Огромной пантерой, мягко и бесшумно подъехал черный джип. Из него вышел пожилой темнокожий человек, одетый в костюм и пальто. Еще только середина августа, а уже так холодно! И направился к входу.

На кладбище было тихо. Только вороны изредка каркали. Это карканье, иногда пронзительно-злобно-тревожное, а иногда мягкое, даже сочувственное, — неизменный спутник кладбищ. Воздух был прохладным, небо — ясным. Впереди шла женщина. Он тихо пристроился за ней, рассчитывая обнаружить свое присутствие лишь после того, как она посетит могилу детей.

Немолодая, но стройная и элегантная, Янина Станиславовна Шелест шла не торопясь, с наслаждением вдыхая ароматный прохладный воздух, прижимая к груди букет белых лилий. Сегодня двадцать первое августа — день белых лилий. Их семейная традиция. Что там, у детей, произошло с этими цветами на исходе лета, она так и не поняла. Они лишь улыбались и целовали ее в щеку. А сейчас по этой самой щеке бежала слеза, высыхая на ветру их поцелуем…

Лилии любили все трое. Веня в этот день приносил их огромными охапками… Воспоминания были светлыми. Странно, но сегодня боль решила дать ей передышку, и женщина старалась впитать в себя каждое мгновение этого временного помилования. Сегодня ей было светло. И спокойно. Надолго ли?

Обратно она шла уже без цветов, однако их аромат никуда не исчезал. Он плыл за ней, ласково укутывая плечи, навевая воспоминания.

— Простите…Можно я провожу Вас? — появление этого темнокожего разнесло вдребезги иллюзию передышки. Боль лавиной навалилась вновь…Господи… Зачем? Ну зачем?!!! Что он здесь делает? Почему ее не оставят, наконец, в покое!!!

Видимо, вся гамма ее чувств довольно красноречиво отразилась на лице, потому что мужчина казался очень расстроенным.

— Простите…Простите меня. Я помешал. Но нам все равно придется поговорить. Я должен. Должен объяснить все, что произошло. Я должен рассказать вам, кто я такой, и наконец, я намерен просить вас об одном одолжении.

— Послушайте…Объяснять мне ничего не нужно. Ничего уже не исправить. Кто вы такой…Простите, возможно, это не вежливо, но мне абсолютно все равно. Если вам от меня что-то нужно — я вас слушаю. И…если можно — побыстрей. Я спешу и у меня мало времени.

Мужчина улыбался. Улыбался и смотрел ей прямо в глаза. Долго. Не отрываясь. От него исходило такое тепло, что раздражение исчезло, а боль снова ушла. Ей было, в общем-то, все равно, — лишь бы боль отступила. И если этот…человек способен дать ей еще несколько мгновений передышки — ей все равно. И она неожиданно сменила гнев на милость:

— Ну…хорошо.

Джип черной пантерой крался по улицам Питера. В салоне было тихо, чем-то сладко пахло, мерно покачивались какие-то мешочки, ракушки, фигурки. Удивительно, почему ее, белокурую коренную петербурженку с еврейскими корнями так манила, и так успокаивала Африка?

Ати…До сих пор больно. Его мягкие, теплые ладони. Подслеповатые глаза. Они были такими трогательными, искренними и невероятно красивыми в те редкие моменты, когда он снимал очки. С ним было тепло. Тепло и спокойно. Как сейчас, с этим человеком в этой машине.

Они провели вместе весь день. Лисатти привез ее к дому уже за полночь, проводил до квартиры. Ресторан, в котором они проговорили почти пять с половиной часов, — был очень уютным, безлюдным, и…баснословно дорогим. Когда они гуляли, — джип медленно ехал за ними. Как в кино про олигархов, честное слово! Женщина прошла на кухню, поставила огромный букет белых лилий в вазу. Лисатти сказал, что если у нее будет стоять такой же букет, что она оставила на кладбище — детям будет легче за ней наблюдать и радоваться, что у нее все хорошо. Это как мобильная связь. В сумке что-то стукнуло. Она достала четыре черных камня. Обсидиан. В следующий раз она отнесет их детям, — и они смогут приходить к ней во сне. Ах, если бы эти чернокожие сказки были бы правдой!

Душ. Теплые струи бежали по телу, почему-то отказываясь смывать последний разговор.

