— Милостивый Боже, — прошептала я. Пальцы мои разжались и нервно заскользили по его рукаву. — Ты хочешь сказать, что занимался этим и раньше, Фергюс?

Он посмотрел на меня так, словно собирался заплакать. Я кусала губы, едва сдерживая слезы.

— Очень редко, мадам, — сказал он. — Есть такие дома, где дети занимаются этим специально, и мужчины, которым это нравится, ходят туда. Но иногда какой-нибудь клиент замечал меня, и ему приходило в голову… — У него потекло из носа, и он принялся вытирать его тыльной стороной ладони.

Я достала из кармана платок и протянула его Фергюсу.

Он начал рыдать при воспоминании о том утре.

— Он был намного больше, чем я думал, — продолжал он, громко рыдая. — Я сомневался, смогу ли взять его в рот, но он хотел, он захотел…

Я прижала Фергюса к себе, заглушая его голос. Его худые лопатки словно птицы затрепетали у меня под рукой.

— Не рассказывай больше ничего, — повторяла я. — Не надо, прошу тебя. Я на тебя не сержусь.

Это было запоздалое приказание. Он не мог сдерживаться после стольких дней молчания и страха.

— Но это я во всем виноват, мадам! — снова зарыдал он. Его губы дрожали, слезы заливали лицо. — Мне надо было вести себя тихо. Не кричать. Но я не мог терпеть, и милорд услышал мой голос. Он ворвался в комнату, и я так обрадовался, что бросился к нему и спрятался у него за спиной, а милорд ударил англичанина по лицу. Англичанин вскочил с пола, схватил табуретку и бросил ее в милорда. Я так испугался, что выбежал из комнаты и спрятался в туалете. И даже там были слышны крики и шум. А потом милорд нашел меня, открыл дверь и помог мне одеться, потому что руки у меня так дрожали, что я не мог застегнуть пуговицы. — Он теребил мои юбки обеими руками и прятал в них лицо, пытаясь заставить меня поверить в свое раскаяние. — Это моя вина, мадам! Но я не знал! Я не думал, что милорд будет драться с англичанином! А теперь милорд пропал и уже никогда не вернется, и в этом виноват только я.

Безутешно рыдая, он упал на землю у моих ног. Он плакал так громко, что скорее всего не слышал моих слов, когда я наклонилась над ним, чтобы поднять его и сказать:

— Это не твоя вина, Фергюс. Не твоя и не моя. Но ты прав, наверное. Он пропал навсегда.

После разговора с Фергюсом я впала в еще большую апатию. Серое облако, окутывавшее мое сознание с того момента, как я потеряла ребенка, становилось все плотнее и гуще, лишая возможности видеть свет рождающегося дня. Звуки внешнего мира едва доходили до меня, подобно легкому звону колокола сквозь нависший над морем туман.

Луиза стояла надо мной и тревожно хмурилась.

— Ты ужасно похудела. И такая бледная. Нельзя так себя вести, — укоряла она меня. — Ивонна говорит, ты опять не завтракала.

Я не могла припомнить, когда в последний раз мне хотелось есть. Задолго до дуэли в Булонском лесу? Задолго до путешествия в Париж? Я устремила свой взгляд на каминную полку, затем перевела его на причудливой формы мебель в стиле рококо. Голос Луизы доносился словно откуда-то издалека, и я не обращала на него внимания. Он воспринимался мною не более чем шум, подобный постукиванию ветвей деревьев о стенку дома или жужжанию мух, привлеченных запахом завтрака, поданного на стол. Я наблюдала за одной такой мухой, слетевшей с яйца, после того как Луиза хлопнула в ладоши. Она назойливо жужжала и кружила неподалеку, чтобы улучить минуту и снова усесться на лакомый кусочек. Затем я услышала звук торопливых шагов, властный голос Луизы и короткий ответ служанки: «Сейчас, мадам!», а затем — хлоп! Это служанка била мух одну за другой. Она смахивала их маленькие черные трупики себе в карман, сметала их на пол и вытирала оставшийся от них след краем фартука.

Луиза наклонилась, неожиданно попав в поле моего зрения.

— Твое лицо осунулось — кожа да кости. Если ты не хочешь есть, то по крайней мере пойдем погуляем, — нетерпеливо сказала она, — дождь прекратился, давай посмотрим, не осталось ли орехов на мускатном дереве. Может быть, тебе захочется их съесть.

