Однажды, незадолго до того, как заря наконец-то осветила небо на востоке, она увидела впереди странные танцующие огни, за той чертой, где начинался устойчивый снежный покров. Спросила Роланда, знает ли он, что это за огни. Нет, они нисколько ее не интересовали, но, слушая собственный голос, она получала подтверждение того, что не умерла. Пока, во всяком случае, не умерла.

— Я думаю, это гобы.

— К-к-кто о-они? — От холода она начала и заикаться.

— Не знаю, как тебе это объяснить, — ответил он. — Да и нужды в этом нет. Со временем ты их увидишь. А вот если ты сейчас прислушаешься, то услышишь кое-что более близкое и интересное.

Поначалу она слышала только посвист ветра, но, когда он стих, ее уши уловили сухое потрескивание травы. Кто-то по ней шел. Затем что-то захрустело: копыто продавило корочку льда, чтобы олень мог добраться до воды. Она также поняла, что через три-четыре дня будет ходить в куртке, сшитой из шкуры животного, которое сейчас пило воду, но никак на это отреагировала. Время теряет смысл, когда ты сидишь без сна в темноте, и холод не отпускает тебя ни на секунду.

Неужто и раньше она когда-либо считала, что замерзла? Смех, да и только.

— А что ты скажешь насчет Мордреда? — спросила она. — Как думаешь, он тоже где-то здесь?

— Да.

— И он чувствует холод так же, как мы?

— Не знаю.

— Я этого больше не выдержу, Роланд… просто не могу.

— И не надо. Скоро займется заря, и я думаю, что еще до темноты мы разведем костер. — Он откашлялся в кулак, потом обнял ее. — Ты почувствуешь себя лучше, как только мы пойдем дальше. А пока мы по крайней мере вместе.

Мордред замерзал точно так же, как и они, и никто не составлял ему компанию.

Он находился достаточно близко, чтобы слышать их: не сами слова, но голоса. Его неудержимо трясло, и в какой-то момент он сунул в рот пучок сухой травы: боялся, что Роланд, с его острым слухом, уловит стук его зубов. Бушлат железнодорожника не мог помочь: Мордред выбросил его после того, как бушлат рассыпался на клочья, которые он не мог собрать воедино. Из города у замка он вышел, кутая руки в рукава, но и они продержались недолго, начав рассыпаться с локтей. Так что из одежды у него остались только сапоги, да и то лишь потому, что он сумел сплести из длинных травинок какое-то подобие веревки и привязал их к своим ногам.

Он подумал о том, чтобы трансформироваться в паука, зная: в этом обличье холод будет донимать его меньше, но всю его короткую жизнь над ним висел дамоклов меч голода, и он полагал, что какая-то его часть будет всегда бояться этого самого голода, сколько бы еды ни было под рукой. А Боги знали, что в этот самый момент еды было не так уж и много: три отрубленные руки, четыре ноги, две частично съеденные, и часть торса, вот и все. Если бы он трансформировался, паук сожрал бы все это до рассвета. И хотя здесь была дичь, он слышал оленя так же ясно, как и его Белый папуля, Мордред не знал, сумеет ли он подманить оленя к себе или догнать его.

Поэтому он сидел, дрожа всем телом и прислушиваясь к звукам их голосов, пока голоса не смолкли. Возможно, они заснули. Возможно, он сам чуть задремал. И только одно удерживало его, не позволяло развернуться на сто восемьдесят градусов и уйти: ненависть к ним. А ненавидел он их за то, что они были вместе, а он — один. И никого у него не было.

Мордред голоден, — с тоской подумал он. — Мордреду холодно. И у Мордреда никого нет. Мордред один-одинешенек.

Он засунул кулак в рот, засунул глубоко, всасывая идущее от него тепло. В крови чувствовался вкус жизни Рэндо Вдумчивого… но как ее было мало! Как быстро она ушла! А потом не осталось ничего, кроме собственного бесполезного вкуса.

В темноте Мордред заплакал.

Через четыре часа после рассвета, под белым небом, обещавшим то ли дождь, то ли снег (может, и то, и другое), Сюзанна, дрожа, лежала за свалившимся деревом, глядя вниз, в одну из неглубоких долин. «Ты услышишь Ыша, — сказал ей стрелок. — И ты услышишь меня. Я сделаю все, что смогу, но я буду гнать их перед собой, так что стрелять удобнее будет тебе. Постарайся, чтобы каждый выстрел попадал в цель».

