– Folie à deux, – сказал доктор Вебер. – Безумие двоих.

Шнайдерман стыдился того, что так помешал доктору Веберу. Но такие разговоры были нормальными. Грубоватая, мужская манера соответствовала его чувству юмора. Его забавляло видеть смущение ординаторов.

– Как думаете, мне привести мальчика? – спросил Шнайдерман. – Узнать, что творится в его голове?

Доктор Вебер покачал головой.

– Он скажет то же, что и его мать. А что он еще может? «Заприте мою маму, она спятила»?

– Нет, но…

– Так для нее только подтвердится реальность этого бреда. Она быстро поймет, что у нее есть подтверждение свидетеля. Тебе от этого будет только тяжелее.

– Да, но… доказательств того, что это нечто существует независимо от нее, становится все больше. Прошлой ночью разразился настоящий ад, и сын был в главной роли. Даже девочки участвовали в этом наваждении.

– Folie à trois, folie à quatre, – подтвердил доктор Вебер со странной улыбкой на губах. – Дети защищают мать. Поддерживают ее. Конечно. Семейные связи прочнее любых на свете. Очень трогательно, как дети сделают все, чтобы защитить родителя.

Шнайдерман на минуту задумался.

– Это не опасно? Для детей? Проходить через такое? Ее сын повредил запястье во время вчерашнего припадка.

Вебер покачал головой.

– Если я правильно понимаю ситуацию, то нет. Ведь если у детей есть реальные причины для заблуждений, проблема появилась гораздо раньше, чем истерия матери. Тогда и лечить их надо соответственно. Но, похоже, это прямой ответ Карлотте. Она требует от них поддержки. Ей это нужно, чтобы сохранить эго. Она ужасно боится изоляции, которая приходит с безумием. Так что в некотором смысле эта поддержка со стороны детей, какой бы странной ни казалась, даже намного лучше, чем полное неприятие.

Шнайдерман вздохнул.

– Ладно, – сказал он. – Это успокаивает.

– На Кентнер-стрит какое-то время будет жутко. Но я думаю, если матери станет лучше, дети быстро вернутся к прежним отношениям. Сам понимаешь, мама болеет. Дети очень боятся. В детстве это ужасно. Но, – продолжил доктор Вебер, приглаживая волосы вниз и смотря на себя в зеркале, – вот, что главное. Надо убедиться, что у детей нет других причин для такого поведения.

– Боюсь, я вас не понимаю, доктор Вебер.

– Ничего определенного. Но, например, может, у Билли есть свой мотив для поддержания иллюзий? Может, их отношения не так хороши, какими кажутся?

– Интересная мысль.

Доктор Вебер повернулся.

– Билли – единственный мужчина в доме и, возможно, сексуально активен. Такого не было пару лет назад.

– Да. Сыну пятнадцать.

– Может, парень так пытается выразить чувства. Этот Родригес, более сильный сексуальный соперник, грозится въехать к ним. Может, так сын говорит: «Видишь, мам? Я могу позаботиться о тебе сам. Я с тобой. А тот другой, он ничего не понимает». Это не может сильно застопорить дело, но все же весомое осложнение.

– Да, сэр. Я подумаю. Отличная теория.

– С другой стороны, – закончил доктор Вебер размеренным тоном, – может быть, Карлотта совсем не такая, какой ты ее видишь.

23:05, 16 ноября

Вдоль Кентнер-стрит тускло светились уличные фонари. В тумане они излучали жесткий синий свет.

В густой дымке клубилась влага. Небольшие цепочки капель впадали в более крупные, и от этого чувствовался холодный запах далекого моря.

– Нет смысла спать здесь, – сказала Карлотта. – Больше нет.

Она указала на диван.

– Да, – ответил Билли. – Наверное.

– В смысле если он захочет вернуться, то вернется. Так ведь?

– Пожалуй.

Карлотте отчаянно нужно было узнать, что видел Билли. Что он чувствовал прошлой ночью. Но она до ужаса боялась даже спросить.

– Доктор сказал мне спать на диване. С кем-то рядом.

– Но тебе и там стало плохо.

«Стало плохо», – подумала Карлотта. Билли считал это болезнью. Она посмотрела на сына. Тот отвел взгляд. Что-то скрывал. Или и сам не знал, что думать.

