Этот разговор усилил тягостное настроение, владевшее Ларцием. Волусия до сих пор была холодна с ним, рабы прятались при его появлении, а те, кому приходилось общаться с господином, буквально тряслись от страха. Следующий эпизод, усиливший его дурное настроение, случился в одном из переходов Палатинского дворца, где ему посчастливилось встретить императрицу. После обсуждения беременности Волусии Плотина Помпея назвала Ларция «бессердечным» и покачала головой, потом добавила, что «никак не ожидала от благородного и доблестного префекта подобной вопиющей жестокости по отношению к философу».

— Разве можно, – спросила она, – так поступать с философами?

Ларций растерялся, не нашел, что ответить. Его насквозь прожгла обида – неужели он не вправе поступить со своим рабом так, как ему хочется?

Вечером, явившись домой, он не удержался и с ненавистью пнул ногой ближайшую к нему колонну из драгоценного мрамора. Обида душила его, во всем он винил моду и, прежде всего, нелепое увлечение философией, заменившей прежние римские ценности – простоту, невозмутимость, верность долгу.

Потом, успокоившись, спросил себя, какие такие новые веяния, поселившиеся в залах Палатинского дворца, он прошляпил? Императрица воспылала любовью к рабам? Это полбеды, она всегда отличалась необыкновенной жалостливостью – особенно дороги ей были всякого рода бездомные собачки, кошечки, ослики, лошадки, птички, рыбки. Она была готова всех, особенно несчастных сироток, защитить от жестокого обращения. Плотину хлебом не корми, только дай поучаствовать в каком?нибудь благотворительном мероприятии. По ее настоянию Траян приказал организовать специальный фонд, распределявший пособия или alimenta среди детей бедняков из расчета шестнадцать сестерциев в месяц на каждого мальчика и двенадцать – на каждую девочку.²³

Вот наглость Ликормы – это серьезно. Ликорму трудно отнести к породе безродных хамов, упивавшихся властью. Он вряд ли без веской причины осмелился бы упрекнуть благородного патриция в таком безобидном пустяке как наказание раба.

Эти упреки ему пришлось выслушать на исходе февраля, когда план предстоящей кампании против даков был сверстан окончательно. Общая идея состояла в том, чтобы зеркально повторить замысел прошлого года и вновь разделить силы даков. Наступление, как и прежде, предполагалось вести с двух направлений, однако на этот раз главный удар наносился с юго–востока, через долину реки Жиу. К исходу июня – не позже середины июля – основные силы римлян должны были выйти к Сармизегетузе с востока. Со стороны Тибискума, то есть с западной стороны, наносился вспомогательный удар. Во время обсуждения Траян решительно настоял на том, чтобы основным считалось предложенное им направление. Доводы полководцев, утверждавших, что от Тибискума, через Тапы до столицы даков куда ближе, он парировал данными разведки, сообщавшими, что главные силы Децебала сосредоточены как раз напротив Тибискума, на выходе из Тап.

— Если вторгнуться с юга, сразу рухнет весь план обороны, который несомненно составил Децебал. Ему придется перегруппировать свои силы, а за этот срок мы беспрепятственно доберемся до Тыргу–Жиу.

Этот довод перевесил все другие соображения, и преторий принял план, предложенный императором.

В дополнении к двум главным колоннам было решено организовать несколько отдельных конных корпусов и направить их в глубь Дакии. Действуя в рамках общего плана, конница должна была перекрыть коммуникации врага, дойти до ее северных границ, лишая Децебала всякой возможности организовать сопротивление и связаться с союзниками на севере и востоке, и тем самым окончательно подавить волю противника к сопротивлению. Эту идею выдвинул Ларций Лонг, она пришлась очень по душе Траяну.

Все эти месяцы Траян не раз повторял, что главная задача состоит в том, чтобы решить дело миром. Рассуждая о дальнейших перспективах, он раз за разом настаивал на стратегической важности скорейшего и как можно менее болезненного решения «дакийской проблемы». Необходим не разгром, а именно капитуляция, которая позволит сохранить высокую боеспособность римской армии и даст возможность использовать даков в будущих войнах на Востоке. Император успел оценить их боевой настрой и умение сражаться, а также отличную воинскую подготовку среднего командного состава и стратегический талант Децебала.

