Но Серая рассмеялась, пусть немного натянуто, но обеспокоенность пропала с ее лица. Конечно, чего еще ожидать от взбалмошной графской дочки, как не внимания к красивому сокурснику? А та фотография всего лишь одна из многих. Мужчина, держащий на руках девочку, очень молод, он еще не обзавелся сединой и жесткой складкой у рта, тело еще не отяжелело, как у многих в его в возрасте. Фотографировались молодой человек и девочка. Прошло двадцать лет, они изменились, и вряд ли кто-то сможет узнать их. Разве что тот, кто привык видеть лица, видеть черты, рельеф, линию скул и роста волос, расстояние между глаз, форму губ и носа. А меня хорошо учили, маменька не скупилась на учителей.

— Он мой двоюродный племянник, понимаю, что ты могла подумать, но все это только для твоего блага.

— Наверное, — промямлила я, понятия не имея, о чем она говорит, но пусть будет благо. — Пойду спать, вы правы, день был тяжелый.

— Если хотите, оставьте пальто и сапоги, Рина к утру вычистит.

— Спасибо, но не стоит, — я ухватилась за полы, словно Серая примерялась стащить с меня одежду силой.

Наверное, маменька все-таки вбила что-то в голову, потому что я позволила себе сползти на пол только после того, как закрылась дверь гостевой спальни, той самой, что приготовила бывшая хозяйка дома.

Я обхватила руками колени, и уткнулась в них лицом, совсем как в детстве. Крик рвался наружу. Что я натворила?

Перед глазами снова встало, кажущееся знакомым лицо Густава, оно расплывалось от слез. А потом его сменило лицо с фотографии, лицо мужчины в форме, что держал на руках маленькую девочку, которая выросла во взрослую жрицу.

«Семья Густава служит нашей уже несколько столетий» — сказала Аннабэль.

Все закономерно, династии есть не только у знати, но и у слуг, для многих служение — это честь и смысл всей жизни.

Лицо солдата с фотографии сменилось третьим. Тем, что я видела вживую. Тем, что требовал у меня инструментариум из лавки Гикара. Старый гвардеец с набережной постарел с момента, когда его запечатлели на снимке, но не узнать нельзя. А ведь я отдала набросок с его изображением Серой.

И что? Поймали его?

Проклятье! Что же я натворила?

«Пусть решит вопрос о бароне Оуэне!»

Я вскинула голову. Застывший внутри холод треснул и рассыпался миллионом снежинок. Что значит «решит вопрос»? Как его можно решить? Освободить? Или… сделать так, чтобы освобождать было некого?

Слезы высохли. В керосиновой лампе закачалось такое родное пламя, алые языки лизнули каминную решетку. Я аккуратно придержала их и загнала обратно. Спалить дом не выход. Огонь, вспыхнув раз, как и все живое, умирает очень неохотно и способен уничтожить очень многих.

А не наплевать ли мне на этих многих?

Выходило, что нет.

Я поднялась, повернулась и прижалась ухом к двери, словно любопытная горничная. Тишина. Осторожно, открыв дверь, выглянула в коридор. Только скрип половиц и далекое бормотание. Служанка еще не спала, баронесса, наверняка, тоже. Надеюсь, она не стоит сейчас в гостиной и не разглядывает фотографии, потому что Серая неглупа.

Я закрыла дверь, с каким-то отчаянием отметив, отсутствие засова. Ну, конечно, кому и от кого тут запираться.

— Что ж я это исправлю, — проговорила я, поднимая руку, зерна изменений отправились в полет, заполняя пустоты, и деревянная створка срослась с косяком. Теперь, чтобы войти в комнату им потребуется таран. Или маг. В любом случае это займет время.

Обогнув кровать, я подбежала к окну и дернула шпингалет. На подоконник посыпалась облупившаяся краска. Зима, створку давно не открывали, петли поворачивались со скрипом. Дернув за ручку, я все-таки открыла окно, в комнату ворвался ледяной ветер. Я поправила шпагу…

Что я делаю? Собираюсь вылезти в окно, словно воровка?

Я взобралась на подоконник, сапожки оставили на белой краске неаккуратные следы. За окном колыхались от ветра гибкие ветки кустов, где-то вдалеке горели фонари. Дом Аннабэль, к которому она так пренебрежительно относилась, стоял недалеко от центральных улиц. Хороший район, хорошие соседи, что может случиться?

