– Значит, я буду… здесь, только пока Евдокия Леонтьевна нуждается во мне? Или пока цел амулет?

Я не хочу так. Я не смогу. Не надо…

– Я не знаю.

– Вы сможете снять проклятие? – подался вперед следователь.

– Не знаю! – сорвался в крик контрмаг. – Я почти ничего не могу. Ошибусь наверняка.

– Если вы ошибетесь, сколько человек… пострадает?

– Улица. Квартал. Не знаю. Много!

– Тогда поедем за город.

– Как? Вы пробовали выйти на улицу? Вы хоть представляете, что там сейчас? Мы здесь заперты. Если хотим сохранить рассудок и жизнь.

Максимов неохотно кивнул:

– Я вам не доверяю. Но другого контрмага в Энске просто нет. Действуйте. У вас час.

Он вышел.

Я хотела спросить: «Я умру? Или просто исчезну? Как это будет?» Но сейчас это было неважно. Если Витя ошибется, до рассвета не доживет весь город. Если не ошибется, то, может быть, кусочек его удачи достанется и мне?

– Меня все равно как будто нет, – сказала я вслух. Мысль, которую легко на себя примерить. Примерить легко, смириться – трудно. Но я справлюсь. Ждать-то осталось недолго.

Он горячо возразил, даже взгляд оторвал от стола:

– Для всей Татарской улицы ты есть! И еще. Может это сейчас уже и не важно, но, Варька, я, кажется, тебя люблю. Я не смогу его уничтожить. Что мне делать, Варя?

– Значит, ты распутаешь заклинания. А я помогу.

– Если я ошибусь…

– Ты не ошибешься. Что тебе нужно?

– Свет. Бумагу, карандаш. И не уходи никуда. Просто будь рядом. А я буду знать, что с тобой все хорошо.

Я достала что нужно. В комнате тикали часы. Я смотрела, как Витя работает, и мне казалось, что так было всегда. И что кроме этой маленькой кухни, света керосинки и скользящих по стенам наших теней, в мире ничего нет. Тьма начиналась прямо здесь, в комнате. Она текла по улицам и подворотням. Скользила у грязных луж, впитывала отблески желтых окон.

Эта тьма была особого свойства: такую нельзя разогнать, просто включив свет. Я принесла еще бумаги. Подсела ближе. Я видела, как Витя в конце длинной формулы поставил точку. Потер глаза. Взглянул на меня, как будто хотел что-то сказать, но промолчал.

Подошел. Положил руки мне на плечи. Холодные сухие ладони. Я вздрогнула.

Теперь я не могла видеть его лица. Только чувствовала, что он рядом. Слышала дыхание.

Несколько тихих фраз на латыни.

Где-то в городе ярче загорелись окна.

Заорав, над пустырем взметнулась стая ворон и канула в ночь.

Боль скрутила виски. В мире ничего не осталось, кроме ладоней на моих плечах.

Приблизился, стал почти материальным серый коридор моих давних кошмаров. Но это оказалось не страшно, если идти не в одиночку.

Еще несколько тихих незнакомых слов.

Звезды стали ярче, а воздух прозрачней.

Руки – крест-накрест. Дотрагиваюсь до его пальцев: так надо. Я обещала помочь. Витя, держись! Может, это уже и не важно, но я, кажется, тоже тебя люблю…

Над городом, где-то в вышине, раскручивается, истончается черная плеть неслучившихся предательств, обид и смертей.

А Татарская спит. Так должно быть. Я так захотела. Спит моя Евдокия Леонтьевна. Спят баба Клава и Маруся. Спит Антонина, и ее дети, и муж-инвалид. Спит даже полосатый дворовый кот с улицы Красных Коммунаров…

Еще фраза на латыни. Теперь уж точно последняя. Окончательная.

Тихо. Тикают часы за стеной.

И ничего не поменялось. Ни свет, ни тьма.

Его ладони соскользнули с моих плеч.

– Варька, как же я испугался…

– Значит, все получилось?

Встрепал волосы на затылке, посмотрел на меня веселыми, немного сумасшедшими глазами. Потребовал:

– Дай мне руку.

Я немедленно выполнила просьбу.

Сухая холодная ладонь. Живая, настоящая. Что дальше? Что мне делать дальше?

Мы вышли на крыльцо.

Над городом занимался слабый рассвет. В разрывах туч виднелись звезды. Небо больше не выглядело, да и не являлось тяжеленным ярмом на шее каждого из горожан.

