Из глаз чертей лились крупные слезы. Оба сиротливо жались друг к другу. Но Марта вытянула руки, в ее ладонях возникли огненные шары.

– Смотри, что она умеет делать! – воскликнул Роттер. – Не то что наш прежний хозяин.

Опущенные уши чертей встали торчком. Они переглянулись. Роттер прокашлялся.

– Ты нас не так поняла, милая панна. Мой брат хотел сказать, что если ты оставила нас без хозяина, то теперь должна заботиться о нас…

– Мы будем самыми послушными слугами, которые когда-либо были у тебя.

Шварцер осторожно подошел к ней и протянул несколько золотых монеток. Мартуша все еще стояла, изумленная, а они уже вскочили ей на плечи, ткнулись носами в щеку и потерлись нежно, как два котенка.

– Я решила, вы будете мне за него мстить…

– Еще чего! Он очень грубо с нами обращался. Морил голодом, издевался… Роттеру так вообще постоянно отрезал в наказание хвост! Но ты же не такая, милая панна?

Марта сомневалась. Взяла обоих за шкирки, посмотрела в желтые глаза. Черти казались невесомыми, словно она держала в руках два комка черного пуха. Они растянули рты в улыбке до ушей, строя ей глазки, и она не устояла.

– Хорошо.

Все трое вздрогнули, когда с соседнего берега загремела канонада. Марта взобралась на гору обломков. Три пары глаз уставились на пока еще далекое наступление армии освободителей. Лежащую в руинах Варшаву атласно-черной траурной лентой обвивала Висла. Но тьма отступала с реки. Огни залповых орудий и начинающийся рассвет расцвечивали ее желтым и алым[9], возвещая перемены и возрождение.

Стефани Хантер не только не красавица – она даже на девушку мало походит. Пацан пацаном. «Чертик из табакерки», как все ее зовут. Ножки – спички, ручки – гребенки, волосики рыжие – ниточки. Фигуры никакой. Еще и зубы передние торчат, как у зайца. Страх, да и только.

И, тем не менее, Брайан на ней женился! Наш умница Брайан МакКолин, высокий кареглазый шатен с демонической улыбкой и руками пианиста. Хотя никто никогда не слышал, чтоб он играл. У него, вероятно, и слуха нет. Да зачем рыбаку слух? А красивому мужчине он и вовсе ни к чему. Достаточно голоса и чувства ритма. Какой у него голос, ум-м-м-м… Как вино. Нет, не кислый. Пьянит. А уж по поводу ритмичности… Но не будем сейчас об этом. Тяжко.

А почему он женился на Стефани – это ж ясно. Она божественно танцевала степ. Как никто. Как даже сам Брайан не танцевал.

У нас в городишке все танцуют степ. Младенцы в люльках сучат ногами, требуя соску. Школяры с портфелями под мышкой топочут на ступенях альма-матер. Рыбаки, как полный перемет вытянут, так и давай откалывать коленца. Прачки балансируют на мостках с корзинами белья. Влюбленные теплыми летними вечерами собирают лютики по склонам Уступчатых холмов. А на уступах – сами понимаете. Сплошной степ. Про матросов я даже и не говорю: в штиль на палубе – это ж святое дело! Ну и главное – наш городской турнир. Гордость Нью-Милтона.

Так вот. Стефани в том году набралась наглости и вылезла на турнир! Замухрышка. Она даже не местная, мамаша ее была родом из Гретли! Папаша – вообще неизвестно кто. Актеришка какой-то заезжий. Должно быть, такой же рыжий и зубастый, как доченька. Я не помню, мне тогда два года было. Мать-то ничего. Не мадонна, конечно, но хоть есть за что мужику подержаться. Она и сейчас еще, в тридцать пять, ничего себе. Не то что Стефи – семнадцать лет, а селедка селедкой. Вылезла на площадку, копытцами застучала, лапками помахала, крутанулась туда-сюда, да и взяла золото! Все ей хлопали, наши мужчины ладони до волдырей сбили. А Брайан, Брайан-то как на нее смотрел! Как висельник на бумагу о помиловании! Глазами съел просто. Ну что он в ней нашел, что?!

Солнце заглядывает через круглые окошки в «Погребок у моря», где я сижу за стойкой и умираю. Умираю от тоски. Народу никого, все на работе или к турниру готовятся. Поэтому и Уолтеру делать нечего, торчит за стойкой, как хрен на ветру. Уолтер смешной и странный: длинный, гибкий, вихры на башке топорщатся. Таким только рыб пугать в тихую погоду. Но улыбается приятно. Тепло как-то. И рубашку белую на работе умудряется не запачкать. Как он это делает?

