Хонгор медленно закрыл глаза и покачал головой.

Великие тенгри! Вы с небес видите все и все знаете. Неужто прошлое вернулось?! Неужто Хонгор снова видит то самое кольцо – кольцо своего спасителя, ставшего потом лучшим другом, какого только может пожелать человек, воистину старшим братом, а затем и лютым врагом? Неужели это кольцо Василия Стрешнева?!

И в памяти его вновь закипел вокруг штормовой Каспий, зеленая муть вспененных волн взметнулась до небес; вздыбился перевернутый карбас; снова тяжело ударил по голове борт… Василий удержал на поверхности полуживого мальчишку-калмыка, не умевшего плавать. Потом, когда Хонгор очнулся и сам ухватился за мокрый, скользкий борт, Василий, повисший рядом с ним, пригрозил больше не спасать его, если Хонгор не поклянется, буде останется жив, принять истинную веру Христову. Юный калмык молчал, стиснув губы в упрямую тонкую линию, уже простившись с жизнью и ожидая только новой волны, несущей гибель. И вот она пришла, оторвала, подмяла под себя, потащила в глубину, и последнее, что услышал Хонгор, был бесшабашный крик: «Держись! Держись! Черт с тобой, живи нехристем!»

А самое последнее, что он почувствовал, – железные крючья, больно впившиеся в его плечо. Это были сильные пальцы Василия с тонким серебряным колечком на мизинце. Колечком, украшенным подковою…

Хонгор вновь вгляделся в мертвое лицо.

Эта женщина еще совсем юная! Она могла быть дочерью Василия и унаследовать его кольцо, но невозможно представить, что дочь русского нойона вдруг оказалась в степи одна, одетая как простолюдинка, умирающая от жажды. Разве что она унаследовала беспокойный нрав отца и его неуемную охоту до всяческих приключений.

Нет, теперь уж никогда не узнать, ни кто она, ни как попало к ней сие памятное кольцо. Он вздохнул, рассеянно надвинул кольцо себе на мизинец, как носил Василий, и, с усилием вонзив лопатку в сухую землю, бросил ком земли на неподвижное тело.

И вдруг…

Удар грома расколол и свод небесный, и твердь земную. Хонгор вздернул голову и на миг зажмурился, ибо чуть ли не в глаза ему вонзилась стрела молнии! Откуда ни возьмись налетел ветер, вмиг затянувший небеса тяжелой черной кошмой туч, сразу обрушился ливень. Да с такою силою, что Хонгор невольно согнулся, заслоняя голову, словно его ударили.

Дождь бил в землю так яростно, что пыль взвилась столбами. Сквозь водяную завесу Хонгор успел увидать, как серые струи секут лицо мертвой женщины, и в душе его шевельнулся ужас. Ведь гроза разразилась точно в то мгновение, когда он бездумно надел себе на палец кольцо Василия! Он присвоил то, что теперь принадлежало мертвой женщине, и небеса рассвирепели. Гром бил так часто, словно гелюн [25] в свой бубен, а каждая молния, чудилось, норовила угодить прямехонько в Хонгора, словно он был демоном-осой, в которого всегда метит молния.

Хонгор, подставив спину беспощадной порке дождя, нагнулся, сдернул с мизинца перстенек и торопливо надвинул его на палец мертвой. И… и сердце его приостановилось, ибо этот скрюченный палец слабо дрогнул. Рука женщины медленно приподнялась.

Тут Хонгору почудилось, что с небес его крутым кипятком окатило. Дух занялся от страха. Он впился помутившимся взором в лицо умершей и увидел, что стиснутые губы разомкнулись, а веки бессильно дрожат, пытаясь приподняться, но дождь беспощадно заливает их.

«Костлявая рука смерти! Так ты упустила добычу? Она жива?!»

Хонгор рванулся вперед, загораживая собою лицо девушки от секущих струй, и наконец она смогла открыть глаза.

Они были еще затуманены беспамятством, но от их зеленовато-серого сияния это бледное лицо сразу ожило и просветлело. А Хонгору почему-то вспомнилась манящая речная глубь и даже почудилось, что до него донесся свежий и чуть горьковатый запах влажных цветов.

