На протяжении нескольких дней в середине сентября 1939 г. представители литовского правительства были озабочены тем, что немцы постоянно говорят о судьбе Виленщины, а Советский Союз молчит. Литовцы заявляют, что мнения одной Германии недостаточно[594]. Правда, через несколько дней стало известно о заявлении Молотова литовскому представителю. Он сказал, что неясность общего положения не дает возможности подойти к виленской теме конкретно, и порекомендовал литовцам набраться терпения[595]. Такая неопределенность в советской позиции соответствовала действительности. 16 сентября 1939 г. во время беседы с Шуленбургом Молотов поставил вопрос, кто же будет занимать Вильно, оккупированный польскими войсками еще в 1920 г. И далее добавил, что советское правительство не желает столкновения с Литвой и хотело бы знать, состоится ли объединение Виленского края с Литвой[596]. Лишь с публикацией в 1948 г. документов о договоренностях между Германией и СССР выяснилось, что в эти дни шел торг, в чью же сферу интересов должна входить Литва. Теперь ясно, что в тот же день (16 сентября) Риббентроп предложил Цехлину более не затрагивать проблему Вильно и прекратить о ней все разговоры с представителями литовской стороны[597]. А на следующий день, когда в Польшу вступили советские войска, в Берлине внешне изменили свою позицию по Виленскому вопросу. Глава политического отдела министерства иностранных дел Германии Ворман вызвал литовского посла К. Скирпу (Шкирпу) и выразил ему недоумение по поводу распространяемых литовскими дипломатами в странах Запада слухов о якобы давлении Берлина на Литву с целью принудить к захвату Вильно[598].

Если в Берлине в эти дни вообще перестали интересоваться судьбой не только Вильно, но и всей Литвы, то в Москве интерес к ней значительно усилился. Эта перемена была вызвана переговорами между Германией и Советским Союзом, которые 28 сентября закончились соглашением о передаче Литвы в сферу интересов СССР взамен на Люблинское и часть Варшавского воеводства.

Придавая большое политическое значение передаче Вильно и Виленской области Литве, Молотов в докладе на заседании V сессии Верховного Совета СССР, состоявшейся в конце октября 1939 г., особо обратил внимание на то, что этим актом Литва с ее населением в 2,5 млн. человек расширила свою территорию и увеличила население на 550 тыс. человек. При этом Молотов объяснил, что, хотя в Вильно преобладает нелитовское население, но важнее то, что с ним связано историческое прошлое Литовского государства[599].

Как до, так и после 26 октября 1939 г., когда литовцы начали занимать Виленщину, заслугу в возвращении этой области литовская пропаганда приписывала президенту А. Сметоне, правительству генерала Ю. Черниуса и фашистского типа партии националистов (таутинников). И, надо сказать, литовские националисты нажили себе на этом немалый политический капитал. Ведь несмотря на потерю в марте Клайпеды, благодаря присоединению Виленщины Литва увеличила свою территорию до 59 478 кв. км, а население до 2 879 070 человек[600].

Во всех трех договорах с Прибалтийскими республиками советская сторона принимала обязательство не вмешиваться в их внутренние дела. Часть населения не верила в то, что эти обязательства будут соблюдены. Другая же часть, прежде всего коммунисты и другие левые силы, не сомневались в искренности руководителей советского рабоче-крестьянского государства.

Как же оценивал эти пакты с Прибалтийскими странами сам Сталин? На заседании «круглого стола» в АПН 15 августа 1989 г. приводился такой факт. В беседе с Г. Димитровым 25 октября 1939 г. Сталин говорил: «Советское руководство полагает, что пактами о взаимопомощи с Эстонией, Латвией и Литвой была найдена форма, которая позволит Советскому Союзу включить в свою орбиту ряд стран. Но для этого пока надо строго соблюдать их внутренний режим и суверенитет, не добиваясь советизации. Придет время, продолжал Сталин, когда они сами это сделают».

Переговоры военного командования СССР с представителями Прибалтийских стран по конкретным вопросам дислокации и статуса советских войск проходили также в целом в деловой обстановке, без какой-либо явно выраженной враждебности, но не легко. Они начались еще в конце октября 1939 г., затем продолжались в январе – феврале 1940 г., но так и не были завершены до июня 1940 г.

Особенно активно по настоянию советской стороны они проходили с мая 1940 г. Как докладывали своему правительству посол Эстонии в Москве А. Рей и генерал-майор А. Траксмаа, их усилия снизить правовой статус обсуждавшихся документов до уровня какого-либо «технического распоряжения правительства» и тем самым избежать ратификации не увенчались успехом. Советские представители придавали документам важное значение и настаивали на их скорейшем принятии.

Эстонская делегация предлагала, чтобы советские военные базы сохранялись только на период войны. Но советские представители настояли на том, чтобы эти базы оставались на все время действия пакта. Эстонской делегации не удалось добиться и того, чтобы на передаваемых территориях сохранить свой режим и до минимума свести количество эвакуируемого с этих территорий населения. Молотов категорически возражал против этих предложений. «Это военная необходимость, и все остальное должно быть принесено ей в жертву, – говорил он. – Мы в своей стране в таких случаях требуем гораздо больших запретных зон и гораздо более строгого порядка»[601].

Вступление контингентов советских войск в Прибалтийские страны проходило в цивилизованной, спокойной и даже приветливой со стороны населения обстановке. На границе их встречали представители высшего командования. В частности, в Эстонию советские войска начали входить утром 18 октября 1939 г. После взаимных приветствий оркестры исполнили с советской стороны «Интернационал», с эстонской – национальный гимн Эстонии. С обеих сторон были произведены орудийные салюты (по 21 выстрелу)[602]. Часть войск убывала по железной дороге. Вылет самолетов задерживался из-за непригодности местных аэродромов. Всего на территорию Эстонии, по данным Мерецкова, направлялось 21 347 человек, 78 орудий, 283 танка, 54 бронемашины, 255 самолетов и 1950 транспортных машин[603].

В связи с приближением советских войск к границе с Литвой после освобождения Вильно командующий литовской армией генерал С. Раштикис 20 сентября 1939 г. все же вынужден был отдать приказ встречать части Красной Армии в дружеском духе и помогать им в установлении новой литовской границы[604]. «В действительности же все так и было, – пишет В. В. Александров в предисловии к подборке документов „Прибалтика вступает в Союз“, опубликованных в журнале „Международная жизнь“, – и жар объятий, и ликующие звуки оркестров, и аромат яблочного вина, и пенистое пиво в кружках, передающихся по кругу. Как добрых друзей, хлебом и цветами, выращенными на трудной земле, встречали бойцов и командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии и в Латвии, и в Литве, и в Эстонии… Но не об этом идет речь, что было открытым для всех и широко внедрялось в сознание. Сейчас очередь дошла до тайников дипломатии, до таких документов, которые были, что называется, за семью печатями. В секрете же, как известно, подобные новости долго не хранятся»[605].