Перед ними, ближе к нам, стоял еще один, вооруженный точно так же, разве что пистолет был богато инкрустирован и по стволу карабина вился золотой узор, а цевье было из какого-то красноватого дерева с затейливой резьбой. Интересно. Бледное лицо с очень правильными чертами, черные глаза. На голове черный тюрбан, намотанный на маранийский манер, обхватывающий лицо снизу, под подбородок. Худощавый, явно очень гибкий и сильный. Хм… что-то знакомое в этом всем… Точно! Тифлинг! А вон и свернутый латиг под распахнутой курткой. Уже интересно.

Но вообще, с не такой уж богатой свитой пришел к нам Пантелей. Кстати, он ли это вообще? Ну мало ли – вдруг обознался, в кабаке темно и суетно было. Может, похожий кто?

– Пантелей? – спросил я. – Не ошибся?

– Я. Именно так, – слегка улыбнулся он. – Не ждали?

– Как – не ждали? Ждали, – пожал я плечами. – Даже искали. Разве не заметно было?

– Заметно, заметно, – успокаивающим тоном, каким обычно говорят с нетрезвыми буянами, уверяя, что их уважают, ответил колдун. – Особенно в последние полчаса, с тех пор как вы чужим порталом пришли и владетеля сего спасаемого богами места извели огненной смертью. Вместе с его начальником охраны – родственником и единственным настоящим наследником. И двоими личными магиками, а заодно и ближайшими советниками.

Тон у него по-прежнему был веселый, как будто наше появление его вовсе не беспокоило. А может, так оно и было. Недаром он чуть не первым колдуном из ныне здравствующих почитается. Маша, кстати, молчала – лишь смотрела на сестру в упор. А сестра смотрела на нее с непонятным выражением лица.

Однако нечто интересное я узнал. Почему, например, сопротивление нам было таким неорганизованным и немного бестолковым, хоть и яростным. А все очень просто оказалось, да и объяснимо, по большому счету. Сеньору местному не терпелось результатов похода дождаться, вот и пошел со всеми присными покараулить у портального маяка, где и попал под раздачу. Маша их всех раз – и в прах повергла, причем в прямом смысле слова. Как в погребальной урне прах, не гуще.

– А зачем искали меня? – спросил Пантелей. – Неужто из-за денег? Сколько там – десять за меня?

– Двадцать.

– Ах, два-а-адцать! – иронически протянул он. – Можно с ума сойти! Бешеные деньги! Настенька… помоги мне с дверкой.

Так обратился он к стоящей рядом сестре моей подружки, указав ей на сокровищницу. Та лишь улыбнулась мимолетно, как Лари часто делает, подняла вытянутую руку с повернутой от себя ладонью, и… выбросила такую могучую волну чистой Силы, что меня морозом до костей прохватило, а могучая дверь смялась как листок картона в мозолистой ладони пьяного портового грузчика. Лишь заскрипело и жалобно заныло толстое железо, и с пулеметным треском вылетели могучие заклепки, одна за другой. Вырвало петли, дверь сплющило в уродливый ком и отшвырнуло с грохотом в сторону – так, что с каменной стены крошка посыпалась.

Затем она вновь обернулась к нам с небрежным видом, хоть и несколько ненатуральным. Похоже, что такая мощь для нее не безделица, откатом-то накрыло. Испарина на лбу, и побледнела даже.

– Насть… а это ты как? – вдруг спросила Маша. – Ты же не колдовала.

– Не колдовала, – улыбнулась та. – Просто знала все про всех, за что меня все ненавидели. А я ненавидела их за то, что вынуждена все про них знать. Знать, кто ворует, кто изменяет жене, кто и вовсе с кобылой любится. А они знали, что я знаю. И хотели от меня знать о других. И что это была за жизнь?

Говорила она не повышая голоса, как будто повторяя наизусть давно затверженную речь. Наверное, так оно и было. Она эту речь, пожалуй, с тех пор как говорить научилась, повторяла. Я бы повторял, на ее месте будучи.

А что? С таким даром жить среди людей не просто невозможно, но еще и опасно. Ведь рано или поздно любой задумавший худое сообразит, что все его планы и тайны могут быть раскрыты некой девушкой Настей – лишь потому, что дар у нее такой. Придет к ней квартальный, спросит, а она подумает – да и ответит. И тогда злодеи подумают немножко – да и убьют ее заранее. На всякий случай, от худого. А этого она не узнает, потому что думать про каждого злодея в округе и знать его планы невозможно – думалки не хватит, через край потечет.