Проливной дождь, будто гребень, вычесал из волос девушки соль и пыль, и они широко разметались по мокрой траве. Ее лицо, окруженное этой темной волной, напомнило Хонгору таинственный цветок – белый лотос, который он видел только единожды в жизни, но с тех пор не мог забыть.

А еще зазвучали в ушах слова из старой сказки.

«Я буду твоею, Бембе, – сказала прекрасноликая Эрле, чудо красоты. – Я буду твоею, но не прежде, чем ты принесешь мне из неведомой страны белый лотос!

И отправился Бембе в путь. Долог, тяжек был тот путь, но его озарял свет вечной любви. Много лет минуло, и вот наконец воротился богатырь. Он принес своей возлюбленной белый лотос. Но никто не встретил его: Эрле умерла в разлуке».

– Ты жива, Эрле! – прошептал Хонгор, сам себя не слыша. – Ты жива, я нашел тебя!

Он поднял голову и увидел, что дождь кончился. Даль тонула в сизом мареве, но небеса просветлели, очистились. Только на востоке еще летали бледно-розовые мгновенные зарницы. Чистая, омытая степь сверкала вокруг Хонгора, источая забытые ароматы, которыми дышат лунные весенние ночи, словно все вокруг было покрыто не умирающей желтой травою, а тысячью цветов. Чудилось, она заговорила, запела громкими голосами обрадованных птиц; выше подняли головы ковыли…

И точно так же пело, сверкало и благоухало сердце Хонгора.

Волосы ее, высохнув, оказались совсем светлыми, выгоревшими, будто ковыль. Девушка долго, медленно причесывалась обломком гребня и заплетала косы, вяло шевеля худыми пальцами и глядя перед собою широко открытыми, но словно бы ничего не видящими глазами.

Хонгор ее не торопил. Видел, что незнакомка еще не понимает, не осознает случившегося с нею и привычные движения помогают ей прийти в себя.

Так же долго, медленно и задумчиво она пила воду. И наконец-то в глазах ее появился осмысленный блеск.

– Ну что же, тогда едем? – сказал ей Хонгор по-русски, испытывая какую-то неловкость от этого немигающего взгляда светло-серых глаз с желтоватым ободком вокруг зрачка, от чего они порою наливались мерцающей зеленью.

Она равнодушно потупилась и покорно подчинилась его рукам, подсадившим ее на луку седла. Чтобы ей было мягче, Хонгор подложил свою короткую учи [26], которую всегда брал с собою в путь. Но она словно бы и не заметила ничего, ей словно бы все равно было, где и как сидеть.

Она ничему не удивлялась. В ней даже не было отчаяния и страха. Она была словно неживая… И впервые поразила Хонгора мысль о том, что же ей пришлось пережить, что испытать, что потерять, прежде чем рухнуть без сил в урочище Дервен Худук. И от этих неразрешимых загадок его душу заволокло дымкой печали. Он твердил себе, что так много думать о женщине недостойно мужчины. Однако печаль не уходила. Но стоило девушке от тряской рыси коня чуть откинуться и прислониться спиною к его плечу, как туман грусти рассеялся, и к нему вновь вернулось прежнее счастливое спокойствие, которое охватило его, как только Эрле впервые открыла глаза.

Золотисто-рыжий Алтан шел мерно, словно журавль, пританцовывая.

Хонгор поверх русой головки, откинувшейся на его плечо, смотрел в степь. И, казалось, видел ее впервые: все эти бесконечные волны тускло-золотистой травы; все эти лощины, заполненные серебристо-серой лебедою; рыхлые песчаные бугры, поросшие степною малиною с кое-где видными темными, съежившимися ягодками. И снова ровная-ровная, будто желтый шелковый платок, степь, единственное, что любил в этой жизни Хонгор! И сейчас ему захотелось, чтобы эта чужая измученная девушка смотрела на степь с тем же восхищением, с каким смотрит он, чтобы поняла: ни море, ни река, ни горы, ни лес не могут быть краше!..

Да кто их разберет, этих русских? Вон Василий тоже твердил то и дело: «Что за приволье! Что за раздолье!» А потом увел ночью лучшего коня из табунов отца Хонгора и был таков. Бросились вдогон, но где там! Искать в степи человека, да еще если он сам хочет скрыться, все равно что будан [27] в деревянном котле варить.