— И что, вы полагаете, она должна испытывать желание?

— Но ведь она же знала, что ее выдают замуж? Она же руки на себя не наложила, в конце концов? Значит, согласна. А раз согласна, то… Она теперь моя должна быть. Вся, целиком. А не подсовывать только свое тело и больше ничего. Это нечестно. Это тогда получается тот же самый онанизм, только с использованием чужой плоти.

— Но ведь у женщин с оргазмом вообще все гораздо сложнее. Поверьте мне, как медику.

— Дело не в этом. Проститутки просто не хотят кончать. Вот и все. А ты чувствуешь себя дураком в результате.

— Полагаете?

— Конечно. Должен быть диалог. А иначе зачем это все нужно?

— Это в вас ваша азиатская кровь говорит.

— Может быть. Только мне не нравится, и все. И вообще…

— А вы женаты?

— Конечно. Я Нелю очень люблю. Надо бы ей позвонить, она, наверное, расстраивается. Только боязно как-то.

— Опохрабримся? — приподнял рюмку Анатолий.

— А потом, господа, — на острова, — Леон взял свою рюмку. — Погоды-то какие, а? Грех в доме сидеть. Лиза, вы бывали у нас на островах? Ах, ну да… А хотите?

— Да, — кивнула Лиза.

— Господи, ну что за прелесть! — Анатолий склонился к Лизе через стол. — Безешку запечатлеть позвольте? В щечку то есть поцеловать. Ничего, а?

— Ничего… — Лиза подставила щечку.

— Ну вот… чудо, ну просто чудо. А потом я портрет твой напишу, хочешь? Маслом! На вороном коне! Голую, а? Ничего?

— Зачем же вороного коня маслом-то мазать? — удивился Рим.

— Да иди ты, — отмахнулся Анатолий. — А потом женюсь.

— На ком?

— Ну не на тебе же. На ней вот, — взглянул он в сторону Лизы. — Как честный человек, имею право.

— И я, — кивнул Рим.

— У тебя же есть жена уже. Одна. И рисовать ты не умеешь.

— Ой… только не надо маму парить.

— Все, господа, все! — Леон решительно встал из-за стола. — На острова!

Проснувшись, но пребывая еще в уютной полудреме, Адашев-Гурский не сразу вспомнил, где находится. И, лишь открыв глаза, осознал, что он в лечебнице.

«Все, — решительно сказал он самому себе, выбрался из постели и стал надевать на себя одежду. — Хорошенького понемножку. Хватит с меня услуг платной медицины. Я уж как-нибудь сам о себе, любимом, позабочусь».

За окном светило солнышко.

Александр взглянул на часы.

«Мать честная, — изумился он. — Если это утро, так я, выходит, сутки проспал! Да ну их с этими их капельницами. Чего они в них наливают-то? Это ж надо…»

Он вышел из палаты, никого не встретив, прошел коридором до лестницы и спустился на первый этаж. Кивнул одетому в камуфляж охраннику (теперь уже другому), который нес службу у входной двери. Повернул налево и направился к кабинету врача.

— Да, войдите, — донеслось из-за двери, в которую Адашев тихонько постучал, а затем заглянул. За столом, одетый в белый халат, сидел незнакомый мужчина.

— Извините, — Александр переступил порог кабинета. — Мне бы Виктора Палыча.

— Он сменился, — мужчина отложил очки. — Будет сегодня во второй половине дня. А вы?..

— Александр Василич. Я здесь у вас… пребываю, некоторым образом. У нас уже суббота?

— Да, — доктор взглянул на календарь. — Суббота, двадцать девятое апреля.

— Ну вот, значит, я уже больше суток.

— И что?

— Да хватит, наверное, уже, доктор.

— Так… — Мужчина надел очки, пощелкал клавишами компьютера. — Ага, вот. Ну… Вам бы еще одну капельницу надо.

— Нет, доктор, спасибо. Я прекрасно себя чувствую.

— Бывает, бывает… — Доктор опять отложил очки в сторону. — А защиту не желаете? — Нет, спасибо.

— Ну нет так нет. — Доктор встал со стула и направился к стоящему у стены сейфу. — Как знаете. Дело ваше,

— Доктор…

— Да? — обернулся мужчина.

— Тут… в день поступления за меня деньги… — замялся Александр.