Рассказ Лисатти звучал как старая страшная сказка.

Дед Ати, Рудо, был очень порядочным, честным, добрым, работящим и уважаемым человеком. А еще он был очень красив. Рудо безумно любил свою жену и маленького сына, Абубакара, поэтому от непристойного предложения Зери, дочери могущественного бакора Газини Ину, отказался. Позже с Зери произошло несчастье — девушка погибла. Как и почему не знал даже Лисатти. Злой колдун проклял весь род страшным проклятием. Рудо и Нтанда, его жена, умерли практически одновременно от странной, необъяснимой болезни. Дейо, дед Абубакара со стороны матери, забрал ребенка и уехал как можно дальше от тех мест. Какое-то время они жили отшельниками, у реки. Дейо хотел спрятать внука от злых духов. Учил внука стышать духов добрых, просить их помощи и защиты. Но никогда ни о чем не рассказывал. Однажды река принесла младенца. Дейо увидел в этом добрый знак, и у Абубакара появился младший брат. Подкидыш Лисатти — единственный, кто избежал проклятия рода.

Старый Дейо оставил их, когда они уже были молодыми и сильными. Все было хорошо. Абубакар женился, и у Лисатти появился племянник. Но беда пришла в их дом так же, как и много лет назад. Родители Ати погибли, и пришла очередь Лисатти примерить на себя судьбу старого Дейо. Он увез мальчика подальше от тех мест, а когда тот вырос и вовсе отправил в Россию — учиться.

Что было дальше в той старой страшной сказке, Янина Станиславовна знала очень хорошо. Женщина налила себе чай, взяла печенье. Курабье — ее любимое. Такое…рассыпчатое. Тает во рту. И чай — сладкий. У нее никогда проблем с фигурой не было, а уж в ее-то возрасте можно расслабиться. Первый раз после смерти дочери она почувствовала вкус пищи…

Ее дочь обладала колдовской силой рода. Ее кровь разбудила спящую в Кунсткамере магию. Она отнесет черные камни на кладбище, и ей приснятся Тая, Веня, и тринадцать прекрасных белокурых ангелов…Это все, конечно, всего лишь красивая сказка.

Но самым невероятным было последнее предложение этого…как его…Лисатти. Даже при том, что он обещает финансовую сторону полностью взять на себя — это безумие. Полнейшее безумие. Это…это безответственно. Это…смешно… Но именно это заставляло ее сейчас улыбаться…

— Не желаете ли сфотографироваться с Императором и Императрицей? — мужской глубокий бас привычно разносился над старой крепостью, давно отданной в распоряжение любопытных туристов.

Высоченную фигуру Петра Первого и кругленькую Екатерину обступили маленькие китайцы. Они бесцеремонно, но добродушно тыкали пальцами в актеров, показывая тем, как надо встать, размахивали большими планшетниками, потом кланялись в ответ. И с удовольствием смотрели, как, снимая треуголку с белыми перьями в ответ им кланяется император Всея Руси, а его супруга приседает в придворном реверансе.

— Смотрите, Егор Иванович! Наши старые знакомые! — улыбнулся Борька, ежась в коляске под пронизывающим ветром с Невы.

— Кто? — оторвался от созерцания свинцово-серого неба, сурово нависшего над градом Петровым начальник особого отдела.

— Актеры! Если это они же, — Борька с наслаждением откусил огромный кусок пиццы.

По случаю закрытия очередного не простого дела решено было устроить пикник. Кофе в бумажных стаканчиках, пицца, и конечно же, лимонад «Тархун».

— А вам не кажется, что они — на самом деле Петр и Екатерина? Духи-хранители, приглядывающие за порядком в городе? — проговорил начальник отдела, ни к кому особо не обращаясь.

Михаил Ефремович пробормотал что-то: «А вот мне об этом не докладывали…»

Анфиса Витольдовна особым образом покачала головой, что обычно обозначало у нее ни да ни нет…

А Старцев рассмеялся:

— Если это так — чему я, надо признаться, совсем не удивлюсь — то тогда тем более хорошо, что они нам извинили за хулиганскую выходку с пивом.

— Ну вот, действительно, Егор Иванович, — не преминула повоспитывать его Анфиса Витольдовна, — как можно! Утащить пиво у уставших и задремавших актеров! Какой пример вы показали Бореньке!