— Господи, что ты несешь? Кто чуть тебя не убил?

Она содрогнулась.

— Я просто подумала… про мой первый год здесь. Прости.

Чарли выдохнул.

— Я не могу заставить тебя вернуться домой, Джинни. Всё, что я могу, — это сказать, что для тебя сейчас это было бы самым правильным решением. Мы все так устали… Эта работа сутки напролет… Ты бы могла нам помочь. И, — мы скучаем.

Джинни устало посмотрела на брата. Дело было не в том, что она хотела оставаться, — она и, правда, хотела вернуться домой. Она не могла помочь Гарри — он ушел. Гермиона, вообще никогда не нуждалась в её помощи — не нуждается в ней и сейчас. А Драко… Она хотела бы помочь ему, но не могла: сквозь эту холодность в его глазах, она видела то, что под ней пряталось — ужас, панический страх перед одиночеством, отказ от всего, что она только могла себе представить. Она знала, что существует только один человек, который может помочь ему, — единственный человек. И этот человек — не она.

И было кое-что ещё. Что-то, что практически невозможно было понять. Она опустила взгляд к своим рукам. Ожоги зажили, оставив белые шрамы, бегущие кружевной сеточкой от кончиков пальцев к запястьям. Она была даже рада этому напоминанию: она привела Тома в мир, и теперь рядом нет Гарри, чтобы вернуть его обратно. Теперь она должна сделать это сама.

Она медленно сжала кулак и подняла глаза на брата.

— Забери меня домой, Чарли. Я хочу домой.

Сквозь тёмные зловещие облака прорвался последний солнечный луч. Со стороны Запретного леса на озеро дул холодный ветер, словно волна, разбиваясь о ступени огромной парадной лестницы замка, на которой стояли три маленьких фигурки. А ещё одна фигурка — повыше, с рыжей головой, ждала их внизу.

Гермиона попрощалась с Джинни первой, они крепко обнялись, и Гермиона ушла, дав возможность Джинни и Драко попрощаться наедине. Драко стоял ступенькой выше и смотрел на неё сверху вниз. Волосы Джинни были цвета заходящего солнца.

Медленно потянувшись — сейчас у него все получалось ужасно медленно, словно он двигался сквозь воду, — он поправил её яркую прядь.

— Я полагаю, что не очень хорошо поступил с тобой, да?

— Да. Но этого я и ожидала.

— Правда?

Как ни странно её губы дрогнули, и на них появился призрак улыбки.

— Знаешь, с тобой трудно оставаться довольной. Я знаю, почему ты всё сказал мне вчера. Но ведь это нелегко, правда? Ни для кого. Тем более — для тебя.

— Не волнуйся обо мне. Я могу сам о себе позаботиться.

— Гарри ушел, да? — спросила Джинни.

Какая-то часть разума Драко захлопывалась, лишь только речь заходила о Гарри — неважно, кто и что говорил, так произошло и теперь: словно упала железная решетка — он, как наяву, услышал лязганье железных пик, спрятавших его от мира.

— Да. Он ушел. Гермиона же тебе сказала.

— Нет. Я увидела это на твоём лице, — она откинула волосы с его глаз. Он стоял, прислушиваясь к прикосновению маленьких холодных пальчиков к его коже и испытывая странное чувство вины, словно мог причинить ей этим боль.

— Теперь я волнуюсь, — произнесла она.

— Не волнуйся. Мы найдём его. с Гарри всё будет в порядке.

— Я волнуюсь не за Гарри.

— Джинни! — окликнул ее снизу Чарли. — Мы должны вернуться засветло!

Джинни повернулась, медленно опуская руку, Драко подхватил её кисть и развернул ладонью вверх. Она испуганно вскинула глаза: он потянулся в карман и, найдя там то, что искал, опустил ей в руку.

Он нашел это днем, на полу Гриффиндорской гостиной — всё, что осталось от заколдованного браслета Симуса: остатки заклятья в виде сердечка. Как Драко ни смотрел, вторую половинку он найти не смог.

— Осторожно, — предупредил он. — Там острые края.

— Знаю, — кивнула она и сомкнула пальцы. Он держал ее за запястье, даже сквозь перчатки чувствуя слабое, но четкое и быстрое биение ее пульса. Она была такой живой… и он не смог обвинить её ни в тех бедствиях, что она накликала на их головы, ни в тех ошибках, что она совершила… Он даже позавидовал ей — в конце концов, она хоть что-то, но сделала. Он же не сделал ничего и потерял всё.

