Процесс — первый из так называемых «московских процессов» — знаменовал разоблачение и разгром террористического центра, т. е. первого «слоя» заговорщического аппарата. Вместе с тем на суде было установлено, что заговор против советского строя разветвлялся гораздо шире и в нем участвовали гораздо более значительные фигуры, чем представшие перед судом террористы.

На процессе впервые была приподнята завеса, скрывавшая тесные отношения, установившиеся между Троцким и вожаками нацистской Германии. При допросе прокурором А. Я. Вышинским немецкого троцкиста Валентина Ольберга, посланного в Советский Союз самим Троцким, выяснились поразительные факты:

Вышинский. Что вы знаете о Фридмане?

Ольберг. Фридман был одним из членов берлинской троцкистской организации, который также был отправлен в Советский Союз.

Вышинский. Известно ли вам, что Фридман был связан с германской полицией?

Ольберг. Я слышал об этом.

Вышинский. Связь германских троцкистов с германской полицией — это была система?

Ольберг. Да, это была система, и это было сделано с согласия Троцкого.

Вышинский. Откуда вам известно, что это было с ведома и согласия Троцкого?

Ольберг. Одна из этих линий связи была лично моя. Моя связь была организована с санкции Троцкого.

Вышинский. Ваша личная связь с кем?

Ольберг. С фашистской тайной полицией.

Вышинский. Значит, можно сказать, что вы сами признаете связь с гестапо?

Ольберг. Я этого не отрицаю. В 1933 г. началась организованная система связи немецких троцкистов с немецкой фашистской полицией.

Ольберг рассказал суду, как он получил подложный южно-американский паспорт, с которым приехал в Советский Союз. По его словам, паспорт был ему передан неким «Тукалевским», агентом немецкой тайной полиции в Праге. Ольберг добавил, что при этом ему оказал некоторую помощь его брат Пауль Ольберг.

— Ваш брат имел какое-либо отношение к гестапо? — спросил Вышинский.

— Он был агентом Тукалевского.

— Агентом фашистской полиции?

— Да, — сказал Ольберг.

Эмиссар Троцкого Натан Лурье показал на суде, что перед отъездом из Германии он получил инструкции, согласно которым по прибытии в Советский Союз он должен был работать с немецким инженером архитектором Францем Вайцем.

— Кто такой Франц Вайц? — спросил Вышинскийй.

— Франц Вайц был членом национал-социалистской партии Германии, — сказал Лурье. — Прибыл в СССР по поручению Гиммлера, который был в то время начальником охранных отрядов; впоследствии Гиммлер стал начальником гестапо.

— Франц Вайц был его представителем?

— Франц Вайц приехал в СССР по поручению Гиммлера для проведения террористических актов.

Но главари право-троцкистского блока не понимали своего отчаянного положения, пока не стал давать показания Каменев. Каменев проговорился о существовании других «слоев» тайного аппарата заговорщиков.

— Зная, что мы можем провалиться, — сказал Каменев, — мы наметили узенькую группу, которая бы продолжала террористическую деятельность. Нами для этой цели был намечен Сокольников. Нам казалось, что со стороны троцкистов эту роль могут с успехом выполнить Серебряков и Радек… В 1932, 1933, 1934 гг. я лично поддерживал сношения с Томским и Бухариным, осведомляясь об их политических настроениях. Они нам сочувствовали. Когда я спросил у Томского, каково настроение у Рыкова, он ответил: «Рыков думает так же, как и я». На мой вопрос, что же думает Бухарин, он сказал: «Бухарин думает то же, что я, но проводит несколько иную тактику — будучи не согласен с линией партии, он ведет тактику усиленного внедрения в партию и завоевания личного доверия руководства».

Некоторые из подсудимых взывали к милосердию. Другие как будто примирились со своей участью. «Политический вес и биография каждого из нас не одинаковы в прошлом, — говорил Эфраим Дрейцер, бывший начальник личной охраны Троцкого. — Но, став убийцами, мы все сравнялись здесь. Я, во всяком случае, принадлежу к тем, кто не вправе ни рассчитывать, ни просить о пощаде».

Террорист Фриц Давид в своем последнем слове воскликнул: «Я проклинаю Троцкого! Я проклинаю этого человека, который погубил мою жизнь и толкнул меня на тяжкое преступление!»

