Столько лет прошло, вроде бы стал серьезным человеком, взрослым мужчиной, а до сих пор иногда выглядит, как… Дерзкий босяк. Потертая кожаная куртка, под ней простая серая футболка, на ногах кроссы, левайсовские джинсы…

— Хочешь чай — сделай. Я хочу в душ.

Ксюша развернулась, направилась в ванную, закрылась там, воду включила…

Долго просто сидела на борту ванны, пытаясь фокус настроить и мысли в кучку собрать. Понимание, что Бродяга сейчас хозяйничает на их кухне будоражило. Практически голову разрывало… После всего, что он сделал, что она пережила… Пришел и стал кипятить чайник…

А она…

Зачем-то усердно пытается смыть с волос запах дыма, зубы чистит два раза, чтобы алкоголем не несло, в умытое лицо плещет холодной водой, чтобы протрезветь окончательно, чтобы выйти и все ему сказать… Хоть что-то чтобы ему сказать…

— Мне кажется, ты забылся, Тихомиров. Почему считаешь себя вправе устраивать подобные показательные выступления? — Ксюша вышла из ванной, с замирающим сердцем шла до кухни, не слыша, чтобы оттуда доносились звуки, остановилась у входа, мысленно выдыхая, потому что Бродяга не ушел…

Сидел на своем любимом месте, грел одну руку о чашку, другой листал что-то на телефоне. Услышав ее — поднял взгляд, хмыкнул… И ей тут же стало неуютно из-за того, что показалась перед родным вроде как мужем в домашнем костюме и с полотенцем на голове…

— Присядь, Ксень. Поговорим по-человечески, — Иван не смущал ее своим долгим взглядом, кивнул на стул напротив своего, потом снова сосредоточился на экране телефона…

Ксюша, исключительно из чувства протеста, села на другой стул — чуть наискось, руки на груди сложила, стала ждать.

— Я ведь говорил тебе, что до моей… кончины… На меня совершили три покушения, Ксень. Три. И во время двух из них пострадать могла как раз ты.

— Почему же не пострадала, интересно?

— Нам везло, — Бродяга хмыкнул. Просто хмыкнул…

— А ты не думал, что мне об этом раньше нужно было сказать?

— Я пытался тебя оградить…

Ксюша еле сдержалась от того, чтобы не зарычать.

— Доограждался, спасибо. Я теперь тебя ненавижу.

— Зато мы живы.

— Пока живы.

— Чтобы пожить подольше… Давай без глупостей, Принцесса? Бери охрану, не шастай сама. Это все временно, я разберусь, и…

— Ты уже со многим разобрался, Тихомиров. С нашим браком, например. С моими нервами…

— Ксень… Ты правда не понимаешь? Мне нахрен не нужны были эти прятки. Нахрен. Я не боюсь сдохнуть. Я вообще, кажется, почти ничего не боюсь. Но неужели тебе было бы легче, если все оказалось правдой? Ты же так и не смогла смириться.

— Не смогла. Но это не твое дело, Вань. Ты должен был посвятить меня в курс дела. В обход всех Даниловых и Филипповых. Напрямую. А потом молиться, чтобы я отыграла свою роль. А ты не поверил в меня. Вот и все. Допьешь чай — уходи. А я спать пошла…

Ксюша сказала, глядя в глаза Бродяге, потом встала, прошла в спальню, переоделась в его футболку, в которой привыкла спать, юркнула под одеяло с головой. Надеялась, что уснет раньше, чем он исполнит ее просьбу — уберется на все четыре стороны. Так и случилось… Почти…

Ваня долго еще на кухне сидел. Думал, просто смотрел на обстановку — знакомую, но успевшую за полгода позабыться.

Ксюша просила свалить, но он… Он ведь бешеный Бродяга. Ему ничьи слова не указ. Даже законно злой Принцессы.

Поэтому он позволил себе и родным душем воспользоваться, в одном из комодов штаны хлопковые нашел — уж не знал, Ксюша о них забыла, когда собирала вещи, или просто не влезли. Жаль, футболки все отдала, поэтому пришлось вот так, в одних штанах пробираться в родную вроде как спальню, аккуратно ложиться на родную вроде как половину кровати, смотреть на спящую родную вроде как жену…

Она раскрылась во сне, полотенце с головы слетело, влажные волосы по подушке разметались.