Уолтер подходит к столику и смотрит на меня, весь излучая сочувствие.

– Малышка Мэриэн, ты все еще сохнешь по Брай-ану?

Так, надо собраться. Надо поднять левую бровь и повести плечиком. И сделать равнодушную мину.

Но вместо этого я вдруг взрываюсь криком:

– Да! Да, черт возьми, да!

А теперь я плачу и не могу остановиться. Все прекрасно.

Уолтер садится рядом, гладит меня по голове, лопочет что-то утешающее. Но я не слушаю. Я думаю о том, что после полудня выйду на своем ботике. И когда начнется турнир, я уже буду далеко в море. И никто не увидит моих слез. Даже ветер авось примет за морские брызги.

Я буду ловить рыбу. А танцевать мне не хочется. Совсем.

– Сделать тебе «Марианну», малышка?

Говорить не могу, просто киваю.

– С орехом?

Да, конечно, с орехом. В орехе вся прелесть.

– И не взбалтывать? – улыбается Уолтер.

– Не взбалтывать… – всхлипываю я.

Уолтер вскакивает. «Марианну» умеет делать только он. Наверное, он сам ее придумал, потому что даже в навороченных барах столицы, где я учусь, нет такого коктейля. Туда входит вермут. Не знаю, возможно, подошел бы любой, но Уолтер берет местный. Запах разнотравья нашей «Тианы» невозможно перепутать ни с чем. А что туда добавляется еще, Уолтер не говорит. Ну, кроме ореха, конечно. Он чуть горчит. Уолтер как-то сказал, что этот напиток пробуждает дар ясновидения. Цену набивает!

То, как наш бармен делает коктейли, смотрится не хуже, чем Нью-Милтонский турнир. А если по правде – даже лучше. Последний раз всхлипнув, я достаю носовой платок, шумно высмаркиваюсь – нет смысла изображать леди, в баре пусто. А Уолтер простит. Меня.

Теперь надо, наконец, сказать, что барная стойка в нашем заведении не такая, как принято. Она огромная, на весь зал; столешница тонкая, на ножках, и загибается полукругом. Любой кабак в мегаполисе позавидует. Над столешницей, над головами сидящих, так же полукругом тянутся полки с бутылками, бокалами и прочей необходимой утварью. А в центре ничего нет. Точнее, в центре как бы сцена, там и торчит наш бармен. Чтобы смешивать коктейли, ему не нужна стойка. Он все делает на весу. Неискушенному глазу невозможно уследить, с каких полок, какие бутылки и в какой последовательности он выхватывает. Да все и не смотрят обычно. Смотрят на ноги, ибо Уолтер танцует. Он тоже танцует степ. Как все мы. И как никто. Мелькают ноги, мелькают руки, а туловище словно не движется. Уолтер подмигивает мне, шейкер в его руке тоже не движется (или движется?), хотя Уолтер танцует. Он делает мне «Марианну», как я люблю, не взбалтывая. Он очень хорош в белой рубашке и темных облегающих джинсах. Я влюбилась бы в Уолтера, если б могла. Но меня угораздило полюбить Брайана.

– Готово!

Уолтер, сделав умопомрачительный вираж, словно ботик на гребне волны, подплывает ко мне и выплескивает содержимое шейкера в бокал. В «Марианне» четыре слоя: темный, зеленый, прозрачный, золотистый. Слои не перемешались.

Но степ он при этом отбил без дураков.

С благодарностью принимаю бокал, делаю первый глоток. Обжигает, захватывает дух.

Через окно заскакивает Пусси – белая соседская кошечка. Спрыгнув на пол, она принимается тереться о мои ноги. Наклоняюсь, чтобы погладить ее, но Пусси, гордо подняв хвост, тут же уходит прочь. На сей раз чинно, через дверь.

Уолтер облокачивается о стойку и смотрит долгим, глубоким, как Марианский желоб, взглядом, а потом как брякнет:

– Сегодня ты выйдешь на турнир, малышка Мэриэн.

– Нет! – Я возмущенно отставляю «Марианну».

– Да, – спокойно заявляет Уолтер.

А дело, собственно, в том, что я не могу танцевать. То есть я, конечно, могу танцевать, я танцую с рожденья. Я танцевала, наверное, еще в утробе, да только позабыла.