Он усмехнулся.

— Да. Но стало еще хуже, когда она начала флиртовать с Шарлем Голуазом. Надо заметить, — честно признался он, — что она флиртовала с каждым первым встречным, что было, то было, но, на мой взгляд, слишком часто выбирала этого Шарля соседом по столу, слишком много с ним танцевала и… Ну, короче, Саксоночка, как-то раз поздно вечером я застиг их целующимися на террасе под луной и вызвал его на дуэль.

К этому времени мы уже дошли до фонтана. Джейми остановился, и мы присели на бортик, там, где водяная пыль из толстогубых пастей дельфинов нас не доставала. Джейми опустил руку в темную воду, затем поднял и задумчиво созерцал серебристые капли, стекающие с пальцев.

— Тогда в Париже дуэли были категорически запрещены, как, впрочем, и сейчас. Но удобное местечко всегда можно было отыскать. Выбирать должен был он. Он и нашел, в Булонском лесу. Поляну, рядом с дорогой Семи Святых, ее надежно укрывала от любопытных взоров дубовая рощица. Выбор оружия тоже принадлежал ему. Я предпочел бы пистолеты, но он выбрал шпаги.

— Но почему? Ты достал бы его с любого расстояния! — Я не была экспертом по этой части, но все же кое-что знала о стратегии и тактике фехтования. Раз в два-три дня Джейми с Муртагом упражнялись в саду: со звоном скрещивали они шпаги, парировали удары, прыгали, делали выпады — к вящему восторгу слуг обоего пола, которые высыпали на балкон полюбоваться.

— Почему он выбрал шпаги? Да потому, что владел этим оружием чертовски здорово. К тому же, как я до-гадываюсь, он опасался, что я могу застрелить его по чистой случайности. Он ведь понимал, что убивать его я не собираюсь, просто хочу унизить. Шарль знал, что я прекращу бой после первой же крови, — добавил он. — Нет, он был далеко не дурак, этот Шарль. — И Джейми печально покачал головой.

От влаги, исходившей от фонтана, выбившиеся из моей прически пряди закурчавились и обрамляли теперь лицо облаком мелких локонов. Я отбросила их назад и спросила:

— Ну и удалось тебе его унизить?

— Ранить по крайней мере удалось. — Уловив в его тоне нотку удовлетворения, я удивленно приподняла бровь. — Он обучался этому искусству у самого ле Жене, одного из лучших фехтовальщиков Франции, зацепить его было труднее, чем муху, тем более что я фехтовал правой. — Он снова провел рукой по волосам, словно проверяя, в порядке ли прическа. — Помню еще, волосы у меня растрепались, сломалась шпилька, а ветер дул прямо в лицо, и я видел перед собой просто белое пятно, Шарль был в белой рубашке. Пятно, делающее выпады и верткое, точно гольян. Ну а потом я все же его достал… Знаешь, как прокалывают рыбу острогом? Он так взвыл, словно я пронзил его насквозь, хотя я точно знал, что только задел по руке. Тут наконец я убрал волосы с лица и, обернувшись, увидел, что на краю лужайки стоит Аннализ. Глаза у нее были огромные и темные, как озера. — Он указал на отливающую серебром гладь воды. — Так вот, я убрал шпагу, откинул волосы и стоял, ожидая, что она бросится ко мне в объятия…

— Гм… — деликатно хмыкнула я. — Однако она, очевидно, не бросилась?

— Ах, что я тогда понимал в женщинах! — воскликнул он. — Нет! Она подбежала к нему, рухнула рядом на колени. — Он насмешливо и одновременно разочарованно фыркнул. — Месяц спустя они поженились. Вот так!.. — Он беспомощно пожал плечами, губы искривила горькая усмешка. — Итак, сердце мое было разбито. Я вернулся в Шотландию и предавался там скорби в течение нескольких недель, пока у отца окончательно не лопнуло терпение. — Он усмехнулся. — Знаешь, я даже подумывал уйти в монахи. Однажды за ужином сказал об этом отцу, думая где-то к весне перебраться в аббатство и стать послушником…

Я рассмеялась:

— Ну, со скудостью пищи ты еще как-нибудь смирился бы. Но что касается воздержания и повиновения… Что же ответил отец?

Он усмехнулся, в полутьме блеснули белые зубы.

