К вечеру я решаю проехаться в Сакраменто. Весь день солнце пыталось пробиться сквозь серые тучи, и ему наконец это уда лось. Я выхожу в гараж. Старый «кадиллак» Фрэнни теперь приведен в порядок — его помыли, покрыли воском и отрегулировали, но до сих пор ему была уготована судьба музейного экспоната. Я вставляю ключ зажигания и прогреваю двигатель; его глухое урчание заглушает тяжелые предчувствия, которые переполняют мое сердце. Из выхлопной трубы вырываются седые клубы дыма, растекающиеся вокруг машины.

Я выезжаю из гаража и еду по Росарио, затем сворачиваю влево на Монтгомери. Просигналив, я машу рукой соседу, чьего имени не знаю, — пожилому мужчине в клетчатом пальто, прогуливающему своего пушистого пуделя, — а потом мчусь дальше по улице, чувствуя себя баржей, поднимающейся вверх по течению. Я еще не привыкла к «кадиллаку» — черной сверкающей громаде, и, садясь в эту машину, всегда словно ужималась на несколько дюймов, ощущая себя маленьким ребенком, который смотрит сквозь рулевое колесо, в то время как его ноги едва достают до акселератора. И сейчас «кадиллак» все еще меня подавляет.

Выехав на шоссе номер 80, я еду на восток в вечернем по токе машин. Действительно ли другие водители шарахаются от меня в сторону, или мне это только чудится? Может, я занимаю на шоссе чересчур много места?

Я приоткрываю окно, и в машину врывается холодный воздух: он приводит меня в состояние полной боевой готовности, бодрит, как чашка горячего крепкого кофе.

Я проезжаю мост, затем огибаю Капитолий и, разворошив покрышками бурые опавшие листья, торможу возле дома Яна. Выключенный двигатель долго дребезжит, прежде чем окончательно остановиться. Все это время я сижу за рулем — тяну время. Ветер шевелит ветки дерева над машиной, и на мостовую, кружась, падает еще несколько бурых листьев. Наконец я выхожу из «кадиллака».

Яна нет дома, но с помощью своего ключа, которым пользуюсь всего второй раз, я проникаю внутрь. Прошло уже много времени с тех пор, как мы виделись — кажется, это было в сентябре, перед его арестом. Теперь, сидя на кушетке и дожидаясь Яна, я думаю о том, что скажу ему, когда он войдет. Стены гостиной по-прежнему ослепительно белые и пустые, если не считать гравюры Джорджии О’Киффи. Я закрываю глаза, но коровий череп не исчезает. С чего же начать? Я не та, что была год назад, — это он должен понять в первую очередь. М. знает обо мне гораздо больше — мои тайны, мои слабости, — но только Яну я должна была довериться. Настало время привести мою жизнь в порядок, вновь обрести свободу, которую я столь бездумно вручила М.

Услышав, как поворачивается в замке ключ, я открываю глаза. Дверь распахивается, и в комнату входит Ян. Его тело — большое, сильное — почти загораживает собой дверной проем. На нем серый в полоску гангстерский костюм — тот самый, который я видела, когда мы встречались в последний раз, перед арестом. Костюм измят, пальто расстегнуто и сидит на нем криво. Он захлопывает дверь, делает два шага вперед и только тут замечает меня. На его лице появляется сначала удивление, потом раздражение.

Я поспешно встаю на ноги.

— Знаю, что не должна была сюда приходить, но мне нуж но тебя видеть, и поэтому я здесь.

Ян хмурит брови, его голубые глаза смотрят настороженно.

— Нужно было сначала позвонить.

— Я боялась, что ты не разрешишь мне приезжать. Не думаю, что тебе приятно меня видеть.

— Верни ключ.

Подойдя ко мне, Ян протягивает руку. У него усталый вид, лицо осунулось, плечи поникли. Даже походка, обычно бодрая, энергичная, сейчас кажется вялой и медлительной.

Я снимаю ключ с алюминиевого кольца. На лице Яна боль и недоверие.

— Позволь мне объяснить, пожалуйста.

— Почему я должен тебя слушать? Ты доставила мне слишком много неприятностей. Что ты можешь сказать такого, что бы я тебя простил? — Голос Яна звучит твердо и цинично, это голос человека, сильно пострадавшего. Из-за меня он лишился слишком многого: незапятнанной репутации, любовницы, лучшего друга, своей невинности…

— Я не жду, что ты меня простишь, просто хочу объяснить, что произошло. Когда-то ты меня любил. Дай мне минуту, потом я уйду.

