Встречальные обряды закончились, и молодой царь-батюшка с царицей своей Синдией, в народе Зинаидой прозванной из-за непривычного заморского имечка, взошли на крыльцо, повернулись к гостям, поклонились и на свадебный пир позвали. Ломанулись гостюшки дорогие, чуть с ног друг дружку не сбивая: успеть бы местечки получше занять да поближе к царской чете. Глядишь во время пира под шумок что-то выгадать случиться али выпросить-выспросить.
Да и просто так уши погреть не помешает, мало ли какие тайны услышатся, слова скажутся. Наутро после свадебки, попивая рассольчик отдыхая на пуховой перинке, все-все с трудом, но вспомнится да запишется в книжицу заветную. А потом, по надобности, можно и кляузу написать на заклятого друга, а то и поприжать, выторговывая нужные нужности.
Свадьба пела и плясала, веселье становилось все разнузданней и горячее, кубки вином пенились, медом хмельным, столы от разносолов ломились. Гости веселились и танцевали, молодых поздравляли, дары подносили. Кто пошустрей да понаглей успевали в круговерти дела порешать, Бабаю Кузьмичу прошения для царя-батюшки передав.
Хабары золотом али еще чем дорогим домовой не принимал ни от кого, но вот от хорошего табака отказаться сил не доставало. Любил старый домовик, переделав все дела царские, трубочку пеньковую табачком душистым набить да с книжицей доброй посидеть, покачиваясь в кресле-качалке, что царица-матушка покойная подарила в день, когда молодой Бабай заместо отца своего стал домоправителем и хозяином дворца.
Потому и подносили Бабаю Кузьмичу за ласку его и благосклонность сверточки с душистым зельем. Да каждый норовил изысканный необычный аромат подыскать, чтобы домового удивить для большего расположения к просителю. Домовой хоть и уважал более всего самосад душистый, что на поле дальнем для него выращивали, но от махрушных подношений не отказывался. Под настроение трубку курительную подарочным табаком набивал, дымил, думу думал. Прислуга и домовята твердо знали: коли тянет яблочным дымом из-за двери бабаевской, значит, день хорошо прошел. А если горелыми кофейными зернами с утра несет, всяко ночью что-то стряслось, и тут хавайся не хавайся, всем с горча прилетит-достанется.
Вот и на свадьбе царской карманы кафтана у домоправителя топорщились уже от сверточков. Бабай Кузьмич степенно зал оглядел, на всех гостях и дворовых взор на секундочку задержав, и решив, что может позволить себе недолгое отсутствие, неторопливо отправился в свои комнаты: табачок выложить да прошения бегло глянуть.
Ближе к вечеру свадебный пир разбился на островки по интересам: тут тебе купцы собрались, бородами трясут, пошлины обсуждают. В том углу бояре собрались, глаз со Ждана и молодой царицы не спускают. Около царского стола заморские государи-князья расположились. Как только гости скучать начинали, веселье подутихало, тут же огневушка-поскакушка выскакивала с играми да забавами веселыми. Чего только гостям делать не пришлось: и через веревочки прыгать, и загадки разгадывать, и на платочке малом танцы танцевать.
Мамки-няньки да боярыни придворные около царицы крутились, прислуживали-выслуживались, оттерев от государыни горничную личную, кою герцогиня с собой привезла из дома отчего. Синди морщилась, но терпела, не сводила влюбленных глаз со своего мужа-красавчика.
А муж, Ждан I Беспардонович, под конец пира свадебного и вовсе позабыл про молодую жену, перебрался за столик к Соловью-разбойнику выпить, поговорить, юность вспомнить. Змея Горыновна с усмешкой глянула на все это дело гиблое и отправилась во двор с молодцами силушкой помериться, косточки поразмять от сиденья за столами долгого.
Обнявшись, Ждан и Соловей затянули пьяными голосами: «Я свобо-о-оден, сло-о-вно-о птица над земле-о-й… Я забуду голос тво-о-й, И о той любви земно-о-й, Что нас сжига-а-ла в пра-ах, И я-а сходил с ума-а… В моей душе нет больше места для тебя-а-а!»
Рок-кот Баюн, сморщив усы, тяжело поднялся из-за стола, махнул музыкантам, взобрался на сцену и подхватил ждановские завывания хорошо поставленным голосом старого рокера. Через минуту гости мужеского полу, задрав к потолку руки, раскачиваясь в так музыке громко подпевали, горланя на все лады: «Я свобо-о-о-ден! Я свобо-о-о-ден!»