Много чего! Будто неизвестно, что делают с одинокими молодыми девушками на ночных улицах! Нянюшка столько историй рассказывала. Хотя самое страшное, по ее рассказам виделось мне весьма расплывчато.

Может остановиться? Остаться в комнате до утра, а потом побежать в Управу и…

— Хватит! — рявкнула я самой себе, — У Криса может не быть такой роскоши — подождать до утра, — сев, я спустила ноги, и стала торопливо застегивать пальто, — Я маг. Никто меня не тронет, а если тронут, то пожалеют.

Рапира задела цветочный горшок, тот побалансировал на краю подоконника, упал в комнату и со звоном разбился. Зажмурившись, я спрыгнула в заваленный снегом палисадник.

С веток на голову тут же посыпался снег, и я набросила капюшон. Прислушалась, в доме было тихо. Пока. Медленно кружились редкие снежинки, и мигал далекий свет фонарей. Увязая в снегу, я добежала до калитки, оглянулась на показавшимися вдруг приветливо-светлыми окна и, откинув щеколду, вышла на улицу.

Что теперь? Из дома я выбралась, но понятия не имела куда бежать и что делать? В Управу? Подавать жалобу? Так они наверняка отправят к Серым, даже не выслушав? А куда можно подать жалобу на самих Псов? Разве что Князю, но до затворника еще нужно добраться.

Скрип собственных шагов по заснеженной мостовой показался неожиданно громким, я остановилась и обернулась, но на темной улице никого не было. Я пошла быстрее, словно мотылек, желая оказаться как можно ближе к свету.

Так что же делать? Как помочь Крису? Для начала нужно найти портовой острог, но в этом и крылась основная сложность. Тюрьмы никогда не входили в список достопримечательностей, что надлежит посетить юной леди. Можно было бы взять экипаж, на худой конец спросить у уличных мальчишек или посыльных, но на ночных улицах было пусто.

Раздался отрывистый лай, и я едва не подпрыгнула на месте. Прихрамывающая собака вышла из-за угла и с интересом посмотрела мне вслед, видимо, раздумывая тявкнуть для оснастки еще раз или заняться более важными делами. Торговая улица с лавками была уже близко, и я ускорила шаг.

Предположим, я найду острог, и что дальше? Брать его штурмом? Вряд ли мне позволят, к строительству таких мест прикладывают руки и умения маги.

Не знаю, до чего бы я додумалась, но меня прервали. Впереди был уже виден угол Торговой и Зимней улиц, за поворотом находилась ювелирная лавка Киши, с которой все началось, а всего в нескольких десятках шагов под козырьком пряталась кожевенная мастерская Ули, как сказал барон, все ограничилось одним кварталом…

Что-то со свистом рассекло воздух и врезалось в затылок. Все что я услышала — это звон, все что увидела — это кружение мошек перед глазами. И, кажется, упала. Кажется, потому что не сразу поняла, что влажный холод у меня под щекой, это покрытая снегом мостовая, и кто-то довольно бесцеремонно ощупывает карманы и перебирает склянки на поясе. Огни фонарей то расплывались, то собирались.

Кто-то потянул за пояс, звякнули монеты.

— Удачно мы эту лебедь выпасли, — раздался картавый голос.

— Да, не скажи, — чужие пальцы до боли сжали мочку уха, — У нее даже сережек нет. И колец. Ни одной блестяшки.

Я сжала ладонь, мир тошнотворно пульсировал в такт боли в затылке, зерна изменений, обычно такие послушные, даже нетерпеливые вдруг показались мне скользкими, словно южные маслины, которые никак не удавалось ухватить. Изо рта вырвался хрип.

— Эх, развлечься бы. Девка-то больно ладная

— Нет времени… — оборвал гнусавый.

— Да, я быстро.

— Идиот, у нее десять поколений благородных предков на лице написано. За такое они тебя из-под земли достанут, хозяйство отрежут и заставят сожрать.

— Да брось, какая благородная ходит без камушков, и что такой делать ночью на улице?

— Если хочешь развлекаться, то девку придется кончать и в Зимнее скидывать, — проговорил гнусавый.