Эх, жизнь… Казалось бы, судьба дает мне классный шанс. Вот она, «Джоконда». И не какая-нибудь задрипанная репродукция, а чуть ли не второй оригинал (если, конечно, верить Перепелкину). И что же делает эта дура Мухина?.. Она протыкает картину ножницами.

– Гафчик, Гафчик, – горько сказала я. – Ты погляди, что из-за тебя получилось.

Из-под кровати выглянула виноватая морда Гафча.

– Гаф, – робко гавкнул он.

– Вот тебе и «гаф». Вернется тетя Мотя, что я ей скажу?.. А Перепелкин придет в карты играть? Он же чокнется, увидев свою обожаемую «Джоконду» с одним глазом… Я уж не говорю о том, что весь мой план летит к черту.

Я улеглась на кровать и стала глядеть в потолок. Ничего мне больше не светит. Одноглазую «Джоконду» Смерти не подсунешь. Вернее, подсунуть-то можно, да что толку…

– Гаф-гаф-гаф!

Лай Гафчика вывел меня из задумчивости.

– Ну чего тебе? – угрюмо спросила я, приподымаясь на локте.

На полу лежала какая-то коробка.

– Гаф, – ткнулся пес носом в эту коробку.

Я подняла ее и открыла. В коробке были разноцветные бруски пластилина.

И я поняла! Гафчик предлагал мне залепить дырку пластилином. Хм. Вообще-то неплохая идея. Я снова подошла к картине.

В принципе, дырочка была совсем маленькая; ножницы проткнули лишь черный зрачок, почти не задев светло-коричневую радужку. Представляю, какая была бы дырища, если б я кинула не маникюрные, а канцелярские ножницы.

Я поискала в коробке черный пластилин. Естественно, его там не оказалось. Ну, конечно: если не везет, то во всем не везет. Лежали красный брусок, белый, зеленый, желтый, голубой… Короче, все цвета, кроме черного.

Что же делать?.. Может, залепить дырку зеленым пластилином? Помнится, Воробей говорил, что у тети Моти минус десять на оба глаза. Да и Перепелкин ни фига не заметит сквозь свои очки.

А, будь что будет!

Я отщипнула кусочек зеленого пластилина и аккуратненько залепила Джокондин зрачок. Потом отошла в сторону полюбоваться на свою работу. Клево получилось. Карий глаз с зеленой крапинкой смотрелся ничуть не хуже просто карего. Даже лучше.

– Ну как, Гафч? – спросила я у большого знатока живописи.

– Гаф-гаф! – одобрительно пролаял пес.

– Я тоже так думаю.

Тут опять зазвонил телефон в прихожей. И опять это был Перепелкин.

– Где же вы, Эмма?! – с непонятным раздражением закричал он. – Идете или не идете?!

– Уже в пути, Глеб Борисыч! – прокричала я в ответ.

И, бросив трубку, погнала в Эрмитаж.

Дом, где жили тетя Мотя и Перепелкин, стоял на набережной реки Мойки. В двух шагах от Эрмитажа. И поэтому я через десять минут была в музее.

Глеб Борисыч как-то напряженно со мной поздоровался и предложил:

– Давайте, Эмма, я вам покажу Эрмитаж.

– А как же «Джоконда»?

– К ней мы еще успеем. Выставка откроется через час.

– Зачем же вы меня торопили? – удивилась я. Перепелкин стал заметно нервничать.

– Эмма, неужели вам не интересно пройти по залам музея? Посмотреть выставленные здесь шедевры.

– Да я позавчера смотрела.

– Пойдемте, пойдемте, – настаивал Глеб Борисыч. – По Эрмитажу можно ходить до бесконечности, и никогда не надоест.

Ну не знаю. Мы прошли с Перепелкиным только два зала, а мне уже надоело. Глеб Борисыч подолгу останавливался у каждой картины и подробно объяснял, когда было создано полотно, что хотел художник выразить своим творением и т. д. и т. п.

– Да все понятно, Глеб Борисыч, – тянула я его за руку. – Идемте дальше.

– Нет, нет, Эмма, – упирался он. – Данная картина помимо аллегорического смысла имеет еще и скрытый символический смысл. Я вам его сейчас объясню…

И Перепелкин начинал объяснять. В общем, заколебал своими познаниями в живописи.

