Вот так и шотландцы словно с неба свалились на голову английских солдат и принялись их крушить огнем и мечом, превращая в сплошное кровавое месиво.

— Они побежали, — тихо продолжал Джейми. — Во время боя я только однажды встретился с английским солдатом лицом к лицу, мне приходилось видеть исключительно спины. — Он провел рукой по лицу, и я поняла, что он пытается скрыть от меня охватившее его глубокое волнение.

— Я помню все… — добавил он полушепотом после некоторой паузы. — Каждый выстрел. Каждое лицо. Человека, лежащего на земле у моих ног, обмочившегося от страха. Дикое ржание лошадей. Все смешалось — порох, кровь, запах моего собственного пота. Все. Но картина боя представляется мне так, будто я не участвовал в нем, а наблюдал со стороны. Будто самого меня там не было. — Он открыл глаза и глядел на меня снизу и сбоку вверх. Он словно сложился пополам, почти касаясь головой колен. Мне было видно, как дрожит у него спина.

— Ты понимаешь меня? — тихо спросил он.

— Понимаю.

Я не участвовала в сражении с оружием в руках, но мне довольно часто приходилось, полагаясь лишь на руки и ролю, бороться со смертью, только потому что другого выхода у меня не было. И это действительно рождало ощущение разобщенности или отстраненности; разум словно отделяется от тела, хладнокровно оценивая ситуацию и принимая решения, и тело послушно подчиняется, пока не минует кризис. Поэтому, как правило, именно спустя какое-то время тебя начинает трясти.

Я еще не достигла этого состояния, меня пока не трясло. Я сдернула с себя плащ и, укрыв им Джейми, пошла в коттедж.

Едва забрезжил рассвет, появились мои помощники — две деревенские женщины и армейский хирург. Солдат с раненой ногой был бледен и слаб, но кровотечение прекратилось. Джейми взял меня за руку и повел вниз по единственной улице деревни Транент.

Постоянные трудности О'Салливана со снабжением армии провизией прекратились благодаря захваченному у англичан обозу, теперь ее хватало на всех. Мы ели быстро, почти не ощущая вкуса горячей овсяной каши. Мы относились к еде как одной из физических потребностей организма, обусловливающих его жизнедеятельность. Наступившее наконец чувство сытости вызвало другую жизненно необходимую потребность — в сне.

Раненые были расквартированы в домах и коттеджах, здоровые спали преимущественно под открытым небом.

Хотя Джейми, как все прочие командиры, мог бы претендовать на помещение в доме пастора, он предпочел взять меня за руку и отправиться со мной в небольшую рощицу на склоне холма за деревней.

— Придется немного пройтись, зато там мы будем одни.

— Конечно.

Хотя во время археологических экспедиций с дядей Лэмом мне приходилось жить в условиях, которые большинство моих современников назвали бы примитивными, я никогда не жила в набитой до отказа комнате с чужими людьми. Здесь считалось обычным делом, когда множество людей ели, спали и даже совокуплялись в тесных, душных комнатах, освещаемых и согреваемых дымными очагами, отапливаемыми торфом. Единственное, чего они не делали вместе, — это не мылись, да и то только потому, что не мылись вообще.

Джейми вел меня, нагибаясь под раскидистыми ветвями огромного конского каштана. Вскоре мы очутились на небольшой просеке. Земля здесь была густо усыпано листьями дуба, ясеня, платана. Солнце только что встало, и под деревьями было все еще холодно. Некоторые листья, устилавшие землю, были покрыты инеем.

Джейми разгреб листья в толстом покрове сухой листвы и, расстегивая ремень на поясе, улыбнулся мне:

— Пряжка туго застегивается, а расстегивается легко.

Он отбросил ремень в сторону, и плед упал на землю, а он остался в одной лишь рубашке, едва достигающей середины бедер. Он обычно носил маленький военный килт, который оборачивался вокруг пояса, а на плечах плед. Но сейчас, после сражения, килт был рваный и грязный. Поэтому вместо него он обернул бедра куском ткани, закрепив на талии поясом.

— Ну и что ты собираешься делать дальше? — с любопытством спросила я.

