Я сбросил куртку прямо на землю и положил кроху на неё. Синюшная, будто кукла, теперь она лежала передо мной на земле, словно жертва для какого-то обряда. Я присел рядом прямо на колени.

Надо… реанимация. Нужна реанимация, искусственное дыхание. Массаж сердца, как в книжках. Сердце… пульс, тридцать нажатий на два вдоха. Нет, стоп, это же ребёнок, ей другое количество нужно. Если выдую ей воздух, как взрослому, то лопну нахер. Я, БЛЯТЬ, НЕ ЗНАЮ, КАК ДЕЛАТЬ РЕАНИМАЦИЮ РЕБЁНКУ!!! Нужен кто-то, кто знает, нужен…

— Блять… — я схватился за голову.

Мозг просто отказывался работать, его словно замкнула паника.

Нет, стоп! Скорая! Нужная скорая, они знают. Нет, я не знаю, что это за улица. Искать, время идёт… В жопу улицу, мне просто надо знать, что делать! Телефон!

Я лихорадочно вытащил сотик, едва его не выронив, и трясущимися пальцами набрал номер. Как и в штатах, эти пошли немного другим путём — здесь был единый номер для службы спасения.

Всего один гудок, и мне уже ответил голос какой-то девушки:

— Семь — тринадцать, служба спасения. Что у вас случилось?

Собраться. Надо собраться и говорить по делу, хотя было желание начать в трубку орать, чтоб мне помогли.

— Я… я… да блять… — мысли путались. — Я…

— Вам нужна помощь? — тут же спросили она.

— Да-да, нужна, — язык словно с трудом ворочался во рту. — Ребёнок, шесть месяцев ей, девочка, она… кажется задохнулась, она синяя, я… — едва не сказал, что закрыл ей рот ладонью.

— Адрес?

— Что? — не понял я.

— Адрес, где вы проживаете или в данный момент находитесь?

— Я не знаю. Я на улице. Не знаю, где я. Вообще, даже сказать примерно не могу.

— Сколько лет ребёнку?

— Шесть месяцев.

— Вы сейчас одни?

— Да, один. Никого рядом.

— Вы можете проверить дыхание?

— Она не дышит! — рявкнул я в трубку.

— Сэр, вы должны убедиться в том, что она не дышит. Приложите экран телефона к её носу и посмотрите, есть ли конденсат. Смотрите, движется ли её грудная клетка при этом.

Чёрт… я точно знал, что теряю время, но сделал, как сказали. И нет, конденсата не было.

— Нету. И грудь не двигается.

— Проверьте пульс.

Точно… пульс…

— Я не чувствую его.

— Освободите ребёнка от одежды и приложите ухо к её груди, скажите, вы слышите сердцебиение?

Я сделал как сказали. И не услышал. Паника вновь начала штурм, и мне с трудом удалось подавить её.

— Нет, нету, я уверен. Что мне делать?

— Послушайте внимательно…

— Я уже слушаю!

— Мне надо, чтоб вы делали всё в точности, что я вам скажу, понимаете? — её голос был спокоен и невозмутим.

— Да, да, я понял.

— Освободите её полностью от одежды.

— Да, уже сделал.

— Положите её на твёрдую поверхность, даже если это земля. Одну руку положите на лоб, другой возьмите за подбородок и поднимите его вверх, запрокиньте голову и откройте ей рот. Посмотрите, есть ли посторонние предметы у неё во рту.

Я видел в интернете, как это делают у взрослых, поэтому примерно представлял, что надо делать и здесь.

— Нет, чисто, — я знал, что нет, но всё равно сделал как сказали.

— Хорошо. Сейчас поставьте телефон на громкую связь, чтоб могли меня слышать и положите рядом с собой.

— Да, сделал, — положил я телефон на грязный асфальт. — Что дальше, быстрее уже!

— Сэр, успокойтесь и слушайте внимательно. Сейчас вы повторите то же самое, что сделали при осмотре рта. Одну руку на лоб, другой за подбородок вверх, запрокиньте голову и откройте рот.

— Да, сделал!

— Теперь обхватите её рот и нос своими губами и сделайте два выдоха. Два выдоха только тем воздухом, что у вас во рту. Наберите щеками воздух и только этот объём…

— Я понял! — рявкнул я истерично.

— Выдох длится одну секунду. Внимательно наблюдайте за грудной клеткой, она должна подняться, если вы делаете всё правильно. Повторите так два раза.