Мне было безразлично, где находиться — в доме или на улице. Туманная пелена все еще окутывала меня, сглаживая очертания окружающих предметов и делая их неотличимыми друг от друга. Но я считала себя обязанной Луизе, поэтому встала, оделась, и мы вышли.

У дверей, ведущих в сад, ее остановил повар и обратился со множеством вопросов по поводу званого обеда для гостей. Гости были приглашены, чтобы хоть немного развлечь меня, и дом охватила обычная в таких случаях лихорадка.

Луиза тоскливо вздохнула, затем, коснувшись моей спины, сказала:

— Ты иди, а я пришлю слугу с твоим плащом.

Это был необычно прохладный для августа день, тем более что накануне прошел дождь. На покрытых гравием дорожках стояли лужи, а капли дождя, падающие с деревьев, были не менее холодными, чем сам дождь.

Небо все еще оставалось хмурым, но уже освободилось от черных туч. Я обхватила себя руками. Казалось, вот-вот выглянет солнце, но все равно было достаточно прохладно, и хотелось накинуть плащ.

Я услышала шаги позади себя, обернулась и увидела слугу Луизы — Фрэнка, но плаща у него в руках не было. И вид был весьма озабоченный.

— Мадам, — сказал он. — К вам посетитель.

Это известие огорчило меня, поскольку я совсем не была расположена к каким-либо встречам.

— Скажите, что вы не нашли меня, а когда визитер отбудет, принесите мне, пожалуйста, плащ.

— Но, мадам, это сеньор Брох Туарах — ваш супруг.

Крайне удивленная услышанным, я обернулась взглянуть на дом. Это был действительно Джейми. Я сразу узнала его высокую фигуру, но отвернулась, притворившись, что не узнала его, и пошла по направлению к кустарнику. Он был довольно густым и высоким, чтобы спрятаться в нем.

— Клэр!

Притворяться было бесполезно. Он тоже увидел меня и уже спешил по тропинке ко мне. Я ускорила шаг, но мне было бесполезно состязаться с ним. На полпути к кустарнику меня одолела одышка, и я вынуждена была замедлить шаг. Я давным-давно утратила свою спортивную форму.

— Клэр, подожди!

Я полуобернулась. Он почти догнал меня. Мягкая серая пелена, окутывающая меня, заколыхалась, и я почувствовала озноб от мысли о том, что встреча с Джейми совсем лишит меня этой зыбкой защиты от внешнего мира. Если это произойдет, я погибну, словно червяк, вытащенный из земли и брошенный на каменную скалу, голый и беспомощный под палящими лучами солнца.

— Нет! — отчаянно завопила я. — Я не желаю говорить с тобой. Уходи!

Он замедлил шаг, а я отвернулась от него и быстро пошла вниз по тропинке, по направлению к ореховому дереву. Я слышала его шаги по гравию тропинки, но продолжала идти все быстрее и быстрее, я уже почти бежала. Когда я уже собралась нырнуть под крону дерева, он настиг меня и схватил за руку, я пыталась вырваться, но он крепко держал меня.

— Клэр! — снова произнес он. Я пыталась бороться с ним, не поворачивая к нему лица. Если я не увижу его, то смогу убедить себя, что его здесь нет. И таким образом спасу себя.

Он отпустил мою руку, но вместо этого ухватил за плечи так, что мне пришлось поднять голову, чтобы сохранить равновесие. Лицо его было худым и загорелым, у рта пролегли резкие морщины, глаза потемнели от боли.

— Клэр, — произнес он более мягким тоном, увидев, что я смотрю на него. — Клэр, ведь это был и мой ребенок тоже.

— Да, был, но ты убил его.

Я вырвалась из его рук и нырнула под узкую арку. Словно испуганная собачонка, я остановилась внутри миниатюрной, причудливо украшенной беседки, увитой виноградом. Кружевные стены беседки окружали меня со всех сторон — я оказалась в западне. В беседке сделалось темно, когда он заслонил собою вход в нее.

— Не трогай меня. — Я отступила назад, не отрывая глаз от пола.

«Уходи же! — фанатично повторяла я про себя. — Пожалуйста, ради Бога, оставь меня в покое!»

Я чувствовала, как серое покрывало, окутывающее меня, начинает спадать и острые стрелы пронзают мое тело, подобно молниям, пронзающим облака.