Он понимал разгром Дакии как приведение даков к покорности с тем, чтобы Децебал принял на себя главное бремя обороны империи от германских варваров и пришлых племен, накатывающихся на Запад из Великой Степи. В узком кругу он, мечтая, не раз заговаривал о том, что было бы неплохо натравить волчью стаю даков против Парфии. Смяв последнего серьезного противника и соприкоснувшись границами с индийскими царствами, можно будет взять под контроль торговые пути, связывавшие Рим с Китаем.

На четвертый год царствования мечта Траяна превзойти в воинских подвигах самого Юлия Цезаря, преобразилась в четко продуманный замысел похода на Восток. Траян не раз повторял любимую фразу о том, что «империю нельзя заморозить в нынешних границах» и «подвиги предков (в первую очередь Юлия Цезаря) не повод для восхищения, а руководство к действию».

Размах был фантастический, тем не менее в его основе лежали очень веские и вполне практические соображения.

Вопрос стоял о выживании государства.

Римская империя торговала с Востоком себе в убыток и в очень значительный убыток, который не могли возместить никакая военная добыча, ни сбор налогов. Ежегодно не менее ста двадцати кораблей отправлялось из египетского порта в Индию и на Цейлон. В обмен на драгоценные ткани и, прежде всего, бисос и шелк, а также на пряности, травы, слоновую кость, черное и сандаловое дерево, индиго, жемчуг, алмазы и другие драгоценные камни, железные изделия, косметику, тигров и слонов в сторону Индии и Китая уплывало до полумиллиарда сестерциев в год.

В свою очередь Индия и Китай ввозили ковры, ювелирные изделия, янтарь, металлы, красители, лекарства и стекло.

Дефицит в размере ста миллионов сестерциев покрывался исключительно золотыми слитками. Большая часть этого золота оседала в руках многочисленных посредников. Торговля с Индией напрямую сэкономила бы империи огромные суммы, необходимые для возрождения хозяйственной жизни в самой Италии, экономическая жизнь которой угасала год от года. Кроме того, деньги требовались для возведения мощных пограничных оборонительных рубежей–лимесов, а также для решения внутриполитических задач, решение которых позволило бы Траяну утвердить Рим в качестве недостижимого и вдохновляющего примера для всех народов, населявших orbis terrarum, средоточием всего наилучшего, что было накоплено на земных просторах.

В течение зимы император, воплощая в жизнь идею Лонга, приказал Лузию Квиету готовить своих нумидийцев к самостоятельным действиям на вражеской территории. Кроме того, было решено создать еще один отдельный корпус, которому предписывалось действовать в ближайших тылах царя даков. Таким образом, нашествие на этот раз должно было покрыть практически всю территорию Дакии, что должно было лишить Децебала всякой надежды на успех. Лонг с полным основанием надеялся, что император доверит ему этот отряд. По правде говоря, Ларцию до смерти надоели чрезвычайно обременительные церемониальные и охранные обязанности, которые он исполнял при дворе. Хотелось на волю, хотелось взяться за живое дело, к тому же в случае успеха он мог рассчитывать на должность префекта претория, а это означало, что из среднего командного состава он окончательно переходит в немногочисленную, избранную группу полководцев.

Траян уже интересовался, как Ларций Лонг видит задачи подобной конной группы?

Громом среди ясного неба прозвучал для Ларция неожиданный отъезд императора в Паннонию в компании с Лузием Квиетом и Квинтом Марцием Турбоном, отлично зарекомендовавшим себя во время первой кампании в Дакии. Конечно, Траян был скор на решения, он вполне мог получить вечером какие?нибудь неприятные известия, а утром отправиться в путь, однако всякий раз Ларция ставили в известность и, невзирая день за окном или ночь, требовали подготовить либо расширенный почетный эскорт, либо немногочисленный отряд для охраны императора. На этот раз никто не удосужился сообщить префекту гвардейской конницы о предстоящей поездке.