— Как раз в этот момент он ел похлебку. Отложил ложку и с минуту смотрел на меня. Потом вздохнул, покачал головой и сказал: «День выдался такой тяжелый, Джейми». Взял ложку и снова принялся за еду, не промолвив больше ни слова.

Джейми взглянул на террасу, по которой в перерыве между танцами разгуливали пары, они потягивали вино, флиртовали, дамы кокетливо обмахивались веерами.

— Да, красивая была девочка, эта Аннализ де Марийяк! — ностальгически вздохнул Джейми. — Грациозная и легкая, как ветерок, и такая маленькая, что так и подмывало сунуть ее под рубашку и носить за пазухой, точно котенка.

Я молчала, вслушиваясь в звуки музыки, доносившейся из распахнутых дверей, потом перевела взгляд вниз, на свою туфлю девятого размера из блестящего шелка.

Через мгновение Джейми почувствовал, что что-то неладно.

— Что такое, Саксоночка? — спросил он и положил мне руку на плечо.

— О, ничего, — ответила я со вздохом. — Просто подумала, что, вспоминая обо мне, вряд ли кто-нибудь скажет: «грациозная, как ветерок».

— О-о… — Он сидел полуобернувшись, на фоне фонаря вырисовывался длинный прямой нос и четко очерченный подбородок. Потом повернулся ко мне, на губах его сияла улыбка. — Да, честно признаться, Саксоночка, «грациозная» — это не первое слово, что приходит на ум при мысли о тебе. — Он нежно обнял меня за талию и притянул к себе. — Но я говорю с тобой, как со своей душой. — Он заглянул мне в глаза, нежно коснулся ладонью щеки. — А твое личико, Саксоночка, это мое сердце…

Несколько мгновений спустя ветер переменился и направил струи воды в нашу сторону. Мы торопливо и со смехом вскочили. Джейми указал на террасу и вопросительно взглянул на меня. Я кивнула.

— Итак, — заметила я, поднимаясь рядом с ним по широким ступеням в бальную залу, — теперь ты наверняка знаешь о женщинах больше?

— Самое важное, чему я научился, Саксоночка, это правильно выбрать женщину. — Отступив на шаг, он склонился в низком поклоне, потом указал на распахнутые двери, где сверкали огни и драгоценности и бал был в самом разгаре. — Вы не подарите мне этот танец, мадам?

Заехав на следующий день к д'Арбанвиллям, я снова встретилась там с учителем пения. На этот раз у нас нашлось время для беседы, и вечером я пересказывала ее Джейми.

— Ты… что? — Джейми недовольно покосился на меня, словно услышал неудачную шутку.

— Я же говорю: герр Гертсман сказал, что мне будет интересно познакомиться с его другом. Это мать Хильдегард, она заведует больницей «Обитель ангелов». Ну, ты знаешь, благотворительное заведение, то, что неподалеку от собора.

— Да, я знаю, где оно находится. — Особого энтузиазма в его тоне я не уловила.

— У него болело горло, и я стала давать ему разные советы. Разговорились о лекарствах, болезнях, слово за слово, ну, ты знаешь, как это бывает…

— Имею представление. С тобой только так и бывает, — иронично заметил он. Я, проигнорировав этот тон, продолжила:

— Так вот, завтра я иду в эту больницу. — Встав на цыпочки, я достала с полки аптечку. — Может, для первого раза ее и не стоит брать, — сказала я, задумчиво разглядывая содержимое. — Иначе еще подумают, что я навязываюсь. Как тебе кажется?

— Навязываешься? — Он удивился. — Так ты что, собираешься просто посетить это заведение или остаться там?

— Э-э, видишь ли, — осторожно начала я, — я тут подумала, что, возможно, могу работать там регулярно… Герр Гертсман сообщил мне, что все врачи и целители время от времени заглядывают туда и помогают. Бывать в больнице каждый день они, разумеется, не могут, но времени у меня много, и я могла бы…

— Много времени, говоришь?

— Перестань повторять мои слова, как попугай! — рассердилась я. — Да, много. Я понимаю, как это важно — посещать балы, приемы и прочее. Но в конце концов, это ведь только по вечерам, а все дни у меня свободны. И я могла бы…

— Саксоночка, ты носишь ребенка! Неужели это так необходимо — торчать там и нянчиться с разными попрошайками и преступниками? — Вид у него был страшно растерянный, как у человека, столкнувшегося с внезапно потерявшим рассудок безумцем.