– И что теперь за жизнь? – спросила Маша, нагнув голову и глядя исподлобья, словно собираясь бодаться.

– Теперь? – переспросила Настя. – Теперь нормальная жизнь! Беспокойная, но нормальная. Это видела?

Резким жестом, словно отбрасывая что-то в сторону, она указала на дверь, которая на дверь уже и непохожа была. Затем она постучала пальцем с отполированным ногтем по амулету на груди, тряхнула браслетами.

– И вот это ты тоже видела? – Она даже с дыхания сбилась от переизбытка эмоций. – Вот он так сделал, повернул мою Силу в нормальную сторону. Теперь, сестренка моя дорогая, я посильней тебя буду! Месяц-другой – и мне даже амулеты не будут нужны, я стану обычной колдуньей!

– И это все, что тебе было нужно? Стать сильней меня? – прищурилась Маша.

– Дура, что ли? – чуть не подскочила на месте Настя. – Я хотела стать НОРМАЛЬНОЙ. Надоело мне быть уродом, угадывающим все подряд. Пусть НОРМАЛЬНОЙ колдуньей, пусть даже не колдуньей, но избавиться от этого проклятия, которое все считали даром, но этот дар ненавидели. Это тебе было хорошо! Способная, всеобщая любимица, никому жить не мешает. А о том, как живется мне, ты хоть раз подумала? Когда тебя все избегают, когда с тобой не хотят говорить и каждый мечтает о том, что в один прекрасный день тебе на голову свалится балка или в городе объявится упырь – и тебя не станет! Когда в каждом втором взгляде видишь: «Чтоб ты сдохла!»

По мере того как эмоции в ее речи взлетали, Настя наступала на явно растерянную Машу, почти прижав ту к стенке. К счастью, напряжение разрядил Пантелей, похлопав в ладони и сказав укоряюще:

– Дамы, дамы! Ну вы же сестры, прекратите. Некрасиво это.

Подействовало. Пышущая эмоциями Настя отступила назад, Маша с явным облегчением вздохнула. По всему видно, она не знала, что ответить. Охрана колдуна, равно как и гномы, остались недвижимы как статуи, избегая вмешиваться в конфликт двух сестер-колдуний. Я и сам избегал, собственно говоря, а все больше напускал на себя отвлеченный вид. А что я скажу? Лишь Лари слушала с заметным интересом.

Пантелей сделал шаг вперед, оказавшись в центре всеобщего внимания, сказал:

– Собственно говоря, я вел разговор совсем к другому. – Широким жестом он указал на опустевший дверной проем, ведущий в сокровищницу. – Благодаря трудам и таланту моей новой, не побоюсь этого слова, родственницы… – рука его указала на Машу, – владелец этих сокровищ почил в бозе…

– Кого? – в совершенном обалдении переспросила Маша.

– Родственницы, – ответил колдун, вздохнув. – Девушка, не перебивайте, пожалуйста, это невежливо. Так о чем я? Да, о сокровищах. Никто из нас не будет возражать, если вы вознаградите себя за труды по моим поискам из той кладовочки и не станете ввязываться в глупую, никому из нас не нужную и, если откровенно, бесполезную драку.

Ну насчет бесполезности – это вопрос обсуждаемый. Спорный, так сказать. Колдунская самоуверенность уже многих из их почтенного цеха под монастырь подвела. На его месте я и Машу не стал бы недооценивать: она ведь в этом зале во всю силу еще не выступала, как раз для такой вот встречи себя берегла. Но вот в эту самую встречу вмешался совершенно неожиданный факт, который смешивает все кости на столе, нарушая их стройный порядок.

Действительно, на пальце и у него, и у Насти я увидел тонкие серебряные колечки, какие дают только в храмах Мирои, покровительницы семьи, соединяющей души. Те, кто вступает в брак перед ее алтарем, позволяют вмешиваться в свою судьбу высшим силам, и лишь тот, кто уверен в своих желаниях, идет в этот храм. От Пантелея, злодея и преступника, подобного романтизма я никак не ожидал. Такие признанные злодеи должны стоять перед алтарями из черного оникса, залитыми кровью невинных младенцев, и наводить мор и зло на людские земли, а вовсе не держаться с избранницей за руки перед прозрачным алтарем богини Мирои, пока три ее жрицы смешивают вашу кровь в хрустальной чаше. Да и вообще, браки под покровительством Мирои все больше в рыцарских романах великореченских описывались, живые люди не рисковали настолько, чтобы отвечать своей жизнью за верность. У живых людей всякое случается.