«Я не позволю им забрать меня назад, Саксоночка», — сказал он мне сквозь стиснутые от боли зубы, пока я вправляла вывихнутые кости его руки и промывала раны. «Саксоночка»… Так он называл меня с самого начала; имя, производное от гэльского «сэсинак», обозначавшего «чужестранка, незнакомка». Так еще называли англичан. Сперва он выговаривал это прозвище насмешливо, затем с нежностью.

И я не позволила им забрать его, спрятала с помощью его родственника, маленького шотландца по имени Муртаг Фрэзер. И переправила Джейми через пролив во францию, где мы нашли приют в аббатстве Святой Анны де Бопре. Там служил аббатом один из его дядьев. Но, оказавшись там, я вдруг обнаружила, что спасение его жизни — не единственная стоящая передо мной задача.

То, что сотворил с ним Джек Рэндолл, оставило в его душе не менее глубокие незаживающие раны, чем бич, которым его хлестали по спине. Я до сих пор толком не понимаю, как мне удалось справиться тогда с демонами, терзавшими его душу, причем справиться в одиночку; когда речь заходит о подобного рода исцелениях, разница между медициной и колдовством действительно не так уж велика.

Я до сих пор ощущаю тяжесть холодного камня, сковавшего мне душу, всю силу ярости, исходившей от него, прикосновение рук, обхвативших меня за шею; вижу объятое пламенем существо, преследующее меня во мраке ночи.

— И я вылечила его, — тихо произнесла я. — Он вернулся ко мне…

Брианна, совершенно потрясенная, медленно качала головой, в каждом движении ее угадывалось столь хорошо знакомое мне упрямство. «Грэхемы глупы, Кемпбеллы способны на предательство, Макензи — славные люди, однако хитрецы, а все до единого Фрэзеры — упрямцы», — сказал мне однажды Джейми, характеризуя членов своего клана. Он не был слишком далек от истины. Все Фрэзеры были действительно крайне упрямы, в том числе и Бри. И он тоже.

— Я в это не верю, — коротко заметила она. Выпрямилась и устремила на меня пронзительно-испытующий взгляд. — Ты слишком много размышляла об этих людях из Каллодена. И потом, последнее время пришлось немало пережить. Смерть папы…

— Фрэнк не был тебе отцом, — заметила я.

— Нет, был! — огрызнулась она, да так резко, что напугала нас обоих.

Тогда Фрэнку пришлось смириться с настойчивыми уговорами врачей, сводящимися к тому, что «навязывание реальности силой, как выразился один из них, может повредить нормальному течению беременности». После долгих перешептываний, а порой и криков в больничных коридоpax он наконец оставил меня в покое, перестал домогаться «правды». И я, чувствуя себя слабой и расстроенной, тоже перестала навязывать ему эту правду.

Но на этот раз сдаваться я не собиралась.

— Я обещала Фрэнку, — сказала я. — Двадцать лет назад, когда ты родилась. Я хотела уйти от него, но он меня не отпускал. Он любил тебя. — При взгляде на Брианну, голос мой слегка смягчился. — Он не мог смириться с этой правдой, но, разумеется, понимал, что не отец тебе. И просил не рассказывать тебе об этом, позволить считаться твоим отцом, пока жив. «Вот после моей смерти, — говорил он, — можешь поступать, как тебе заблагорассудится». — Я проглотила ком в горле и облизала пересохшие губы. — И я обещала ему это, потому что он действительно любил тебя. Но теперь Фрэнка нет, и ты имеешь право знать, кто твой настоящий отец. А если сомневаешься, — добавила я, — ступай в Национальную портретную галерею. Там есть портрет Элен Макензи, матери Джейми. Она носила вот этот жемчуг. — Я сняла с шеи нитку. — Нитку речного жемчуга, нанизанного вперемежку с кругляшками золота. Джейми подарил мне в день свадьбы.

Я взглянула на Брианну: она сидела в напряженной позе, с окаменевшим лицом.

— Возьми с собой зеркальце, — сказала я. — Как следует посмотри на портрет, а потом на свое отражение. Не скажу, что копия, но ты очень похожа на свою бабушку.

Роджер уставился на Брианну, словно видел ее впервые в жизни. Он переводил взгляд с нее на меня, будто решая что-то, потом вдруг расправил плечи и поднялся с дивана, где сидел рядом с ней.

— Хочу кое-что показать вам, — решительным тоном заявил он и, подойдя к старенькому бюро его преподобия, выдернул из ящика пачку пожелтевших газетных вырезок, перетянутую резинкой. — Вот, почитайте и обратите внимание на даты, — сказал он, протягивая вырезки Брианне. Затем, все еще стоя, обернулся ко мне и одарил долгим холодным и пристальным взглядом ученого, подвергающего сомнению любую реальность. Он все еще до конца не верил мне, хотя воображение подсказывало, что все это могло оказаться правдой. — Тысяча семьсот сорок третий, — произнес он и покачал головой, словно удивляясь про себя. — А я почему-то думал, что это был человек, с которым вы встретились в тысяча девятьсот сорок пятом. Господи, мне бы и в голову не пришло! Да и как такое могло прийти!..

Я удивилась:

— Так вы знали? Об отце Брианны?

Он кивком указал на вырезку, которую Брианна держала в руке. Она еще не читала ее, просто смотрела на Роджера, сердито и одновременно растерянно. Я видела, что глаза ее потемнели, словно перед бурей. Роджер, похоже, тоже заметил это. Он быстро отвел от нее взгляд и повернулся ко мне:

— Тогда получается, что люди, имена которых вы дали мне, те, кто сражался при Каллодене… выходит, вы знали их?

Я немного расслабилась.

— Да, знала. — На востоке прогремел гром, по стеклам высоких, от пола до потолка, окон ударили капли дождя. Брианна углубилась в чтение вырезок. Крылья волос затеняли лицо, виднелся лишь кончик изрядно покрасневшего носа. Джейми всегда краснел, когда сердился или огорчался. Мне слишком хорошо было знакомо, как выглядят Фрэзеры, готовые взорваться.

— И вы были во Франции, — пробормотал Роджер, словно разговаривал сам с собой. Он по-прежнему не сводил с меня изучающего взора. Удивление на лице постепенно сменилось любопытством, затем возбуждением. — Тогда, наверное, вы должны были знать…

— Да, знала, — ответила я. — Именно поэтому мы и отправились в Париж. Я рассказала Джейми о Каллодене, о том, что там должно было случиться в тысяча семьсот сорок пятом. И мы отправились в Париж, чтоб попытаться остановить Карла Стюарта.

— Хлеба, — жалобно простонала я, держа глаза плотно закрытыми. От крупного теплого субъекта, находившегося бок о бок со мной, ответа не последовало: было слышно лишь тихое дыхание. — Хлеба, — повторила я чуть громче. И тут же почувствовала, как с меня сдергивают одеяло. Я, напрягая все мышцы, вцепилась в его край.

С другого края постели донеслись какие-то приглушенные звуки. Затем послышался скрип выдвигаемого ящика, сдавленный возглас на гэльском, по половицам прошлепали чьи-то босые ступни, потом матрац просел под грузным телом.

— Вот, Саксоночка, — произнес встревоженный голос, и я почувствовала, как к губам моим поднесли краюшку черствого хлеба. Я схватила ее и стала жадно жевать, с трудом проталкивая плохо разжеванные куски в горло. Не догадалась попросить вместе с хлебом и воды.