Несмотря на жару, руки мои были холодны как лед, и сердце мое тоже заледенело. Но если я начала говорить, то должна сказать ему всю правду.

— Если бы ты спросил, я бы рассказала тебе все как есть, но сама начинать боялась. — У меня перехватило дыхание, я была не в силах говорить, но он не собирался приходить мне на помощь. — Боялась сказать тебе, почему я это сделала. Джейми, я должна была вызволить тебя из Бастилии. Я была готова на все, лишь бы ты был на свободе. Но я была и зла на тебя из-за дуэли и из-за ребенка. И за то, что ты вынудил меня искать встречи с Людовиком. Я хотела совершить что-нибудь такое, после чего уже не смогу видеться с тобой. Я сделала это отчасти и потому, что хотела причинить тебе боль.

— И причинила. — Он стиснул зубы и какое-то время молчал. Наконец он повернул голову и в упор посмотрел на меня. Я старалась отвести глаза, но не могла. — Клэр, — мягко сказал он. — Что ты чувствовала, когда я отдал свое тело Джеку Рэндоллу, когда я позволил ему взять меня в Уэнтуорте?

Меня словно пронзило током. Такого вопроса я не ожидала от него. Прежде чем ответить, я несколько раз то открывала, то закрывала рот.

— Я… я не знаю. Я не думала об этом. Гнев, конечно. И ярость. И боль. А потом я испугалась за тебя и жалела тебя.

— А ревность? Ревновала ли ты, когда я сказал тебе, правда позже, что он возбуждал меня, хотя я этого и не хотел?

Я перевела дыхание, чувствуя, как травинки колют мне грудь.

— Нет. По крайней мере, я так не думаю. В конце концов, я не думаю, что ты желал этого. — Я закусила губу, не смея поднять глаз.

Его голос звучал спокойно, когда он произнес:

— Я тоже не думаю, что тебе хотелось лечь в постель с Людовиком, не так ли?

— О, конечно же нет!

— Вот и хорошо, — сказал он. Он ухватил большими пальцами обеих рук травинку и вырвал ее с корнем. — Я тоже негодовал и сожалел. Когда это произошло, — продолжал, он почти шепотом, — мне казалось, ты не сможешь вынести этого. Я был уверен, что ты отвернешься от меня. Чтобы не видеть боли и разочарования на твоем лице, я попытался заставить тебя уехать. — Он закрыл глаза, поднял травинку и принялся водить ею по губам. — Но ты не уехала. Вместо того чтобы покинуть меня, ты нежно прижала меня к своей груди, ты любила и жалела меня. — Джейми глубоко вздохнул, глаза его подернулись влагой, он с трудом сдерживал слезы. — И я решил, что сейчас должен поступить по отношению к тебе так же, как тогда поступила ты. Вот почему я оказался в Фонтенбло.

Он моргнул несколько раз, и глаза его прояснились.

— Потом, когда ты сказала мне, что между вами ничего не было, сначала поверил, потому что мне хотелось, чтоб все было именно так, но потом… Больше я не мог прятаться сам от себя и понял, что ты солгала мне. Мне показалось, что ты больше никогда не полюбишь меня, что он стал желанным для тебя, но ты боишься это показать.

Травинка выпала из его рук, а голова поникла.

— Ты говоришь, что хотела сделать мне больно. Мысль о том, что ты лежала рядом с королем, причиняет большую боль, чем раскаленное железо, чем удары хлыста по обнаженной спине. Но мысль о том, что ты больше не позволишь мне любить тебя, страшнее ножа палача, вонзенного в живот. Клэр… — Он намеревался сказать еще что-то, но умолк, собираясь с силами, чтобы продолжить. — Я не знаю, смертельна ли эта рана или нет, но я чувствую, как сердце мое останавливается, когда я смотрю на тебя.

После этих слов Джейми в воздухе повисло тягостное молчание. Лишь было слышно жужжание мелких насекомых. Джейми был неподвижен как скала, его лицо было лишено какого-либо выражения. Мне очень хотелось нарушить это молчание, разделяющее нас. Нужно было немедленно что-нибудь предпринять, чтобы вернуть его утраченное доверие. Лучше смерть, чем это молчание.

— Джейми, — прошептала я. — Пожалуйста.

Он медленно повернулся ко мне. Лицо его казалось спокойным, хотя кошачьи глаза сузились еще больше, когда он взглянул на меня, затем потянулся ко мне и схватил за руку.