— А вот что. Мы расстелим ее на земле, вот так, — он наклонился, потом стал на колени и расправил ткань пледа так, что она покрыла все расчищенное им в куче листьев место, — а теперь ты можешь ложиться.

Я прыснула и стала помогать ему расстилать толстую клетчатую ткань.

— Ну что ж, попробую, — сказала я. — Разбуди меня, когда захочешь одеться.

Он добродушно покачал головой, и солнечный свет, проникающий сквозь листву деревьев, заиграл в его рыжих волосах.

— Саксоночка, вероятность того, что я проснусь раньше тебя, слишком мала, она ничтожна. Мне кажется, я не шевельнусь, если даже еще одна лошадь наступит на меня, и просплю до завтрашнего утра. — И он стал укладываться поудобнее, отбрасывая упавшие на плед листья в сторону. — Ложись со мной. — Он протянул мне руку. — Мы укроемся твоим плащом.

Под нами оказался удивительно мягкий, удобный матрац из листьев, хотя сегодня я, наверное, уснула бы и на ложе из гвоздей. Я сладко потянулась, радуясь уже только тому, что лежу.

Вскоре мы согрелись. Наше убежище находилось довольно далеко от деревни, и звуки тамошней жизни долетали до нас лишь изредка, только когда ветер дул в нашу сторону. Я с удовольствием думала о том, что мы сможем пробыть здесь до завтрашнего дня, пока кто-нибудь не примется разыскивать Джейми.

Еще вчера вечером я сняла свои нижние юбки и разорвала их на больничные повязки, теперь же между нами ничего не было, кроме одной тонкой юбки. Я почувствовала, как что-то теплое и твердое шевельнулось у моего живота.

— Может быть, не надо? — с улыбкой, несмотря на всю мою усталость, спросила я. — Джейми, ведь ты же изнурен до полусмерти.

Он устало усмехнулся, прижимая меня к себе:

— Больше чем до полусмерти, Саксоночка. Я почти мертв, и только мой глупец ничего не понимает. Я не могу лежать рядом с тобой и не желать тебя.

Я повозилась с подолом его рубашки, затем задрала ее и осторожно обхватила пенис рукой. Он был горячим и гладким на ощупь, как шелк, и пульсировал в такт ударам сердца Джейми.

Джейми сладко простонал, перевернулся на спину и широко раскинул ноги.

Солнце уже добралось до нашего ложа из листьев, и Моим плечам стало тепло под его ласкающими лучами. Все вокруг казалось подернутым золотистой дымкой осени. Я чувствовала истому и восторг от того, как наливается живительным соком его плоть.

Весь кошмар и усталость минувших двух дней казались далекими и нереальными, а все, что сейчас с нами происходило, — волшебством. Его рука, легкая словно лист, медленно опустилась мне на голову. Я прильнула щекой к его бедрам, ощущая телом их изящную линию.

— Клэр, я хочу тебя, — прошептал Джейми. — Боже мой, как я тебя хочу!

Без топорщащихся нижних юбок было легко. Мне казалось, что я парю в воздухе, легко вздымая свою единственную легкую юбку вверх и накрывая ею всего Джейми, подобно облаку, обволакивающему вершину горы.

Его глаза были закрыты, голова запрокинута назад. Золото волос смешалось с листьями. Он поднял руки и властно обхватил мои бедра.

Я тоже закрыла глаза. Наши желания и плоть были настроены в унисон. Никаких мыслей и чувств, только одно всепоглощающее желание друг друга. А усталость, кажется, действовала сейчас подобно увеличительному стеклу, обостряя накал страсти.

— Я сгораю от нетерпения, — прошептал он. Я кивнула, зная, что он живо ощущает мое, скрытое от него юбкой, тело. Я приподнялась, прицелилась и точно попала в цель.

Раз, два, еще, еще и еще. Дрожь пробежала по его телу и передалась мне, подобно тому как вода от корней растения устремляется к листве.

Он шумно выдохнул и замер. Я почувствовала, как он медленно, словно меркнущий свет светильника, погружается в сон. Я упала рядом с ним, словно под тяжестью его горячего семени у меня в животе, кое-как расправив укрывавший нас плащ.

Мы уснули.

Эдинбург, октябрь 1745 года