Вечером 23 августа Военная Коллегия Верховного Суда вынесла приговор. Зиновьев, Каменев, Смирнов и тринадцать других членов троцкистско-зиновьевского террористического блока были приговорены к расстрелу за террористическую деятельность и за измену.

Спустя неделю были арестованы Пятаков, Радек, Сокольников и Серебряков. 27 сентября Генрих Ягода был снят с должности народного комиссара внутренних дел.

Для заговорщиков настал решающий момент. Правые лидеры, Бухарин, Рыков и Томский, со дня на день ждали ареста. Они требовали немедленного выступления, не дожидаясь войны. Охваченный паникой, бывший председатель ВЦСПС Томский предлагал немедленное вооруженное нападение на Кремль. Предложение было отвергнуто, как слишком рискованное. Для подобной открытой авантюры не были готовы силы.

На последнем совещании заправил право-троцкистского блока, перед самым арестом Пятакова и Радека, было принято решение подготовить вооруженный переворот. Организация переворота и руководство всем аппаратом заговорщиков были переданы Н. Н. Крестинскому, заместителю народного комиссара по иностранным делам. Крестинский пока еще ничем не выдал себя, едва ли даже его подозревали, и в то же время он поддерживал тесные отношения с Троцким и немцами. Он мог продолжать дело, даже если бы были арестованы Бухарин, Рыков и Томский.

Своим заместителем Крестинский выбрал Аркадия Розенгольца, недавно вернувшегося из Берлина, где в течение многих лет он стоял во главе советского торгового представительства. Занимая высокие посты в советской администрации, Розенгольц ухитрялся тщательно держать в секрете свои связи с Троцким. Только сам Троцкий, да еще Крестинский знали, что Розенгольц был троцкистом и платным агентом немецкой военной разведки с 1923 г.[77]

С этого момента все дела право-троцкистского блока находились в руках двух троцкистов — Крестинского и Розенгольца, которые были одновременно и немецкими агентами. После продолжительного обсуждения оба пришли к выводу, что для русской «пятой колонны» пришло время бросить на стол свою последнюю карту.

Этой последней картой был военный путч. Человек, которому предназначалось руководить военным мятежом, был маршал Тухачевский, заместитель народного комиссара обороны СССР.

Призрак корсиканца еще раз появился в России. Новым кандидатом на роль Наполеона был Михаил Николаевич Тухачевский. Бывший царский офицер из дворян-помещиков, он стал одним из руководителей Красной армии.

Еще юношей, при выпуске из Александровского военного училища, Тухачевский говорил: «В тридцать лет я или буду генералом, или застрелюсь!» Будучи офицером царской армии, он участвовал в первой мировой войне. В 1915 г. он попал в плен к немцам. Лейтенант Фервак, французский офицер, который был в плену вместе с Тухачевским, характеризовал его потом как человека, крайне честолюбивого и не останавливающегося ни перед чем. Голова его была набита ницшеанскими идеями. «Я ненавижу Владимира святого за то, что он крестил Русь и выдал ее западной цивилизации, — говорил Тухачевский. — Надо было сохранить в неприкосновенности наше грубое язычество, наше варварство. Но и то, и другое еще вернется. Я в этом не сомневаюсь!» Касаясь возможности революции в России, Тухачевский говорил: «Многие жаждут ее. Мы тяжелы на подъем, но разрушители по природе. Если вспыхнет революция, один бог знает, куда она приведет. Я считаю, что конституция будет означать конец России. Нам нужен деспот!»

Тухачевский бежал из немецкого плена и вернулся в Россию накануне Октябрьской революции. Он присоединился к бывшим офицерам царской армии, которые организовывали белогвардейские войска для борьбы с большевиками. И вдруг переменил фронт. Одному из своих приятелей, капитану Дмитрию Голумбеку, Тухачевский по секрету сообщил о своем решении порвать с белыми. «Я спросил его, что же он намерен делать», — рассказывал впоследствии Голумбек. — Он ответил: «Откровенно говоря, я перехожу к большевикам. Белая армия ничего не способна сделать. У нас нет вождя». Несколько минут он ходил по комнате, потом остановился и воскликнул: «Не подражай мне, если не хочешь, но я думаю, что поступаю правильно, Россия будет теперь совсем другая!»