И когда она поднимает взгляд…

Это становится последней каплей.

Я убираю руки с ее волос, чтобы не принуждать к тому, чего ей делать не хочется. Но Ксени опять удается удивить меня. Прикрыв глаза, она глотает все до последней капли, а

После я притягиваю ее к себе, обнимаю. Она водит руками по моему лицу, волосам, смотрит захмелевшим от желания взглядом и улыбается припухшими губами.

— Не представляешь, какой ты красивый, когда кончаешь.

Я давлюсь собственным вдохом и кашляю. Язык не слушается от эмоций, от сказки наяву.

— Это ты красивая, — все-таки выдыхаю. — Вот такая, без косметики. С ярко- красными губами без капли помады…

Ставлю ее на ноги между своих ног и стягиваю с нее штаны вместе с трусиками. Провожу языком, наслаждаясь ее возбуждением. Она стонет и сгибается, скребется пальцами, зарываясь в мои волосы, и выдыхает:

— Да…

Опрокидываю ее на кровать, шире разводя ноги. Ласкаю языком и пальцами, чувствуя, как крепнет мое собственное возбуждение. Воздаю хвалу ее телу, запаху и вкусу. Облизываю каждый сантиметр. Запоминаю реакцию и обрушиваю все свое внимание той части ее тела так, что она выгибается дугой на моей узкой кровати и стонет мое имя.

Ксения еще подрагивает, когда я поднимаюсь выше, нависая над ней на вытянутых руках. Ее глаза распахиваются от удивления, когда я провожу твердым членом между ее ног.

— А вот теперь, довольная и счастливая, ты еще красивее… — целую ее нос, щеки, лоб.

Осыпаю всю поцелуями, надеясь, что однажды она все-таки поверит в свою запредельную уникальность.

— Подожди… — вдруг слышу. — Хочу иначе.

Приподнимаюсь, глядя на то, как она спиной ко мне встает на колени, грудью опускаясь на кровать.

Господи, разве этот день не мог стать еще лучше?

Из здания общежития я почти выползаю. Коленки дрожат. С губ не стирается улыбка и, слава богу, что кругом уже ночь.

Надо мной горят желтыми квадратами окна. Вокруг по-летнему теплая ночь, и из открытых окон льется музыка. Из каждого своя. Смех, разговоры и обрывки мелодий наслаиваются, как полосы сахарной ваты на палочку.

В моей воображаемой картотеке, где я храню ароматы наших встреч, ко всем мгновениям, проведенным рядом с Тимуром, теперь присоединяется, наверное, самое лучшее. Я снова разбираю каждую минуту на атомы, стараясь запомнить и этот безветренный воздух, что напоен цветущими сиренью и каштанами, и то, как моя кожа пахнет мужской туалетной водой и ванилью сливочного мороженого. Это был тот же пломбир, каким он угощал меня в прошлый раз. И после него поцелуи были холодными и сладкими.

Учебный год окончен, и с каждым вдохом я заново вспоминаю, каково это, когда впереди только беззаботное лето, сочная черешня и бесконечное чтение пожелтевших от времени книжных страниц. Я бы все отдала, чтобы теперь моей единственной проблемой было, как одолеть список литературы на лето.

Как сложилась бы моя жизнь, если бы меня не отдали в восемнадцать лет совершенно неподходящему мужчине? Если бы мы, пусть и поздно, пусть и разные, но все-таки встретились с Тимуром? При других обстоятельствах, без этого горького привкуса осуждения на губах и без гильотины, нависшей над нашими головами. Когда она сорвется? Никто не знает.

Я никогда не уходила от любовника вот такой, как сейчас. С горящими от поцелуев губами, ступая по земле так легко, как настоящая балерина, которой мне не суждено было быть. Мои щеки полыхают румянцем, стоит закрыть глаза. С ним я делала то, что никогда не делала раньше. Просила его о том, о чем не просила ни одного другого мужчину. Почему же все именно так несправедливо и никак иначе?

Заворачиваю за угол дома, где только лужи света на асфальте фонарей. Тимур хотел проводить меня, но я настояла, что сама дойду до ворот, где меня должно ждать такси. Мы оба не верили, что на Сергея напали на территории интерната, а потому казалось, что бояться мне нечего.

Одинокую сгорбленную фигуру замечаю сразу. Запах курева улавливаю чуть позже. Красная точка не двигается, будто сигарета так и висит на губе.

