— Теперь ты цитируешь Юнга? — смеется Ава.

Кто такой? Я его не знаю.

— Доктор Карл Юнг! Он много писал о теневом Я. Если коротко, это неосознанная и подавляемая часть нашей личности, которую мы всеми силами стараемся отрицать. Где ты о ней услышала?

— У Романа. — Зажмурившись, встряхиваю головой. — Он всегда на десять шагов впереди. По сути, он говорил то же, что и вы: мол, я и чудовище — одно. Дразнил меня, издевался, а потом я сбежала.

Ава задумчиво кивает и, подняв кверху палец, закрывает глаза.

— Дай-ка попробую…

В следующую секунду она уже держит в руках старинную книгу в кожаном переплете.

— Как это вы? — Смотрю на нее, разинув рот.

А она только улыбается.

— Все, что возможно в Летней стране, можно совершить и здесь, разве ты не знала? Ты мне сама это объяснила. Однако сейчас была не материализация, а всего лишь телекинез. Я призвала книгу из соседней комнаты.

— Да, но все-таки…

Меня поражает, как быстро книга оказалась у Авы. И еще удивительно — Ава так много умеет, а живет как обычный человек. С удобством, и все же довольно скромно по меркам калифорнийского побережья. В Летней стране она ходила, вся увешанная золотом и драгоценными камнями, а теперь — простой цитрин на серебряной цепочке. Неужто она и в самом деле изменилась? Может, передо мной не та прежняя Ава?

Она кладет книгу перед собой на стол, перелистывает страницы, находит нужную и начинает читать вслух, водя пальцем по строчкам.

— «В каждом есть тень, и чем меньше воплощения она находит в сознательной жизни индивида, тем чернее и гуще становится. Согласно законам психологии, если внутренний конфликт остается неосознанным, он реализуется вовне как некий фатум… Возникает неосознанная связь, разрушающая наши благие намерения…» и так далее. — Ава захлопывает книгу. — Так говорит доктор Юнг, — и кто мы такие, чтобы с ним спорить? Эвер, от нас самих зависит, сумеем ли мы до конца раскрыть собственный потенциал и исполнить свое истинное предназначение. Помнишь, как я говорила: «Что внутри, то и снаружи»? То, о чем мы думаем особенно интенсивно, неизбежно отражается на нашей внешней жизни. А теперь скажи, чему ты хочешь посвятить свои мысли, начиная с этой минуты? Какой ты хочешь видеть свою судьбу? У тебя есть путь, есть цель. Не знаю, что это за цель, но мне представляется нечто большое. Если позволишь, я смогу вновь вывести тебя на дорогу, с которой ты сбилась. Скажи только слово!

Я рассматриваю свою чашку, крошки печенья… Знаю: все, что я делала до сих пор, все мои ошибки и заблуждения привели меня сюда, на кухню к Аве. Вот не думала когда-нибудь вернуться в этот дом.

Обвожу пальцем краешек блюдца. Взвешиваю все «за» и «против». Особого выбора у меня нет.

Поднимаю голову, смотрю Аве в глаза и говорю с улыбкой:

— Слово.

Я еще не успела постучать, а Деймен уже стоит рядом со мной. Правда, он всегда рядом. И в буквальном, и в переносном смысле. Четыреста лет рядом, и сейчас тоже — босой, в распахнутом халате, с очаровательно взлохмаченными волосами, еще не до конца проснувшийся.

— Привет, — говорит он хрипловато.

— И тебе привет! — Вхожу в дом и тяну Деймена за собой, направляясь к лестнице. — Ты и впрямь чувствуешь, когда я близко?

Он крепче сжимает мои пальцы, свободной рукой отбрасывая со лба буйные кудри. Пытается их пригладить, но я его останавливаю. Пусть остается как есть! Я так редко вижу его таким — сонным, взъерошенным. Если честно, мне нравится!

— Итак, что происходит?

Мы входим в его «особенную» комнату. Я любуюсь бесценной коллекцией, а Деймен, почесывая подбородок, наблюдает за мной.

— Во-первых, я выздоравливаю! — сообщаю я, повернувшись спиной к портрету Деймена кисти Пикассо. Меня куда больше привлекает неотразимый оригинал. — Может, я еще не вполне пришла в себя, но уж точно двигаюсь в правильном направлении. Если буду четко придерживаться программы, скоро вернусь к норме.

