Кажется, всем… Кроме нее.

— Значит, о разводе? — от звуков его голоса по телу мурашки пошли… Хорошо, что во дворе конец января и под одеждой не видно, как прозрачные волоски на руках поднимаются.

— Только о нем. — Ксюша ответила, гордясь собой за то, как прозвучали слова — спокойно и уверено.

— Я его не дам, — на сей раз, в отличие от того разговора в ее кабинете, когда ворвался и стал прессовать, он говорил уже спокойно… Даже будто шутя. Во всяком случае, с улыбкой на устах. И это разозлило. Ему весело… Он так просто может сам себя рассмешить. Жаль, что у нее так больше не получается.

— Это просто затянет процесс, но результат будет один. Развод, — ответила, окидывая мужа вроде как презрительным взглядом. Можно одновременно любить до состояния, когда скулы сводит, и презирать? Легко.

— Мы не разведемся, Ксень. Ты меня знаешь…

— А ты знаешь меня. И я тебе не уступаю… Если хочу, — она вздернула подбородок, тем самым пытаясь себя же подбодрить.

— Но ты же не хочешь… — Бродяга только мельком взглядом по ее лицу скользнул, а у нее уже сердце сжалось и закровоточило. У него во взгляде боль… И у нее боль… Но это ведь не она затеяла идиотскую игру. Не она заставила страдать. Не она пыталась еще больней сделать, сознательно причем.

— Я хочу, чтобы это все быстрей закончилось.

— «Это все» — это наш брак?

— Да. Я хочу учиться жить без тебя. С живым тобой… Но без тебя.

— Зачем, Ксень? Зачем тебе учиться жить с живым мной, но без меня? Может ты попробуешь…

— Нет, я не буду ничего пробовать.

Тихомирова ответила так жестко, как только могла, за что получила еще один — теперь тяжелый — взгляд мужа. А потом тишину… Добрых три минуты тишины… Пока он не свернул «не туда».

Тут же телефон снова завибрировал.

— Алло, Макс, — пауза. — Да. Я знаю, что офис в другую сторону, — хмыкнул. — Да, я понимаю, что вам легче следовать, понимая маршрут. Но маршрута нет. Мы с Ксенией Игоревной катаемся… — скинул, взгляд скосил на жену. Она лишь фыркнула, отворачиваясь к окну…

Устраивать сцен не собиралась. Если он думал, что стоит прокатить ее с ветерком, поуговаривать немного, и все проблемы вдруг пропадут — ошибался. Обида была слишком глубокой. Непонимание — всепоглощающим. А главное… Ксюша даже вопросы задавать не хотела. Уверена была — ответы лишь сильнее ударят.

— Я хотел, чтобы тебе было легче… Пытался…

Лучше бы молчал. Ксюша язык прикусила, чтобы не попросить заткнуться, хотя… Может стоило бы попросить?

— Попросил Макса сказать тебе, что был не один.

— Придурок, — не выдержала. Не сказала даже, выплюнула, потом к нему повернулась, зашипела практически. — Ты специально придумал эту сраную любовницу, чтобы мне легче было? У тебя мозг есть вообще? Какое к черту легче? Да на меня со всех сторон смотрели, как на больную! Муж трахал кого-то… угорел… а она тоскует… В этом был твой план?

Бродяга не сразу ответил. Они проехали еще около сотни метров, потом в карман завернули. Он ремень отстегнул, повернулся к ней.

— Бей, — сказал, глядя в глаза. — Бей, Ксень. Знаю, что заслужил…

И она занесла руку, уже даже почти почувствовала, как ладонь его щеки касается, понимала, что потом начнет по груди колотить, разрыдается, изольет душу… И не хотела.

Опустила, глянула зло…

— Ты заслужил исчезнуть из моей жизни, Тихомиров, а не отделаться пощечиной.

— Может, заслужил… Но этого не будет.

— Ведешь себя, как…

— Придурок?