Просто кто-то курит, прячась в полумраке. Что в это такого?

Когда за спиной раздаются шаги, я тоже ускоряюсь. Не знаю, зачем, ведь я по- прежнему не чувствую страха, но почти сразу же дают знать о себе инстинкт выживания. Я перехожу на бег. Даже успеваю сказать себе о том, какая же я дура и что не стоило отпускать охрану. Лучше бы я ему заплатила, пригрозила или уволила после этого и наняла снова кого-то из новеньких. Пусть бы ждал меня в такси, хоть весь день. Но зато я была бы не одна.

Особенно сейчас, когда меня настигают.

Шею сзади стискивают пальцы, которые адски воняют дешевым табаком. Ожидая меня, он явно скурил не одну. Впереди, прямо за воротами, стоит такси. Вижу лицо таксиста, освещенного приборной панелью. Он смотрит в телефон.

Подними глаза, ну же!

Хочу закричать, но вторая рука зажимает мне рот.

Телепатия — это не мое.

В ту же секунду меня отшвыривают, держа за шею в ближайшие заросли. Кажется, ели. Здесь сыро и темно. Лето и радостная ночь остаются где-то в другой жизни.

Я почему-то думаю только о том, что меня не убьют. Вероятней всего, даже не станут насиловать. Через глухое марево, гул которого нарастает в ушах, слышу звонок телефона в сумочке. Наверное, таксист. Зря я не вызвала его с телефона Тимура.

Мне все-таки стоило согласиться на то, чтобы он провел меня, пусть и до ворот было идти всего ничего.

Я сопротивляюсь, пытаюсь вывернуться и рассмотреть мужчину за моей спиной, но он сбивает меня с ног и я лечу лицом прямо в колючую подстилку из иголок. Хвоя забивается в рот и царапает лицо. Вывернув мне руки, второй рукой он все-таки шуршит собственной одеждой, а после принимается ритмично двигать рукой.

Все заканчивается быстро.

Поле он шарит липкой рукой по моей спине, вскакивает и исчезает, нырнув под еловые лапы. Я остаются лежать на земле. Оказывается, слезы уже затекли в уши, а тело онемело, будто я лежала в сугробе. Может, это вовсе и не было так быстро, как мне казалось.

Как сквозь толщу воды слышу: «Кто здесь?» и вижу перед собой, как скачет резкий белый свет фонарика. Я не знаю, как выгляжу. И что скажу тому, кто нашел меня. И что будет дальше.

Фонарик внезапно падает на землю. Кто-то искренне причитает и пытается помочь мне сесть. Я напоминаю сломанную куклу, которую уничтожил безжалостный хозяин. В то, что у произошедшего может быть другое объяснение, я не верю. Но сейчас не могу до конца обдумать эту мысль, мои мозги застыли, превратившись в бесполезную серую массу.

— Ксения Михайловна, господи, Ксения Михайловна! Вы меня слышите?

Я слышу, но совершенно не могу отозваться. Смотрю в лицо, испещренное морщинами, и только моргаю. Ничего ужасного ведь не произошло, почему же я так реагирую? Разве я не знала, на что он способен? Удивлена, что реальность превзошла все ожидания, когда сама же поступала неправильно? Я нарушила все собственные принципы, когда приехала сюда. И вот результат.

Он знал. Знал, что я появлюсь здесь. А я продержалась долго, почти целый месяц. Но все равно сдалась. Мое несовершенное тело в очередной раз подвело меня.

— Я помогу вам, пойдемте. Вы можете идти?

Тимофей Павлович вроде и по-русски говорит, но как будто нет.

Я встаю на ноги, опираясь на его руку, и он ведет меня так бережно, будто у меня несколько открытых переломов. Может и так, а я просто ничего не чувствую. Мое тело мне снова отвратительно, настолько, как никогда не было. Я вся воняю дымом и кислой спермой, из-за которой меня тошнит.

— Одежду, — кажется, вместе с первым словом я выплевываю и несколько иголок.

— Хорошо. Сейчас, — кивает директор. — И…

— Ни слова.

— Но…

Мы останавливаемся под фонарем, когда я сжимаю рубашку на его груди. Сейчас мне не хватит слов, чтобы объяснить ему, почему Тимур не должен узнать об этом. Но Палыч, как его зовут друзья и коллеги, не дурак.