Он уселся на стул в большой комнате и закурил трубку. Граммофон Киок, стоявший там в начале вечера, исчез. Снаружи стал замирать шум празднества. В наступившей понемногу тишине его потянуло к окну, из которого был виден домик, где жили Киок, Ноадлюк и их приемный отец, старый, сгорбленный Соквэнна. Мэри Стэндиш сказала, что она там живет.

Долго смотрел Алан в ту сторону, пока последние звуки ночи не смолкли, уступив место абсолютной тишине. Стук в дверь заставил его обернуться. В ответ на приглашение войти на пороге показался «Горячка» Смит. Он кивнул головой, лукаво обвел глазами комнату и уселся.

— Славная была ночка, Алан. Все обрадовались вашему возвращению.

— Кажется, так. Я счастлив, что снова нахожусь дома.

— Мэри Стэндиш здорово постаралась. Она как следует взялась за эту комнату.

— Я так и думал, — ответил Алан. — Но, конечно, Киок и Ноадлюк ей помогали.

— Не особенно много. Она делала все сама. Шила занавески, поставила на стол президентов с флагами, собирала цветы. Очень мило и заботливо, не правда ли?

— И немного непривычно, — прибавил Алан.

— А она красивая! — не преминул вставить Смит. — Определенно!

Глаза «Горячки» приняли загадочное выражение. Он беспокойно ерзал на стуле и ждал, что последует дальше. Алан сел напротив него.

— Что у вас на уме, «Горячка»?

— Ад, чаще всего, — ответил Смит с внезапным отчаянием в голосе. — Мою душу гнетет скверная история. Я ее долго скрывал, не желая портить вам удовольствия этой ночи. Я знаю, что мужчина обязан держать про себя, если ему что-нибудь известно про женщину. Но мне кажется, сейчас положение другое. Мне неприятно говорить об этом. Я предпочел бы, чтобы меня укусила змея. Но вы бы сами пристрелили меня, Алан, если бы узнали, что я скрыл от вас.

— Что скрыл?

— Правду, Алан. Я должен вам сказать все, что знаю об этой молодой женщине, которая называет себя Мэри Стэндиш.

Напряжение, которое было написано на лице Смита, огромные усилия, которые он делал над собою, чтобы выразить словами то, что скопилось у него на душе, все это отнюдь не взволновало Алана, и он спокойно ждал обещанных разоблачений. Вместо подозрений, он скорее испытывал чувство удовлетворения, так как предвидел, о чем будет идти речь. Все, что он недавно пережил, сделало его менее требовательным к человеческой нравственности, в то время как прежде непреклонность его принципов граничила с бесчувственностью. Он думал, что реальная суровая необходимость толкнула Мэри Стэндиш на Север, но все же готов был теперь опровергнуть все, что говорило не в ее пользу.

Алан хотел знать правду, но в то же время боялся того момента, когда девушка ему сама откроет ее. Тот факт, что «Горячка» Смит каким-то путем обнаружил эту правду и собирается ею поделиться с ним, могло значительно помочь выяснить положение.

— Начинайте, — сказал он наконец. — Что вы знаете о Мэри Стэндиш?

Смит облокотился на стол. В его глазах можно было прочесть страдание.

— Это бесчестно. Я знаю. Человек, который оговаривает женщину, как это делаю я, заслуживает пулю в лоб. Если бы речь шла о чем-нибудь другом… то я, пожалуй, держал бы про себя. Но вы должны знать. И вы не можете сейчас понять, как это бесчестно с моей стороны. Вы не ехали вместе с ней в карете во время урагана, опрокинувшего на нас Тихий океан, и вы не проделали с ней всего пути от Читины сюда, как это сделал я. Если бы вы это испытали, Алан, то чувствовали бы желание убить того человека, который скажет что-нибудь против нее.

— Я не спрашиваю вас о ваших личных делах, — заметил Алан. — Они касаются только вас.

