Он постукивал вилкой по тарелке, пристально глядя на жену.

— Что это ты подлизываешься, строишь из себя пусю-мусю? В чем дело?

Придерживаясь своего сценария, Эрин резко встала:

— Ладно, забудь. — Она схватила тарелку, и вилка брякнулась на стол, а потом на пол. — Я пытаюсь быть нежнее, раз уж ты уезжаешь, но если тебе не нравится — прекрасно. Я тебе вот что скажу — ты разберись, чего тебе надо, и говори мне иногда, о’кей?

Эрин подошла к раковине и с силой отвернула кран. Она знала, что удивила его, чувствовала, как в нем борются гнев и замешательство. Она подержала руки под струей воды и поднесла к лицу. Часто задышав, пряча лицо, она изобразила подавленное рыдание и шевельнула плечами.

— Ты что, плачешь? — спросил Кевин. Она слышала, как отъехал по кафелю стул. — Какого черта ты плачешь?

Она прерывисто ответила, очень стараясь, чтобы голос звучал расстроенно:

— Я уже не знаю, как быть. Я не знаю, чего ты хочешь. Такой важный процесс, на виду у общественности, на тебя оказывается огромное давление…

Она почти прорыдала последние слова, чувствуя, что он подошел вплотную. От его прикосновения она вздрогнула.

— Да ладно, чего ты, — ворчливо сказал он. — Тебе не о чем плакать.

Эрин порывисто обернулась и уткнулась лицом в его грудь.

— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, — заикаясь, проговорила она, вытирая мокрое лицо о рубашку Кевина.

— Ладно, что-нибудь придумаем. Будут у нас выходные, обещаю.

B качестве извинения за вчерашнее. Она обняла его и прижала к себе, шмыгая носом и судорожно вздыхая.

— Извини, что я с утра пораньше… Вечно я брюзжу из-за ерунды. На тебя и так столько навалилось…

— Ничего, справлюсь, — сказал Кевин.

Эрин, не открывая глаз, потянулась его поцеловать, отстранилась, вытерла ладонями мокрые щеки и снова прижалась к нему, чувствуя, что он начинает возбуждаться. Она знала, что демонстрация слабости всегда вызывает в нем желание.

— Знаешь, у меня еще есть немного времени… — сказал Кевин.

— Но мне надо прибраться в кухне…

— Потом приберешь, — сказал он.

Через несколько минут, лежа под Кевином, Эрин издавала звуки, которые он хотел слышать, но, глядя в окно спальни, думала о другом.

Она научилась ненавидеть зиму с ее бесконечным холодом и погребенным под снегом двором, потому что не могла выйти из дома. Кевин не любил, чтобы она выходила на улицу, но выпускал ее во внутренний дворик, потому что там был забор. Весной Эрин высаживала цветы в вазоны и овощи на маленькую грядку за гаражом, где клены не загораживали солнце. Осенью она надевала свитер и читала взятые в библиотеке книги, а ветер гнал по двору опавшие листья, коричневые и сморщенные. Зимой ее жизнь превращалась почти в тюремное затворничество, холодное, серое и мрачное. Жалкое. Она буквально не переступала порог дома, зная, что Кевин в любую минуту может без предупреждения проехать мимо.

Она была знакома только с Фелдманами, которые жили через улицу. В первый год брака Кевин редко ее избивал, и она отваживалась выходить из дома в его отсутствие. Фелдманы, пожилая чета, любили работать в саду, и в первый год жизни в Дорчестере Эрин часто останавливалась поболтать. Постепенно Кевин свел на нет эти дружеские разговоры. Теперь она видела соседей, только когда муж был занят на работе и Эрин точно знала, что он не позвонит. Убедившись, что никто не смотрит, она стремглав перебегала через улицу к двери Фелдманов, чувствуя себя шпионкой из фильмов, и заходила в гости. Они показывали ей фотографии своих дочерей, рассказывали, как те взрослели. Младшая дочь трагически погибла, вторая переехала, и Кэти казалось, что Фелдманы такие же одинокие, как она сама. Летом она пекла им черничные пироги, после чего по полдня отмывала кухню, чтобы Кевин ничего не узнал.