— Ты хочешь, чтобы я побил тебя? — мягко спросил он. Он все крепче сжимал мою руку, так, что я невольно вскрикнула, пытаясь отнять ее. Он силой удержал меня, затем положил на траву. Я чувствовала, что во мне все дрожит, тело покрылось гусиной кожей, и я еле выдавила из себя:

— Да.

Не спуская с меня глаз, одной рукой придерживая меня за руку, другой он сорвал кустики крапивы — один, два… десять…

— Крестьяне Гаскони стегали своих неверных жен крапивой, — сказал он. Он опустил пучок крапивы мне на грудь, я задохнулась от неожиданности и боли, а на груди, словно по волшебству, выступили красные пятна. — Ты хочешь, чтобы я продолжал? Ты хочешь, чтобы я на казал тебя таким образом?

— Если… если тебе так хочется. — Губы мои так сильно дрожали, что я с трудом могла разговаривать. Несколько кусочков земли с корней крапивы упали мне на грудь, один кусочек скатился вниз. «Это от толчков сердца», — подумала я. Грудь продолжала пылать огнем от крапивы. Я закрыла глаза и живо представила, что будет дальше со мной, но вдруг рука Джейми, сжимающая мою руку, ослабла. Я открыла глаза и увидела Джейми, сидящего возле меня, скрестив ноги. Пучок крапивы валялся далеко в стороне. Жалкая улыбка блуждала на его губах.

— Когда я выпорол тебя первый раз — вполне заслуженно, — ты поклялась, что выпустишь мне кишки моим же собственным кинжалом. Теперь ты хочешь, чтобы я отхлестал тебя крапивой. — Он медленно покачал головой в некоторой растерянности: — Значит, ты так высоко чтишь мое мужское достоинство?

— Значит, чту, черт тебя побери! — Я села, обхватила его за плечи и, к нашему обоюдному удивлению, крепко поцеловала его, хотя и неумело. Я почувствовала, как он невольно встрепенулся, крепко прижал меня к себе, отвечая на мой поцелуй. Потом всем телом навалился на меня, так прижав к земле, что я лишь с трудом могла перевести дух. Его широкие плечи заслонили от меня яркое солнце. Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Я была целиком в его власти.

— Вот так, — прошептал он. Его взгляд пронзил меня насквозь, так что я вынуждена была зажмуриться. — Как ты и хотела, я накажу тебя.

Его бедра властно заявили о себе, и я почувствовала, как мои ноги покорно раздвигаются под натиском его страсти.

— Никогда! Скажи, что никогда ни один мужчина не будет обладать тобой. Смотри мне в глаза! Обещай! Вот, смотри на меня! Клэр! — Он стремительно, с силой, вошел в меня. Я застонала и отвернула бы от него голову, но он крепко держал мое лицо ладонями, заставляя смотреть ему в глаза, видеть его большой сладострастный рот, кривившийся от боли. — Никогда! — произнес он более мягко. — Потому что ты принадлежишь только мне. Ты жена моя, сердце мое, душа моя.

Я не могла пошевелиться под тяжестью его тела, но соприкосновение нашей плоти было так сладостно, что мне хотелось этого снова и снова. Еще и еще.

— Моя, только моя, — шептал он, тяжело дыша и давая мне то, чего я так страстно желала. Я извивалась под ним, словно желая ускользнуть, изгибалась дугой, устремляясь ему навстречу. Он распластывался на мне, вытянувшись во весь свой рост, и оставался несколько мгновений неподвижным.

Трава подо мной была жесткой и колючей, запах сломанных стеблей был таким же терпким, как запах мужчины, овладевшего мной.

Груди мои расплющились под ним, я чувствовала легкое покалывание волос на его груди, когда наши тела, сомкнувшись, двигались в размеренном ритме взад-вперед. Я извивалась, уворачиваясь от него, разжигая в нем неистовую страсть. Я чувствовала, как напрягаются и дрожат его бедра, когда он наконец входил в меня.

— Никогда, — шептал он.

— Никогда, — вторила я и закрывала глаза, не в силах вынести его пронзительный взгляд.

Ласковые, властные прикосновения заставляли меня снова устремляться ему навстречу.

— Нет, моя Саксоночка! — нежно сказал он. — Открой глаза. Смотри на меня! Вот оно, твое наказание, и мне тоже. Посмотри, что ты сделала со мной, как я вижу, что сделал с тобой. Посмотри на меня.