— Программы?

Деймен прислоняется к старинной бархатной кушетке и смотрит на меня в упор. Я невольно одергиваю платье. Надо было не полениться и материализовать новое, покрасивее, или, по крайней мере, не такое мятое, А я примчалась, как сумасшедшая…

Я просто не могла успокоиться после разговора с Авой и серии целительных и очищающих медитаций, которые мы с ней провели. Так хотелось поскорее все рассказать Деймену! Поскорее снова быть с ним вместе.

— Ава мне назначила что-то вроде поста, — смеюсь я. — Только духовного. Она говорит, после этого я стану… Другой. Обновленной, лучше прежнего.

— Мне казалось, вчера тебе уже стало лучше? По крайней мере, так ты мне говорила в Летней стране.

Я киваю. Правильно, думать нужно о нашем с Дейменом путешествии в Летнюю страну, а не о том, как Джуд нашел меня у моста после ужасной сцены с Романом.

— Сейчас я чувствую себя еще лучше! Сильной, как прежде.

Я должна во всем признаться. Это своего рода ритуал очищения, нечто вроде программы «двенадцать шагов» для наркоманов и алкоголиков. Да я и была вроде наркоманки — не могла в одиночку справиться с пагубной привычкой.

— Ава говорит, я подсела на негативное отношение к жизни. — Смотрю в лицо Деймену, заставляя себя не отводить глаза. — Дело было не в магии и не в Романе. Я зациклилась на своих страхах, постоянно перебирала мысленно все плохое, что случилось в моей жизни. Ну, ты знаешь — все ошибки, неправильные решения, и то, что мы не можем быть вместе, и всякое другое разное. Этим я притягивала все темное и печальное… И в конце концов притянула Романа, а от тех, кого люблю, отгородилась. От тебя, например.

С трудом сглотнув ком в горле, придвигаюсь ближе. Сознание заходится криком: «Скажи ему! Скажи, откуда такой вывод! Что случилось между тобой и Романом. Признайся, насколько тьма завладела тобой!»

И в то же время какая-то часть сознания говорит совсем другое, и ее-то я предпочитаю услышать. «Ты и так уже достаточно сказала. Хватит, надо двигаться дальше! Никому не нужны отвратительные подробности».

Деймен берет меня за руки и привлекает к себе. Отвечает на вопрос в моем взгляде:

— Я прощаю тебя, Эвер. Я всегда тебя прощу. Знаю, признание далось тебе нелегко, и я это по-настоящему ценю.

С трудом перевожу дух. Сейчас или никогда… Лучше пусть он услышит все от меня, а не от Романа. И тут Деймен проводит рукой по моей спине. Все мысли тают, я ничего уже не помню, кроме его прикосновения. Теплое дыхание овевает щеку, губы Деймена почти дотрагиваются до моего уха, по коже бегут мурашки, и с головы до ног окатывает волна жара. Деймен находит мои губы. Между нами трепещет неизбежное защитное поле, но я больше не желаю мучиться из-за него. Я его просто не замечаю. Буду радоваться тому, что есть.

— Хочешь порезвиться в Летней стране? — шепчет он полушутя, полувсерьез. — Ты будешь музой, а я — художником, и…

— И ты зацелуешь меня, а картина так и останется незаконченной?

Я со смехом отталкиваю Деймена, он тянет меня к себе.

Потом улыбается.

— Я тебя уже написал. Это единственная моя картина, которая мне по-настоящему дорога. — И, перехватив мой непонимающий взгляд, добавляет: — Помнишь, та, что осталась в фонде Гетти?

— А, да!

Воспоминание о той волшебной ночи вызывает улыбку. Деймен тогда нарисовал меня ангельски прекрасной, я подумала даже, что не заслужила такого. Сейчас больше так не думаю. Если и вправду, как говорит Ава, подобное притягивается подобным, я лучше буду тянуться к уровню Деймена, а не Романа, и начну немедленно.

— Наверное, портрет хранится где-нибудь в подвале, в секретной лаборатории без окон, без дверей, и ученые искусствоведы съезжаются со всего мира, чтобы его изучать. Все ломают голову, откуда он взялся и кто автор!

— Ты так думаешь?

Идея Деймену явно нравится.

Я прижимаюсь губами к его виску, пальцы играют воротником шелкового халата.