Когда Кевин уехал на работу, Эрин вымыла окна и застелила кровать свежим бельем. Она пропылесосила, вытерла пыль и вымыла кухню. Убирая, она практиковалась говорить низким голосом, который можно принять за мужской. Она старалась не думать о сотовом телефоне, который ночью зарядила и убрала под раковину. Понимая, что шанса больше может не представиться, Эрин все равно дрожала от страха, потому что затея была чистой авантюрой.

Утром в понедельник она, как всегда, приготовила Кевину завтрак: четыре полоски бекона, среднепрожаренная яичница и два тоста. Он был не в духе, рассеян и читал газету, мало разговаривая с женой. Когда в прихожей он надевал пальто, Эрин между прочим сказала, что сейчас пойдет в душ.

— Приятно, наверное, каждый день просыпаться и знать, что можешь позволить все, что в башку стукнет, любую блажь, — буркнул он.

— Что ты хочешь на ужин? — спросила она, притворившись, что не слышала последних слов.

Он подумал:

— Лазанью и чесночный хлеб. И салат.

Когда он ушел, Эрин постояла у окна, глядя, как машина сворачивает за угол. Едва Кевин скрылся за поворотом, она подошла к телефону, чувствуя себя как в угаре от того, что собиралась сделать.

Она позвонила в телефонную компанию, и ее соединили с отделом обслуживания клиентов. Она ждала пять минут, шесть. Кевину ехать до работы двадцать минут. Добравшись, он сразу позвонит.

Время еще есть. Наконец трубку снял сотрудник компании, спросил имя, адрес счета и, для проверки, девичью фамилию матери. Счет был открыт на имя Кевина, поэтому на вопросы Эрин отвечала низким голосом, который начал у нее получаться. На Кевина не похоже, может даже на мужчину не очень смахивает, но оператор торопился и не обратил внимания.

— Я хочу домашние звонки переадресовывать на сотовый, — сказала она.

— Это только за дополнительную плату. Но вы сразу получаете и удержание звонков в режиме ожидания, и автоответчик. Это стоит всего…

— Сойдет. Возможно подключить эту услугу сегодня?

— Да, — ответил оператор, и в трубке послышался шелест клавиш. Прошло довольно много времени, прежде чем он снова заговорил. Он сообщил Эрин, что счет за дополнительную услугу придет на следующей неделе, но заплатить придется за весь месяц, даже если услугу активировать сегодня. Эрин согласилась. Он спросил еще кое-какие данные и вскоре сказал, что все сделано и переадресовывать звонки можно хоть сейчас. Положив трубку, Эрин взглянула на часы. Разговор и подключение заняли восемнадцать минут.

Кевин позвонил из участка через три минуты.

Сразу по окончании разговора Кэти позвонила в «Супершаттл», службу такси, возивших людей в аэропорт и на автовокзал, и заказала машину на завтра. Достав сотовый, Эрин активировала, наконец, карту и позвонила в местный кинотеатр, где был автоответчик, — просто убедиться, что сотовый работает. Затем она включила переадресовку домашних звонков, послав входящий вызов на номер кинотеатра. Для проверки она набрала домашний телефон со своего сотового. Сердце тяжело забилось, когда зазвонил телефон на тумбочке. На втором звонке гудки прекратились, и Эрин услышала, как механический голос перечисляет репертуар кинотеатра. Внутри нее словно лопнула невидимая струна. Дрожащими руками Эрин выключила сотовый и снова спрятала его в коробке с губками для посуды. Домашний телефон она отключила и включила снова.

Через сорок минут Кевин опять позвонил.

Остаток дня Эрин провела как в тумане, работая не присев, чтобы отогнать волнение. Она погладила две рубашки мужа и принесла из гаража чехол для одежды и дорожную сумку. Она выложила чистые носки и начистила вторую пару черных туфель Кевина. Она почистила липкой щеткой черный костюм, в котором он пойдет в суд, и выложила три галстука. Она убирала ванную, пока все не засверкало, вымыла с уксусом плинтусы, перетерла каждую безделушку в серванте с фарфором и начала готовить лазанью. Сварила пасту, сделала мясной соус и уложила все слоями, пересыпая сыром. Намазала четыре куска дрожжевого хлеба маслом, сдобрила чесноком и орегано [7] и нарезала все, что нужно, для салата. Она приняла душ и соблазнительно оделась. В пять часов вечера лазанья торжественно въехала в духовку.