— В том-то и беда, — возразил Смит. — Это касается не меня, а вас. Если бы я угадал правду прежде, чем вы добрались до вашего ранчо, то все было бы совсем по-иному. Я как-нибудь избавился бы от нее. Но кто она такая, я обнаружил только сегодня вечером, когда относил музыкальную машину Киок к ней в дом. С тех пор я все не переставал думать, что мне делать. Если бы она убежала из Штатов, преследуемая полицией, как карманщица, фальшивомонетчица, шулер в юбке или еще что-нибудь в этом роде, то мы могли бы простить ей. Даже если бы она убила кого-нибудь… — Он сделал безнадежный жест. — Но она не то, она хуже! — Смит немного ближе придвинулся к Алану и с отчаянием закончил: — Она — орудие Джона Грэйхама и послана сюда, чтобы подло шпионить за вами. Мне очень жаль, но я имею подлинные доказательства.

Он протянул руку через стол, медленно разжал ее, а потом убрал: на столе осталась лежать скомканная бумажка.

— Я нашел ее на полу, когда отнес назад граммофон, — объяснил он. — Она была сильно скомкана. Не знаю, почему я развернул ее, — чистая случайность.

«Горячка» внимательно следил за тем, как понемногу сжимались челюсти Алана, и ждал, пока тот прочтет несколько слов, написанных на клочке бумаги.

Через минуту Алан швырнул бумажку, вскочил и подошел к окну. В доме, принявшем Мэри Стэндиш в качестве гостьи, уже больше не виднелось света. Смит тоже встал со своего места. Он увидел вдруг, как еле заметно заходили плечи Алана. Последний нарушил наконец молчание.

— Яркая иллюстрация, не правда ли? Теперь так просто объясняется многое. Я вам очень благодарен, Смит. И вы чуть было ничего не сказали мне.

— Чуть было, — согласился тот.

— Я вас не корю за это. Она принадлежит к тем людям, которые вселяют уверенность, что все сказанное против них — ложь. И я готов верить, что эта бумажка лжет… До завтра. Когда вы уйдете, передайте Тотоку и Амок Тулику, что я буду завтракать в семь часов. Скажите им, чтобы они пришли ко мне со своими отчетами к восьми. Потом я отправлюсь осматривать стада.

«Горячка» кивнул головой; Алан хорошо держал себя, как раз так, как он ожидал. Ему стало немного стыдно слабости и неуверенности, в которых он признался. Конечно, они ничего не могут сделать с женщиной; такое дело нельзя решить оружием. Но можно будет еще об этом подумать потом, если только они правильно поняли содержание записки, лежавшей на столе. Взгляд Алана выражал те же мысли.

Смит открыл дверь.

— Я прикажу Тотоку и Амок Тулику быть здесь к восьми. Покойной ночи, Алан.

— Покойной ночи.

Прежде чем подняться, чтобы закрыть дверь, Алан смотрел вслед Смиту и ждал, пока тот скроется.

Теперь, оставшись один, он уже больше не старался сдерживать волнение, которое вызвало в нем неожиданное открытие. Едва затихли шаги Смита, он снова схватил бумажку. Очевидно, это была нижняя часть письма, написанного на листе бумаги обычного делового формата. Клочок был небрежно оторван, так что остались только подпись и с полдюжины строчек, набросанных твердым мужским почерком.

То, что осталось от письма, за обладание которым Алан дал бы многое, гласило:

«…Если, собирая сведения, вы будете вести себя осторожно, держа в тайне ваше настоящее имя, то мы в течение одного года захватим в свои руки всю индустрию страны».

Под этими словами красовалась твердая, характерная для Джона Грэйхама подпись.

Десятки раз видел Алан эту подпись. Ненависть к этому человеку и жажда мести, которые сплелись со всеми его планами на будущее, — эти чувства были причинами того, что подпись Грэйхама неизгладимо запечатлелась в его памяти. Теперь, когда Алан держал в руках письмо, написанное его врагом, врагом его отца, теперь все то, что он постарался скрыть от зорких глаз «Горячки» Смита, вспыхнуло внезапной яростью на его лице. Он отшвырнул бумажку, как будто это было что-то грязное, и так заломил руки, что в тишине комнаты послышался хруст суставов. Он медленно подошел к окну, из которого несколько минут тому назад смотрел на дом, где жила Мэри Стэндиш.

Итак, Джон Грэйхам исполнил свое обещание, смертельное обещание, данное им в час торжества отца Алана. Тогда Холт-старший мог избавить человечество от гада, если бы в последний момент не помешало ему отвращение, свидетелем которого был его сын в эти ужасные минуты. А Мэри Стэндиш была орудием, которое Грэйхам выбрал для достижения своей цели!