Царица снисходительно улыбнулась, поднялась из-за стола, подхватила пышные юбки и отправилась в комнату отдыха для дам. За ней потянулись придворные дамы. Девицы на выданье остались в пиршественной зале под приглядом почтенных мамаш, которые без устали всю свадьбу бдели и наблюдали, высматривая приличных женихов. Где, как не на свадебном пиру мужчина раскрывается во все своей красе. Тут тебе полный набор «психьей логии» поднимает голову и выползает на свет белый: и агрессия, и слезы, и сластолюбие, и жадность, и ревность.
В розовом будуаре, где разместилась царица с дамами и барышнями, мужские подвывания были едва слышны. Девицы принялись болтать, прихорашиваться, угощать Синди-Зинаиду сластями, приготовленными слугами на малых столиках по всей зале. Бывшая герцогиня, а ныне молодая жена государя, впившись жемчужными зубками в сладкий персик, кушала и слушала, наматывая на золотую прядку все секреты и секретики, что трещетки выбалтывали на голубом глазу, не следя за своими языками. А преданная горничная сидела по правое плечо от государыни чуть поодаль и самое интересное записывала в заветный бокнотик.
В бально-пиршественном зале тем временем начались танцы под песни в исполнении кота Баюна, который за каждый заказ требовал то монету золотую, то бокал медовухи, а то и вовсе желание. И понеслась: петухами кукарекали, жеребцами гарцевали, зайцами прыгали. Ждан мутным взглядом обводил разгуляшихся гостей, криво улыбался и плакал Соловью в плечо «за жизнь, за баб-стерв» и снова за жизнь царскую нелегкую.
Вернувшийся в залу Бабай Кузьмич, головой покачал, на царя-батюшку глянул, подошел к Огневушке-поскакуше. Та быстренько к коту поскакала, на ухо пошептала и котяра объявил прощальный танец молодых. Свет приглушили, царицу позвали, свечи в руки взяли и пошли большим и малым кругами в разные стороны вокруг молодоженов, что в сердцевине хороводов не танцевали, а скорей покачивались в такт музыке. «Мы же-ела-ем ща-а-а-сьтья-а-ава-ам!» — подпевали разухабистыми голосами гости, перекрикивая музыку и заглушая самого рок-кота.
Последний обряд завершили, фату с невесты сняли, Ждан накинул новоявленной жене на голову платок из тончайших кружев и повел ее в опочивальню. Веселье же продолжилось, покатилось дальше до утренней зорьки.
В спальне новобрачным слуги помогли разоблачиться, в ночные одежды обрядиться, каждого в отдельном будуаре к брачной ночи подготавливали. Когда молодая жена, трепеща, переступила порог супружеской комнаты, на брачном ложе, развалившись звездой, уже похрапывал Ждан в белых подштанниках шелковых и рубахе вышитой. Вздохнув, царица с трудом перекатила муженька на правую половину кровати и улеглась почивать, невольно всплакнув перед сном.
Где-то перед рассветом Ждан вдруг распахнул глаза, прижимая к груди руки: сердце колотилось как сумасшедшее, прогоняя остатки тошнотворного сна. Немного пообвыкнув в темноте, царь откинул покрывало и, покосившись на мирно спящую рядом новоявленную жену, осторожно спустил ноги на пол. Нашарив тапочки с загнутыми на восточный манер носами, государь обулся, и, стараясь не шуметь, отправился прочь из опочивальни. Жажда гнала его на поиски живительной воды. Во рту едва ворочался язык от выпитого на пиру, от острой любимой пищи в желудке бушевал пожар.
Выпав в коридор, царь обнаружил спящего под дверью домовенка. Возле него стоял сервированный столик. Схватив запотевший кувшин, Ждан жадно припал к горлышку. От странных хлёбающих звуков проснулся домовик и перепугано глядел круглыми глазенками на хозяина. Бабай Кузьмич хорошо знал своего царственного воспитанника, потому и оставил на страже юного доможила, строго-настрого велев не спать, а ждать, когда государю помощь понадобится. И теперь, проспавший все на свете, молодой доброхот с ужасом ждал наказания. Напившись, Ждан утерся рукавом, покосился на перепуганного домовенка, и, велев тащить поднос за ним, отправился в свой кабинет.