Ян вздыхает. С убитым видом он проходит в дальний конец комнаты, снимает с себя пальто и галстук, вешает их на спинку стула и поднимает на меня усталый взгляд. Между нами несколько метров, но расстояние, которое нас разделяет, на самом деле гораздо больше.

— Я переезжаю в Сакраменто и собираюсь снова выйти на работу.

Мне трудно говорить. Ян, несомненно, сделал из случившегося собственные выводы. Газеты подробно описали пожар, сообщив, что мы с М. были «заняты деятельностью, включающей в себя связывание», во время которой произошло случайное возгорание, и я «спасла ему жизнь», отрубив руки. Это Яну известно. Но как объяснить ему все, что к этому привело, как описать то, что мы делали вместе с М.?

Начинаю с самого легкого и рассказываю, что М. признался мне в убийстве Фрэнни, а также о том, как записи в дневнике Фрэнни заставили меня подозревать М. и как я постаралась с ним сблизиться, чтобы его изобличить. Потом я говорю Яну, что мы были любовниками, о чем ему и самому следовало бы догадаться. Он молча слушает, стоя в другом конце комнаты, рассеянно теребит нижнюю губу, морщится, но не прерывает меня. Разумеется, я опускаю сексуальные детали — о них речь пойдет потом.

— Я наделала много ошибок. — Мой голос прерывается, но я заставляю себя собраться с силами и снова продолжаю: — Самая большая моя ошибка заключается в том, что я не доверяла тебе.

И тут я рассказываю Яну о тех годах, когда не доверяла никому. Я заполняю пробелы в моей истории, говорю о том, что изменилась, потом подхожу к нему и обнимаю за талию. От моего прикосновения тело Яна напрягается: я знаю, что он хочет отстраниться, и тогда, обняв его крепче, кладу голову ему на плечо.

— Дай мне еще один шанс, — умоляю я, чувствуя, как мне нужны его сила и честность.

Ян вздыхает, и я снова прошу:

— Пожалуйста! Только один шанс!

На сей раз он поднимает руку и кладет ее мне на спину, словно не уверен в правильности своих действий, а я думаю в этот миг, что, возможно, после всего пережитого мне нет нужды оставаться одной.

Прежде чем закончить…

Иногда, когда я читаю беллетристику или смотрю фильм, мне кажется, что в жизни все строго определено — добродетель вознаграждается, а негодяи получают достойное наказание. В действительности все не так: невиновные несут наказание, виновные выходят на свободу.

Полиция сняла с Яна все обвинения, но некоторые друзья и коллеги все еще смотрят на него с подозрением: а вдруг он все-таки убийца? Зато М., хотя кто-то и будет утверждать, что потеря рук для него уже само по себе достаточное наказание, по-прежнему спокойно живет в Дэвисе, его профессиональная репутация нисколько не пострадала. Вымысел может быть захватывающим, но вот реальность, как я поняла, штука довольно неприятная.

Прошел почти год с тех пор, как я начала охоту на М. Мое путешествие — если его можно так назвать — подошло к концу, и настала пора возвращаться к нормальной жизни. Освобождая квартиру на Торри-стрит, упаковываю коробки, десятки коробок, каждый день заполняя их по несколько штук, заклеивая лентой и устанавливая возле стены, — в конце месяца при едут грузчики. Я нашла себе квартиру в Сакраменто и на следующей неделе снова выхожу на работу. В «Пчеле» мне будет нелегко — там все знают о моих отношениях с М., — но я поговорила с редактором, и он согласен взять меня обратно.

Возле моего дома по-прежнему стоит старый, похожий на кита «кадиллак», большой, черный и блестящий, — это машина, в которую вы должны врасти и которая врастает в вас. В ней чувствуешь себя в безопасности, с ее прочным стальным корпусом и большим весом не страшны никакие аварии. Это не то что новые маленькие машины — словно игрушечные, право слово, — которые как будто сделаны из жести и разваливаются при малейшем столкновении. Когда я сажусь за руль «кадиллака», то чувствую себя чрезвычайно удобно и каждый раз, выпуская его на улицу, восхищаюсь его грацией, поняв наконец, почему Фрэнни любила эту машину: она отзывается на добро. Я езжу на ней не всегда, в некоторых случаях, предпочитая «хонду», и когда-нибудь, возможно, продам «кадиллак», но сейчас мне нравится, что он рядом.