Что еще мешало жить, так это непреходящее ощущение, что Мордред где-то совсем рядом, и может попытаться застать ее врасплох, наброситься сзади. Она то и дело оглядывалась, но они выбрали относительно открытый участок, так что она видела за спиной только траву, за исключением одного раза, когда мимо пробежал большой кролик, с волочащимися по земле ушами.

Наконец она услышала пронзительный лай Ыша из-за рощи деревьев, что росли слева от нее. А чуть позже раздались крики Роланда:

— Эй, вы! Эй, вы! А ну, шевелитесь! Шевелитесь, говорю я вам! Не останавливайтесь! Никому не останавлива… — Слово оборвалось кашлем. Не нравился ей этот кашель. Нет, совершенно не нравился.

Теперь она видела движение среди деревьев и призвала Детту Уокер, что случалось считанные разы после того, как Роланд заставил ее признать, что в ее разуме прячется еще одна личность.

Ты мне нужна. Если хочешь снова согреться, убери дрожь из моих рук, чтобы я смогла попасть в цель.

И ее перестало трясти. Так что, когда стадо оленей выбежало из-за деревьев, немаленькое стадо, как минимум восемнадцать олених и молодых оленей, ведомых самцом с великолепными рогами, ее руки уже не дрожали. В правой она сжимала револьвер Роланда с рукояткой из сандалового дерева.

Наконец появился Ыш, преследуя отстающую олениху-мутанта, бегущую, и достаточно грациозно, на четырех ногах разной длины, тогда как пятая, бескостная, болталась под животом, словно вымя. Последним из рощи появился Роланд, который уже и не бежал, теперь не бежал, скорее шел быстрым шагом, его шатало из стороны в сторону. Но Сюзанну занимал не Роланд, а олень, которого она и взяла на мушку, когда тот пересекал контролируемый ею сектор обстрела.

— Сюда, — прошептала Сюзанна. — Поверни направо, сладенький, давай посмотрим, как ты это сделаешь. Каммала-кам-кам.

И хотя причин на то не было, олень чуть изменил направление движения и повел стадо прямо на Сюзанну. Холодная расчетливость охватила ее, чему она только обрадовалась. Зрение обострилось до предела, она видела, как ходят мышцы под шкурой оленя, заметила белый полукруг белка, когда он закатил глаза, старый шрам на передней ноге ближайшей к оленю самки, который так и не зарос шерстью. Ей так хотелось, чтобы сейчас рядом с ней лежали Эдди и Джейк, испытывая те же ощущения, что испытывала она, видя то, что видела она, но эти мысли ушли так же быстро, как и появились.

Я убиваю не оружием; та, кто убивает оружием, забыла лицо своего отца.

— Я убиваю сердцем, — пробормотала Сюзанна и начала стрелять.

Первая пуля попала самцу в голову, и он рухнул на левый бок. Другие продолжали бежать. Олениха прыгнула через самца, и вторая пуля Сюзанны настигла ее в полете, так что приземлялась она уже мертвой, сломав при падении ногу, потеряв всю грациозность.

Она услышала три выстрела Роланда, но даже не посмотрела, куда попали его пули; у нее была своя работа, и она хотела сделать ее хорошо. Каждый из четырех оставшихся в барабане патронов уложил по оленю, и только один еще подрыгал ногами, лежа на земле. Ей даже не пришла в голову мысль о том, что она продемонстрировала потрясающую точность, учитывая, что стреляла из револьвера. В конце концов, она была стрелком, а что должен уметь делать стрелок, как не стрелять?

Кроме того, утро выдалось безветренным.

Половина стада лежала на траве долины, оставшиеся в живых олени, за исключением одного, взяли левее, помчались к речушке. И вскоре исчезли в ивах. Последний, олень-одногодок, бежал прямо на нее. Сюзанна и не попыталась перезарядить револьвер, хотя под рукой, на лоскуте шкуры, лежала горка патронов. Вместо этого потянулась к одной из орис, пальцы автоматически сомкнулись на секторе с тупой кромкой.