— Бешеный Бродяга, — Ксюша вроде бы презрительно бросила, Иван же улыбнулся, по-шальному немного, потом все быстро произошло… Настолько, что Ксюша при всем желании увернуться не смогла бы. Тихомиров схватил ее за руку, к себе потянул, его губы четко мочку уха нашли, зубами прикусил сначала… И будто разрядом по всему телу, потом, то и дело кожу задевая, зашептал:

— Я делал то, что должен был делать, чтобы ты не хоронила меня по-настоящему и навсегда. Подумай об этом, Принцесса. И вопросы подготовь. Я готов говорить. Слышишь? Готов. Потому что я сдыхаю. Без тебя просто сдыхаю. Полгода, Ксень, сдыхаю. Ты не одна такая…

Так же резко оторвался, пристегнулся, дальше поехал, молча… Храня спокойствие на лице, делая вид, что не видит, что у нее руки трясутся и дыхание слишком частое и громкое.

Следующая попытка поговорить произошла уже после того, как они заехали в подземный паркинг, предварительно хорошенечко попетляв по улицам Киева.

— Я не претендую на имущество, Вань, просто… Отпусти меня. Поверь, ничего не получится. Я рада, что ты жив. Я даже не хочу, чтобы ты извинялся за то, через что мне пришлось пройти. Наверное, иначе было нельзя. Но… Я не смогу жить с тобой. Тому есть несколько причин, но главная… Я больше не могу тебе доверять.

Ксюша сказала, глядя перед собой. К тому моменту уже успокоились и руки, и дыхание, и голос. Вернулась трезвость мыслей и дискомфорт. Пожалуй, самый печальный в ее жизни дискомфорт из-за необходимости находиться рядом с любимым Ванечкой.

Он хмыкнул, прошелся руками по рулю несколько раз, потом снова к ней повернулся.

— Знаешь, Ксень… А я ведь тоже не претендую на имущество. Я на тебя претендую. Что делать будем? На Кира перепишем или на отца твоего?

— Не ёрничай, Вань. И не своди все к абсурду. Ты должен был понимать, чем все закончится…

Должен был… И понимал, на самом-то деле, просто… Вернулся в реальность и чертовски не хотел принимать ее такой, какой увидел.

— Зачем ты общалась с этой журналисткой? Я читал твое интервью… Ничего приятного ведь…

Теперь хмыкнула уже Ксюша. Так «приятно» было слышать, что вроде как мертвый муж читал интервью его вроде как вдовы.

— Мы дружим. Она меня поддерживает.

— Тебе больше не с кем дружить?

— Можешь свое мнение держать при себе, Тихомиров. Тебя я еще не спрашивала, с кем дружить. Выпусти меня. Приехали давно.

Она не дергала дверную ручку, сидела спокойно и ждала, пока он разблокирует. Не хотелось выглядеть в его глазах истеричкой. Ведь истеричность — это слабость. И стоит только дать слабину — он тут же ею воспользуется.



— Будь осторожна с ней, Ксень. Она мне не нравится.

— Спасибо за заботу. Непременно учту твое мнение. Что еще тебе не нравится?

— Твой тон.

— Это единственный тон, на который ты можешь рассчитывать. А не хочешь слышать такой — можем вообще не общаться. Дверь открой…

Ему было, что добавить. Несомненно, было, но… Он открыл… А потом смотрел, как она выходит из машины, направляется прочь, ни разу не оглянувшись.

Настоящее…

После автомобильной «прогулки» с Бродягой день можно было считать официально испорченным. Ксюша раз за разом прокручивала в голове каждое его слово, каждый свой вопрос… И мысленно отвечала иначе. Мысленно обвиняла куда более уверенным тоном, раскладывая все по полочкам.

Один раз мысленно даже… поцеловала. Но тут же осеклась. Нет. Такого развития событий она не допустила бы. Все делала правильно — понемногу освобождалась от отношений, вдруг оказавшихся токсичными.

В самоубийцы она не записывалась и жить вечно на пороховой бочке, ожидая очередного звонка от Кирилла, не смогла бы. Теперь именно это стало ее главным кошмаром — осознание, что у них с Тихомировым произошла всего лишь репетиция, а впереди… Неизвестность. Пугающая до колик.

Иногда хотелось привязать его к себе, и таскаться следом, чтобы в случае чего… Закрыть собой или вместе умереть. А иногда — спрятаться в раковине от всего, что касается Ивана Тихомирова. Отстраниться, абстрагироваться, спасать себя — свои расшатанные нервы — от нанесенной им травмы.

— Алло, мам…

Ксюша набрала Нину уже будучи в офисе.

— Что-то случилось, Ксень? — Веремеева не смогла скрыть тревогу. Это и не удивительно — дочь редко набирала родителей сама, куда чаще это делали они. Обижались, конечно, но со временем свыклись.