— Драко?

— Да?

— Теперь — только ты и Гермиона.

Драко приподнял бровь. Несколько месяцев назад по поводу Гермионы происходили совершенно ужасные баталии. Он не хотел повторения.

— И что?

— Вот и разберитесь с этим.

— С чем? — спросил он, хотя догадывался об ответе.

— Я про уход Гарри, — резко произнесла она голосом, по твердости напоминающим кремень. — И, если я его знаю, он не сделает ничего, чтобы помочь вам найти его. Может, он и хочет, чтобы его нашли. А может, нет. Я не могу тебе этого сказать — всё, что я могу сказать, — это то, что с его уходом ты больше не будешь знать, кто ты. И лишь найдя его, тебе удастся понять, чего же ты хочешь, — ведь сейчас ты совершенно не можешь в этом разобраться… И если Гермиона поможет тебе в этом — что ж, отлично. Делай то, что считаешь нужным, и не беспокойся за всех остальных — думаю, мы все были бы куда счастливее, если бы ты смог понять, что же тебе, в конце концов, нужно… Боже, я так надеюсь, что однажды ты мне расскажешь об этом…

Это было удивительно длинная речь, с которой она обратилась к нему за столь долгое время, и в его голове тут же начали роиться возможные варианты ответов — дерзких, отрицательных, жестоких… Но внезапно его накрыло воспоминание: они с Гермионой стоят тут, на этих самых ступенях, сплетя руки — их пальцы в перчатках чередуются: белый, черный, снова белый и черный… Они смотрят вниз и видят там, у ступеней, Гарри — тот смотрит на них обоих. по некоторым причинам в его разуме Гарри и Гермиона были неразделимы, она была такой же частью его, как и зеленые глаза, беззащитная честность и упрямая гордость.

Он снова подумал об отцовском стуле со впивающимися в спину рядами лезвий, вспомнил, как возвращаясь с вечеринок, снимал с себя одежду и, заглядывая себя за спину, смотрел на эти подтеки крови на спине, напоминавшие рубцы от удара кнута. Потом посылал домашних эльфов за быстрозаживляющим зельем — и наутро все следы пропадали.

Драко даже в голову не приходило, что бывают повреждения и раны, от которых не в силах помочь даже магия.

Он снова опустил глаза к Джинни. Ветер взметнул ее волосы, раздул мантию — они вскинулись, как два стяга: красный и золотой. Бледное лицо, решительный взгляд. Нельзя отпустить на волю того, кто не был связан с тобой, но сейчас он мог точно сказать: она разорвала всё, что их связывало, — если их вообще что-то связывало. Он сам хотел от неё этого, но теперь лишь осознал иронию происходящего: не будь всё так пугающе мрачно, это было бы почти забавно.

Протянув руку, он коснулся кончиков её рыжих волос. Он не солгал, говоря, что они были его слабостью: он всегда был падок на красивые и дорогие вещи, на богатые цветом закаты и удивительные места. Тускнеющий свет подарил её волосам цвет крови и слегка позолотил их.

Она чуть отодвинулась назад.

— Не надо. Тебе это кажется добротой, но это не так.

— Я не добрый. И никогда им не был.

Она шагнула от него, спустившись на несколько ступеней.

— Так какой ты — ты хоть сам знаешь об этом?

Он не ответил, молча засунул руки в карманы. Она бросила на него быстрый взгляд, а потом резко повернулась и сбежала по ступеням к ждущему её у экипажа брату.

Гарри пригнулся и чертыхнулся себе под нос: свалившийся с верхней полки выпуск «Кто есть кто в волшебном мире» едва не сделал вмятину в его голове. Он вцепился в лестницу, на которой стоял, и чуть откинулся назад, уставившись на уходящие в бесконечность бесчисленные полки. Ему раньше не приходилось бывать в этом разделе Флориш и Блоттс — служащий за стойкой бросил на него странный взгляд, когда Гарри поинтересовался разделом путешествий, — хотя, возможно, он просто пытался понять, кто же этот хрупкий, нервничающий, растрепанный юноша без очков, всё время старающийся держаться подальше от света, словно в довершение всего был ещё и очень стеснителен.