Возле ЗИСа курили бойцы, прибывшие с Максимовым. Картина мне показалась знакомой. У больницы. Что-то похожее я видела там. Ничего, больше убийств не будет…

Максимов подошел к нам.

– Они не помнят, зачем вообще оказались на этой улице. Ваша работа, Варвара Кузьминична?

– Я не знаю.

– С этим что-то надо делать! И с кулоном с этим тоже что-то надо…

– Я пойду! – сказала я решительно.

– Куда? – хором удивились они.

– Домой. Спать.

– Протокол… – начал Максимов.

– Завтра. Если не растворюсь в воздухе.

Я уходила, чувствуя спиной их взгляды. Как так получилось? Сейчас меня уже не должно было быть. Но я зачем-то есть. И завтра у меня будет новый день, который предстоит прожить самой. Не под диктовку старого Евдокииного амулета, не потому что я должна или так надо. Без подсказок.

За спиной скрипнули шаги – кто-то шел за мной, не обгоняя и не отставая. Я не стала оборачиваться. И так знала кто. И от этого знания было тепло и спокойно на душе.

Черное пламя, пепел и прах[8]

Сентябрь, 1929 год

Сунув руки в карманы коротких брюк, мальчик с саперной лопаткой под мышкой шел по гребню желтого, похожего на четвертинку лимона, холма и насвистывал что-то бравурное. Порыв ветра сбил кепку с головы мальчика, и тот бросился ее ловить. Догнал, поднял с примятых ветром длинных стеблей рапса и долго стряхивал пыльцу, посматривая назад, на юг, где на небо наползали иссиня-черные тучи. Ветер в это время нещадно трепал совершенно немальчишеские белокурые локоны. Надвинув кепку на глаза, мальчик обернулся к своей цели – неприметной среди холмов укромной лощине. Он ускорил шаг, спускаясь вниз к огромному масленичному дереву, ствол которого, наверное, могли обхватить четверо, а то и пятеро человек.

Мальчик встал на колени около узловатых, торчащих из земли корней. Саперная лопатка с глухим шуршаньем вошла в сухую, рыхлую почву. Через десять минут упорной работы штык звонко стукнул обо что-то металлическое. Еще несколько взмахов – и из ямы был извлечен железный, без следа ржавчины, ларец. Лопата ударила в маленький навесной замок и сбила его. Пальцы потянулись к крышке ларца, но та сама откинулась. К лицу мальчика взвились два черных лохматых комка. Мелькнули оскаленные зубы и выпущенные когти. Но тут же существа отпрянули, покачиваясь на скрученных в пружину хвостах. В их злых желтых глазах мелькнуло недоумение. Мальчишка точно должен был испугаться и отпрянуть, но он даже не вздрогнул.

– Чертей из табакерки изобразили? – поинтересовался мальчик. – Оригинально, ничего не скажешь.

Существа переглянулись. Торчащие, как у кошек, уши поджались.

– Хозяин? – неуверенно произнес один из них.

Мальчик в ответ расхохотался.

– Шварцер? Или Роттер? Вы за кого меня при-няли?

– Роттер, – буркнул черный комок. – За деревенского сорванца…

Оба прыгнули мальчику на плечо. Он поморщился, когда через пиджак его кольнули маленькие острые копытца. Потом достал со дна ларца конверт, бережно положил во внутренний карман.

– Тебя долго не было, хозяин… – заметил Шварцер.

– Так получилось.

– По крайней мере, не ждали, как тогда, двести лет… – пробурчал второй черт.

– Что-то вы разворчались. – Мальчик нахмурился. – Может быть, вас опять закопать?

– Вот уж не надо, благодарим!

– Айке! Айке! Пора ехать! – донес до них порыв ветра.

– Айке? – удивился Роттер и продолжил глумливо: – Тебя так назвали, хозяин? Айке?!

Мальчик прикусил губы. Похоже, имя и ему казалось смешным и нелепым.

– Это уменьшительное…

Он поднялся на холм, сбежал со склона, зашагал к дороге. На обочине стояла машина. Около нее, опираясь на капот, застыла худая женщина с бледным лицом и нездоровым румянцем на щеках. Ветер трепал ее легкое платье, и она зябко куталась в накинутый на плечи палантин. Слуга и водитель спешно собирали остатки пикника, сворачивали плед.