– Ну вот, Архипов, – сказал офицер кому-то через плечо с явным облегчением, – а ты не верил, что помощь придет! Погоны у вас, господин штабс-капитан, без вензеля, без номера… Видать, что-то новое ввели? Для полевой формы? Да и форма… – и он покосился почему-то не на Порошина, а на Синичку, тихонько стоявшую за плечом у мага.
– Подпоручик Волынского лейб-гвардии полка Езерский, со мною два унтер-офицера, казаков трое и сестра милосердия! – вытянувшись, доложил призрак. – Ждем приказаний, господин штабс-капитан!
– К-каких приказаний? – опешил Порошин. Он все еще не мог сообразить, где находится. И не Серая Дорога, и не обычный мир, но выдерживает и призраков, и обычных, живых, вполне материальных людей… Разве что «пузырь»? Редкость, конечно, но не исключительная редкость. Бывает, что сильный магический удар на миг смешивает два пространства, и в тонкую эфирную материю Вернадского – Юнга, точно капли масла в воду, попадают кусочки материального мира. Так и плавают сами по себе, пока не потеряют всю энергию и не растворятся. Видно, в прошлую войну возле этого фольварка маги бились до того яростно, что аж пространство вспузырилось… И могила-то русская и впрямь оказалась «закрытой», чистой – только вот не углядели маги, что русские души попались в ловушку.
– Как это – каких приказаний? – в свою очередь изумился подпоручик. – Германец в атаку полез, устали отбиваться, а связи нет давно! Обороняем блиндаж этот, действуем по обстановке! Другого приказа не имеем!
В этот момент призрачную стену блиндажа сотряс сильный удар, с потолка сквозь щели посыпалась земля. Теперь только Порошин увидел, что в стене, куда ударил невидимый враг, была дверь, сколоченная из таких же грубых досок, что и стол. Поперек дверного полотна лежал громадный чугунный засов. При каждом ударе дверь ощутимо вздрагивала, а засов подпрыгивал, грозя вылететь из гнезд. Атеист Порошин едва не перекрестился: что это за атака, откуда? Здесь, возле Серой Дороги?! Что за сила долбит этот несчастный «пузырь»?
– Без передыху бьются, – пожаловался один из казаков – пожилой, с пышной седеющей бородой, любовно уложенной на груди поверх мундира. Он стоял привалившись спиной к стене, в которую уже непрерывным потоком сыпались удары. – Погодите, ваше благородие, вскорости в дверь полезут…
– Я не благородие, – автоматически возразил Порошин, но тут встряла пришедшая в себя Синичка.
– Товарищ капитан! – возмутилась она. – Нам возвращаться надо! Там вот-вот могилу прорвет, а вы тут с этим… буржуем разговариваете!
И она указала гордо вздернутым подбородком на подпоручика, развернувшегося уже к двери. Но Езерский только кинул на нее неприязненный взгляд и скомандовал своим:
– Болотов, Архипов, Штольберг – слева, остальные – справа, Елена – ваше прикрытие!
Ответил ей пожилой казак:
– Ты, дочка, вначале срамоту прикрой, а уж после разговаривай. Кто ж тебе так подол-то оборвал…
Даже сквозь дымку Серой Дороги видно было, как Лидочкины щеки залила краска. Девушка сердито запахнула на груди шинель, но это, конечно, не помогло: ноги ниже колен все равно оставались открытыми. Форменная юбка и шинель сорок пятого года показались четырнадцатому неприличными. «Срамота»…
– Сними шинель и укройся, – велел ей Порошин.
– Еще чего! – фыркнула Лидочка. От возмущения она, похоже, даже бояться перестала. – Всякие старорежимные прихвостни мне будут замечания делать…
– Синицына, тебе приказ неясен? – ледяным тоном спросил маг. Помощница притихла и начала нехотя стаскивать с плеч шинель. Глаза ее, кажется, заблестели сильнее обычного. Порошин сделал вид, что ничего не замечает, но прибавил уже куда мягче:
– Не забывай, у нас служба особая. Нам головой думать надо, Лида, а не горячим комсомольским сердцем. Хотя сердце, конечно, вещь тоже нужная… Про прорыв я помню не хуже тебя. Но пока мы не поймем, где и почему оказались, нам отсюда не уйти. Понятно?