– Теперь можно спать и на кровати. Там удобнее. Если уж все равно станет плохо.

– Да, – тихо отозвался Билли.

– В чем дело, Билл?

– Я не знаю, что происходит, мам.

Эта простая правда пронзила сердце Карлотты. Они оба застряли в этой смертельной неоднозначности. Никто не знал, где реальность.

– А что там доктор? – спросил Билли. – У него есть идеи?

Карлотта покачала головой.

– У него много идей, – сказала она. – Но ничего не сходится.

– Тогда спи в своей кровати, мам. На диване происходит то же самое.

Сердце Карлотты ушло в пятки. Шнайдерман ошибался насчет безопасности дивана, и теперь ей остается лишь мириться со всем, что готовит будущее. И попытаться выжить.

– Я возвращаюсь к тому, с чего начала, – сказала она.

Карлотта собрала с дивана одеяла. Билли наблюдал, как она прошла в свою спальню. Не говоря ни слова, он взял подушки в охапку и последовал за ней. Карлотта открыла дверь ногой. Внутри было холодно.

– Все выглядит так же, – пробормотала она почти себе одной.

– Тут холодно.

– Билли, если я кое-что спрошу, ты обещаешь ответить правду?

– Конечно.

Карлотта опустила одеяла на не заправленную кровать и напустила небрежный вид. Она включила лампу, свет мягко осветил ее лицо. Затем посмотрела на Билли, ее глаза терялись в темноте. В ее взгляде отражались грусть, смущение и ожидание ответа.

– Ты вчера чувствовал какой-то запах?

– В гостиной? Нет, мам. Я ничего не помню.

– Ты же будешь честным? Несмотря ни на что?

– Да.

– Ладно. Мне просто надо кое-что переварить.

Карлотта села на край кровати, потерявшись в мыслях. Билли передал ей пепельницу. Она постучала сигаретой по запястью, но не зажгла.

– Но ты же чувствуешь сейчас, да? – спросила она.

– Я… я не знаю, мам.

– Как ты можешь не знать?

– Я запутался, мам. Я знаю, что ты чувствуешь. Иногда мне кажется, что и я тоже. Но возможно, все это только потому, что ты мне об этом сказала.

– Так ты не знаешь? Сейчас?

– Мне кажется, что чувствую. Я…

– И что это за запах?

– Сама знаешь.

– Какой?

– Человеческий. Запах кожи. Грязной.

Карлотта убрала сигарету в пачку трясущимися пальцами. Билли считал, что это человеческий запах. Ей даже не приходило это в голову.

Окна стали абсолютно черными. Крошечные струйки тумана стекали по внешней стороне стекла. Карлотта наблюдала за движением света в воде. Затем медленно повернулась обратно к Билли.

– Может, стоит вернуться к Синди, – предложила она.

– Они нас не примут, мам. Джордж будет в бешенстве.

– Возможно. Может, ты и прав. Я уже не знаю, что делать.

Билли неловко стоял над ней, его тело выделялось в странном свете из окна. Карлотта никогда не чувствовала себя такой одинокой.

– Хочешь, я останусь с тобой? – мягко спросил Билли.

Карлотта улыбнулась. Только в этой улыбке не было радости. Просто грустная, совершенно безнадежная улыбка, которая разбила сердце Билли.

– В прошлый раз мы его прогнали.

– Ты самое дорогое, что у меня есть, Билл. Я не хочу, чтобы ты пострадал.

Парень не понимал, что она имела в виду. Все было так запутано. Он боялся даже поцеловать ее на ночь. Билли ушел; шаги слабо отдавались из его спальни.

Туман сгустился в мелкий дождь, а затем рассеялся. Карлотта разделась, ее фигура отбрасывала на стену длинные продолговатые тени. Билли открыл дверь своей комнаты. Он заметил, что мама оставила дверь открытой. Видел ее тени, колышущиеся на стене.

«Ответа нет», – подумала женщина. Ни от доктора, ни от Билли. Никакой рациональной поддержки. Подвешенный между двумя одинаково мрачными альтернативами, ее разум застрял в беспорядочных, несвязных мыслях. Случилось это на самом деле или нет?

Карлотта спала со включенной на столе лампой. Поэтому удивилась, когда проснулась посреди ночи в полной темноте.