Я сделал как сказали. Но грудная клетка поднялась только со второго, после чего мне сказали повторить. И я повторил. Проверил пульс, после чего ещё сделал вдохов пять или десять, но…

— Он не дышит, — прохрипел я. Меня немного трясло.

— Сейчас вы должны будете сделать массаж сердца, сэр. Очень внимательно выслушайте сейчас меня. Делайте всё, как я вам скажу, и всё будет в порядке. Просто делайте, как вам говорят, — настойчиво повторяла она, приводя меня в чувство. — Помощь уже едет. Вам лишь надо сделать, что я вам скажу.

— Я понял… — выдохнул я. — Говорите, я слушаю.

Через пять минут Эйко пережила своё второе рождение.

Мне никогда не приходилось спасать жизни другим таким образом. Отнимать — да, это сколько угодно. Я стрелял, резал, сжигал, запихивал в мясорубку, забивал битой, расчленял и так далее и тому подобное. Но чтоб принести в этот мир жизнь, спасти чью-то — нет, для меня это было чем-то новым. Это сложно объяснить, чувство, когда ты смотришь на мёртвое тельце, которое уже не двигается, делаешь дыхание рот в рот и давишь двумя пальцами на грудь, и так постоянно, постепенно принимая мысль, что человек перед тобой умер. А потом, когда ты уже в душе не веришь, но пытаешься себя убедить в обратном, ненавидишь себя за эти предательские мысли, жизнь к человеку возвращается.

В этот самый момент тебе кажется, что ты увидел самое настоящее чудо, и мир неожиданно для тебя родился снова. Будто в это мгновение он неожиданно стал куда светлее, чем обычно, и на душе ты чувствуешь облегчение.

Да, я почувствовал примерно это — облегчение и чувство, будто случилось чудо.

В какой-то момент Эйко просто заплакала, пытаясь руками и ногами отмахнуться от меня. Дёрнула сломанной рукой и закричала ещё сильнее, чем прежде, перед этим набрав хорошенько воздуха.

Я уже не слушал оператора, который что-то там говорил мне.

— Эйко… — выдохнул я облегчённо со слезами на глазах. — Маленькая ты лысая беспредельщица… тут же завернул её прямо в куртку, на которой она лежала и прижал к себе это маленький кричащий комок. — Эйко, девочка ты моя… как же ты напугала меня, дурёха, — заплакал я. — Никогда так больше не делай, слышишь?

Не знаю, кто напугался сильнее — я или она. Хотя какая разница? Главное, что теперь ей ничего не угрожало. А что касается руки… Нет, это ужасно, но пережить можно. К тому же, она ребёнок, а у них всё срастается гораздо быстрее.

У меня не было сил даже встать, будто на ноги обрушилась тяжесть всего мира, хотя в груди наоборот, было очень легко.

Я вытер глаза, проморгавшись, чтоб посмотреть на Эйко, которая продолжала кричать и плакать.

— Ну будет тебе, Эйко. Сейчас мы отсюда выберемся и…

Позади меня грохнул выстрел, оборвав на полуслове. Телефон, который лежал рядом, взорвался осколками, и искорёженный корпус отлетел куда-то вперёд в переулок. Это было настолько неожиданно, что у меня тут же и силы появились. Я подлетел на месте, будто укушенный, отпрыгнул перёд и развернулся на месте за какие-то мгновения. Сердце, до этого только-только успокоившееся, вновь стучало где-то у самого горла.

Выход из этого маленького прохода между домов мне перегородили. Слава богу, не преследователь, но и с этими мне ничего хорошего не светило.

— Так-так-так, да это же мой любимый девственник! — улыбка моей старой знакомой была от уха до уха. — А я-то думаю, кто мог пойти на такое! Я тут выхожу на улицу, нюх-нюх, пахнет девственностью. Я ещё раз нюх-нюх, и точно, девственник где-то затесался! Давай рыскать, кто посмел осквернить девственностью порочные земли похоти, кого надо выебать, и вот тебе на, ты! Бегает тут своими маленькими ножками, шорох среди моих пигалиц поднимает. Вон, все разбежались по своим курятникам.

— Я тоже рад тебя видеть, Ишкуина, — кивнул я, сделав шаг назад.

Эта больная дура ни капельки не изменилась. Всё тот же хищный ненормальный взгляд, всё те же острые зубы под улыбкой. Разве что одежда на ней другая — её голова торчала из огромной меховой пушистой шубы, которая делала ей в раза полтора-два больше. И одежда на ней будто кричала о своей вульгарности и безвкусии.