Кажется, впервые за все время совместной работы он назвал Синичку по имени. И тут же поймал грустный взгляд сестры милосердия: высокой, худенькой, большеглазой девушки, по виду – Лидочкиной ровесницы. Она словно сошла со старой фотографии: тихая, в коричневом платье в пол, в полотняном белом переднике и белом же глухом платке. Все, кто был в блиндаже, уже заняли позицию по обе стороны от двери, держа на изготовку шашки – видно было, что атаки отбивают не в первый раз. А девушка встала позади всех, тоже привычно, развернулась для нанесения удара чистой силой и пальцы заранее сложила в нужный жест.
Она еще и маг?!
– Господин штабс-капитан, – обратился к нему Езерский, застывший возле двери, которая уже ходила ходуном от ударов. – Помогите отбиться, Елене подсобите! Маг она, да сил у нее маловато. А у вас-то куда больше должно быть, коли сюда пробились. Германцы лезут, черти, словно им перцу на хвост насыпали!
«Кажется, они так и не поняли, что умерли, – потрясенно подумал Порошин. – И нас принимают за таких же, как они сами, русских солдат, обороняющих, «действуя по обстоятельствам», последние рубежи».
Он схватил за руку надувшуюся помощницу, которая кое-как завязала вокруг талии шинель, и поставил ее рядом с сестрой милосердия.
– Поможешь! – твердо сказал он. – Пока я разбираюсь, что тут за атака и не наш ли это прорыв буйствует…
Идея эта пришла ему в голову внезапно. Они с Синичкой направили энергию от взорвавшейся «крышки» в свернутое пространство посмертия, однако взрыв затянул мага с помощницей в «пузырь». Почему? Да потому, что «пузырь» этот словно пробка застрял на границе меж миром мертвых и живых. И все удары по тонкому посмертному пространству, которые наносил сейчас немецкий памятник-оберег, все связки, все некромагические заклятия – все это упиралось в «пузырь».
Вот и выходило, что между грандиозной «атакой мертвецов», задуманной как последний рубеж германской обороны, и живыми солдатами на земле стояли только семеро давно погибших русских. А теперь еще и Порошин с Лидочкой.
«И ведь наверняка немецкие маги этот «пузырь» видели, – с неожиданной яростью подумал посмертник, глядя, как прогибаются под ударами извне толстые доски дверного полотна. – Видели и нарочно подогнали поближе к этому своему некромагическому фугасу, чтобы предохранитель поставить, на тот случай, если прорыв начнется случайно. Мало ли по какой причине может произойти возмущение фона… Да вряд ли они рассчитывали, что «пузырь» станет так упорно сопротивляться. То, что было внутри «пузыря», их, конечно, не интересовало».
– Ваше благородие! – тихо сказала сестра милосердия и вскинула на него огромные светлые глаза, под которыми залегли мертвенные тени. – Ваше благородие… Вы же нас выведете? Мочи нет больше тут сидеть. Хоть бы уж и в атаку пойти, пусть на штыки, только чтоб отсюда. На воздух, на солнце… Ночь больно длинная выдалась. Когда кончится…
«Она маг, – сообразил Порошин, – и потому острей других чувствует и эту мглу, и этот холод, и время, которое для других здесь едва ощутимо».
– Выведем, – неожиданно ответила за него Синичка. – Выведем обязательно!
То ли прочувствовала, каково было этим людям томиться здесь так долго, то ли просто решила поддержать – но Порошин был ей благодарен. Хотя вывести отсюда подпоручика Езерского с его маленьким отрядом можно было лишь в одну сторону, да и то неизвестно, дойдут ли – даже на Серой Дороге тонкой материи человеческих душ требовался некоторый запас энергии. А у этих-то, тридцать лет свою энергию тративших, чтоб существовать в «пузыре», а потом – чтоб сдерживать натиск снаружи, откуда у них силы? Все потратили.
– Ну, с богом, братцы! – сказал Езерский и перекрестился. Остальные перекрестились тоже, и один из казаков, помоложе, чем-то похожий на круглолицего шутника-сержанта Седых, с усилием поднял из гнезд засов и сразу отскочил в сторону.
Дверь распахнулась, с силой ударившись о стену блиндажа. В проем ворвались клубы ледяного серого тумана, а вместе с ним – смутные крики и вражеские солдаты. Маг видел серые шинели, тускло блестевшие клинки, медные пятна германских имперских касок и темные – фашистских. Здесь, на границе двух пространств, души вновь обретали подобие материального прижизненного тела, как и призраки в «пузыре» – а за их спинами клубился непроглядный мрак.