И Ваня знал, что утром она его убьет, но отчего-то не боялся. И стыдно не было ни разу. Лежал, смотрел на нее, снова думал…

Он ведь в том своем заточении о чем-то подобном мечтал всегда — об обычных земных радостях — заснуть в родной постели, обнять ее, перестать ощущать удавку на шее, которая в любой момент может резко сжаться, прекратив подачу кислорода. Да только мечты имеют свойства сбываться довольно причудливым образом. Удавка на месте. Постель уже нельзя считать такой родной, обнять нельзя… Но хоть так.

Иван заснул, даже не рискуя предположить, чем обернется для него утро.



Ксюша проснулась очень рано — задолго до привычных семи двадцати. Открыла глаза, будто по толчку, почувствовала, что что-то не так… Дыхание затаила, перевернулась со спины на правый бок…

Еле сдержалась от того, чтобы не ущипнуть себя, потому что…

Каждое божье утро после его «смерти» мечтала о том, чтобы проснуться — а он рядом. Живой. Спит, как всегда, на спине, забросив руки за голову, повернув голову в ее сторону. Растрепанный, заросший чуть, со своими многочисленными шрамиками — на руках, плечах, плоском животе…

Ксюша понимала, что разглядывая его сейчас — предает себя. Ту себя, которая не простила его поступок, не прониклась его «заботой», считает, что он должен был вести себя иначе. Ту себя, которая вчера вечером попросила его уйти и сделала это совершенно искренне, но…

Сегодня утром она почему-то проснулась другой. Еле сдерживающейся от того, чтобы по щеке его провести, в висок поцеловать, пальцами в волосы зарыться, уткнуться в шею и дышать… До бесконечности, до разрыва сердца дышать им. Живым и любимым.

Красивым… Желанным… Родным… Ксюша, наверное, никогда в жизни не испытывала приступа такой внезапной жадности. Желания взглядом впитывать, руками трогать, губами выцеловывать…

— Сделай вид, что я тебе снюсь, Принцесса. Закрой глаза. Дай еще немного времени.

Он аккуратно глаза приоткрыл. Ксюша понятия не имела, давно не спит, спал ли вообще, зачем себя выдал, вот только поздно было делать вид.

Она приподнялась на руке, посмотрела на него еще и сверху, поймала ответный напряженный взгляд, хмыкнула, дальше же запретила себе жалеть…

Быстро к лицу его приблизилась, скользнула рукой от груди до резинки штанов, под нее:

— Секс полезен для здоровья, Тихомиров. Обеспечь.

Только коснулась губ, а дальше потерялась.

Его дважды никогда просить не надо было, а сейчас и подавно. Одежда быстро прочь улетела, мужские руки стали требовательно по телу шарить, местами больно, довольно грубо, губы следом — по лицу, шее, груди, животу…

Ксюшины пальцы то с простыни соскальзывали, то с его плеч, потом впивались — опять то в простыню, то в плечи.

Она шептала что-то невнятное, Ваня же ни звука не издал.

Сминал, словно теплый воск, губы терзал, ждал, пока хныкать начнет, просить… Только не «секс для здоровья», а привычными для них двоих словами. С тех времен, когда все хорошо было.

Оба слишком долго были друг без друга, чтобы заигрываться с прелюдиями, поэтому быстро контроль потеряли, Ваня толкнулся навстречу, замер, Ксюша охнула, глаза распахивая… Замерли на мгновение, глядя друг на друга, и не веря до конца… Где-то между всеохватывающей любовью и отчаянной ненавистью… А потом сорвались. До стонов, криков, проклятий и признаний в любви, до скрежета зубов и глубоких царапин на коже.

Какими бы страстями не горели тогда, в своей теперь уже прошлой жизни, до такого сумасшествия никогда не доходили, так искренни друг с другом не были. Так бесконечно счастливы. Ту, единственную, минуту, в которую одновременно улетали, сжавшись до предела. Принцесса — голову запрокинув и впившись ногтями в плечи мужа. Бродяга — оставляя укус на ее шее, потом же…

Ваня провел языком по коже, мочку уха губами прихватил на мгновение, шепнул:

— У нас не будет секса для здоровья, Принцесса. Только по любви.