Наконец час прошел, и мы отправились в Синий зал смотреть «Джоконду». По дороге неугомонный Глеб Борисыч принялся доставать меня рассказами о Леонардо да Винчи.

– Леонардо был не только замечательным художником, но еще и замечательным ученым…

– Да что вы говорите? – кисло отвечала я, чувствуя, что мне предстоит выслушать длинную лекцию о том, каким замечательным ученым был Леонардо да Винчи.

Так и оказалось.

– Его интересовало буквально все, – с воодушевлением рассказывал Перепелкин. – Строение человеческого тела, законы механики, вопросы геологии, астрономия…

Боже, какой занудливый старик. Я зевнула.

– Вам скучно, Эмма? – заметив мой зевок, остановился Перепелкин. – Кажется, я опять увлекся. Извините.

– Ни капельки не скучно, – ответила я, с трудом сдерживая второй зевок. – Наоборот, очень даже интересно. Кстати, я хотела вас спросить, да забыла.

– А что именно?

– Зачем Леонардо нарисовал две одинаковые картины?

– О, это интересный вопрос, – загорелись глаза у Перепелкина. – На сей счет у меня имеется несколько любопытных гипотез. Первая, самая простая, гипотеза заключается в том, что Леонардо влюбился в собственное творение и не в силах был с ним расстаться. Но картина писалась на заказ, а полученный аванс художник уже истратил. Поэтому он написал еще одну точно такую же картину и отдал ее заказчику, мужу Моны Лизы, флорентийцу Франческо дель Джоконде. Что же касается самой Моны Лизы ди Антонио Марии ди Нольдо Герардини, то это была поистине удивительная женщина…

И Перепелкин стал рассказывать о Моне Лизе. Да с такими подробностями, будто она не умерла несколько веков назад, а только что отошла в курилку покурить.

– Глеб Борисович, – окликнул Перепелкина солидный мужчина в дымчатых очках.

Перепелкин тотчас прервал свой рассказ.

– Слушаю вас, Вячеслав Семенович!

– Вы не могли бы зайти ко мне в кабинет? Для, так сказать, конфиденциальной беседы.

– Хорошо, Вячеслав Семенович.

Солидный посмотрел на меня сквозь дымчатые очки.

– А это что за прелестное создание?

– Эмма Мухина. Помните, я вам про нее говорил. Моя знакомая из Москвы.

– Помню, помню. И как там Москва? Что новенького в Третьяковской галерее?..

– В Третьяковке все по-старому, – ответила я.

– А у нас в Эрмитаже «Джоконда» экспонируется, – похвастался Солидный. – Мировой, так сказать, шедевр.

– Мы с Эммой как раз идем на выставку. Да, кстати, Эмма, познакомься: Вячеслав Семенович Косолапов. В данный момент он является директором Эрмитажа.

– Совершенно верно, – вальяжно подтвердил Косолапов. – Я, так сказать, временно исполняю обязанности отсутствующего директора. А вообще-то я его заместитель. – Он перевел взгляд на Перепелкина. – Значит, я вас жду, Глеб Борисович.

И Косолапов важно пошел по коридору.

– Придется вам сходить одной, Эмма, – сказал Перепелкин. – Сами слышали, начальство к себе требует.

Он что-то быстро нацарапал в блокноте, вырвал листок и протянул мне:

– Отдадите на контроле.

В общем, Перепелкин побежал за Косолаповым, а я порулила в Синий зал смотреть «Джоконду». При входе в зал я показала записку здоровенному амбалу-билетеру, и он пропустил меня без очереди.

«Джоконда» находилась на возвышении посредине зала. Со всех сторон ее окружали такие же здоровенные, как и билетер, охранники. Все сплошь в черных пиджаках и с оттопыренными правыми карманами, где у них, видимо, лежали пушки.

Охранники настороженно смотрели на проходящих мимо картины людей. Сама же Джоконда смотрела на белый свет через толстое бронированное стекло.

Зрителям не разрешалось останавливаться перед картиной ни на секунду. Если кто-нибудь чуть-чуть замедлял шаг, к нему тотчас спешил охранник и приказывал: «Проходите, проходите. Не задерживайтесь».

Все шли мимо «Джоконды» в благоговейном молчании.

Я тоже прошла. «Мона Лиза» за бронированным стеклом ничем не отличалась от «Моны Лизы», что висела в спальне тети Моти. Даже зеленая крапинка в черном зрачке была точно такая же.

Зеленая крапинка!!!