— Так я же как раз по этому поводу и… — Он открыл сейф, вынул из него какие-то бумаги, вернулся к столу, надел очки и стал что-то подсчитывать на калькуляторе. — Ну вот. У вас тут еще осталось изрядно. А ничего, если я вам рублями? По курсу, а? Иначе придется ждать главного врача.

— А его нет?

— Нет пока.

— Ну что ж делать, — вздохнул Гурский. — Если у вас сложности…

— Доктор подошел к сейфу, затем опять вернулся к столу и положил перед Александром деньги:

— Пересчитайте, пожалуйста. И распишитесь. Ага, вот здесь. И здесь еще. Вот так. Да, спасибо.

— Вам спасибо, — Александр убрал деньги в карман.

— Заглядывайте, если что. Друзей приглашайте. Не стоит дожидаться кризиса. Мы проводим курсы общеоздоровительных процедур. Так что милости просим.

— Непременно.

— Давайте, я вас провожу. — Доктор встал из-за стола, вышел вместе с Александром из кабинета, дошел до небольшого вестибюля и кивнул охраннику. Тот, отперев замок, открыл перед Адашевым-Гурским тяжелую дверь.

За окном светило солнышко.

— До свидания.

— Всего доброго, — кивнул Александр и вышел на улицу.

За его спиной щелкнул замок.

«Тьфу ты…— запоздало спохватился Гурский. — Позвонить же надо было. Куда ж я теперь без ключей-то? А откуда теперь позвонить? — Он окинул взглядом улицу. — Только от Герки. И то, если он дома, конечно. Или… Леон же здесь неподалеку живет. Да, Леон ближе».

Александр перешел через дорогу, засунул руки в карманы куртки и не спеша направился в сторону Большого проспекта Васильевского острова.

Знаком Адашев-Гурский с Леоном был очень давно. Еще с юности. Леон был чуть старше, но это не мешало им приятельствовать. Леон вообще был человеком очень общительным и жил, что называется, «открытым домом».

Было время, когда в его квартире проходили даже полуподпольные литературные чтения. По-настоящему опальных авторов там никогда не бывало, но чрезвычайно амбициозные, хоть и малоизвестные широким кругам, литераторы частенько находили здесь весьма благорасположенную аудиторию ценителей утонченной фиги в кармане. По этому случаю в большой гостиной на стулья водружались специально для этой цели изготовленные длинные доски, обитые мягкой тканью, и на эти импровизированные скамьи усаживалось плотными рядами достаточно большое количество слушателей, желающих вкусить «нетленки».

Заканчивались эти мероприятия обычно грандиозной выпивкой, и, в результате, хозяин дома, как правило, оказывался в постели с очередной хорошенькой любительницей изящной словесности или и вовсе с какой-нибудь нервически надломленной поэтессой. Чего он, в сущности, и добивался таким вот несколько нестандартным образом.

На тот момент Леон уже успел жениться и развестись и проживал в большой квартире, купленной ему в подарок на свадьбу отцом, известным академиком, совершенно один, если не считать собаки, абсолютно белой масти беспородной суки по имени Марфа, которую он, из неудержимой склонности ко всякого рода мистификациям, выдавал малознакомым гостям за прирученную полярную волчицу. Гости от безобидной Марфы шарахались, Леон ликовал.

Кормила и обстирывала его старенькая, но все еще по-крестьянски статная Катя. Она прожила всю свою сознательную жизнь в семье академика в качестве домработницы, принесла из роддома на своих руках крохотного «Лявона», как она его называла, была ему няней, чугь ли не грудью вскормила и, когда ее «Лявон» стал жить от родителей отдельно, обихаживала теперь уже два дома. Деньги за все за это ей платил, конечно же, старый академик, но иной раз, иным похмальным утром, Леон, накинув халат, выходил в компании застрявших с вечера в его доме друзей на кухню и, с внугренней радостью застав там хлопочущую по хозяйству Катю, грозно ей выговаривал: «Опять бардак? Смотри у меня! Уволю…» И требовал на опохмелку.

И она давала. Как дает, жалея его, любая любящая мать своему непутевому сыну.

Шагая по тротуару, Гурский вспомнил один характерный случай из тех еще, казалось бы не таких и далеких, времен.