Но как только он потянулся к дверной ручке и взялся за нее, она преобразилась. Это был уже не большой хрустальный восьмигранник, теперь ручка была из полированного серебра, с выгравированной на ней мордой ревущего льва.
Рикс отдернул руку, как от огня. Резкая боль обожгла голову, и в это мгновение он увидел истощенное тело, лежащее в темноте на кровати, и понял, что это не его отец, а он сам гниет в Тихой комнате.
А затем все закончилось. Приступ миновал, оставив его, потного и дрожащего, стоять, упершись лбом в дверь. Интенсивность света и звуков ослабла.
Рикс посмотрел на дверь. Морда льва исчезла. Он видел серебряную ручку раньше, но не мог вспомнить где. Наверное, в своих постоянных кошмарах о Лоджии?
Но почему закончился приступ? Пот на лице Рикса просыхал, сердце билось все ровнее. Если бы все шло как обычно, сейчас бы он уже полз на животе. Неужели Уолен прав насчет Эшерленда? А что, если возвращение действительно пошло ему на пользу?
Все еще дрожа, Рикс надел штаны цвета хаки, белую рубашку и коричневый пуловер. В шкафу обнаружились три новых костюма его размера, брюки, свитеры и дюжина крахмальных сорочек. Он сел за стол и жадно принялся за еду, принесенную Кэсс.
Затем, почувствовав себя намного лучше, стал листать дневник.
Он не имел ни малейшего представления о том, как выглядела Нора Сент-Клер-Эшер, но помнил фотографию с женщиной в белом на балконе. Она держалась с королевским достоинством, и все же в этом снимке было что-то невыразимо печальное: одинокая фигура на фоне великолепия Лоджии, смотрящая вдаль, за угрюмое черное озеро. Рикс представлял себе Нору как женщину своего времени — ребячливую, невинную, быть может, немного избалованную, но, конечно, очень красивую. В мыслях он наделял ее хрупким сложением, локонами каштановых волос, зачесанных назад и открывавших высокий лоб, и большими серыми глазами любопытного зверька. Естественно, Нора была роскошной женщиной, иначе Эрик не увлекся бы ею так пылко. Она была обаятельной, умевшей любезно болтать с гостями Эрика в Эшерленде, и, вероятно, образцовой хозяйкой.
Рикс допил кофе и налил вторую чашку, чувствуя себя гораздо лучше. Завтрак сделал свое дело.
Он остановился на записи от 5 июля 1919 года — первой записи за шесть с лишним месяцев. Она была сделана очень неровным почерком, а страницы пестрели пятнами и кляксами. Душевное смятение Норы было налицо.
На первой строчке значилось: «Он убийца».
По мере того как Рикс вчитывался, Нора Сент-Клер-Эшер вела с ним разговор через десятилетия. Ее слова разжигали воображение, преодолевали время и пространство, и внезапно он оказался на приеме по случаю Дня независимости, устроенном в Эшерленде почти за тридцать лет до его рождения.
Тысячи японских фонариков мигали всеми цветами радуги на деревьях. На берегу озера для гостей были выставлены длинные столы, покрытые белыми ирландскими скатертями.
Более шестисот человек пришли полакомиться жареной свининой, толстыми ломтями чикагской говядины, новоанглийскими омарами, телятиной, бараниной и устрицами, привезенными из Флориды. На столах также были маринованные перепелиные яйца, салаты с фазаньими языками, дымящиеся утки по-китайски и королевские крабы с Аляски размером с колесо от «роллс-ройса». Воткнутые в землю факелы освещали происходящее. Вокруг сновала целая армия официантов в красных смокингах и разливала шампанское в прозрачные бокалы. На белой сцене, украшенной американскими флагами, духовой оркестр играл марш. В лесу трещали цикады, то и дело доносилось рычание льва или какого-нибудь другого хищника из личного зоопарка Эрика.
Рядом с тарелками стояли американские флажки. Гости оделись так, как указывалось в написанных золотыми буквами приглашениях. Все, начиная от дипломата из Вашингтона и заканчивая президентом Эшвилльского банка, были в красном, белом и голубом.
Сидящий во главе самого длинного стола Эрик Эшер неожиданно поднялся. Широкоплечий и неуклюжий, он был одет в ярко-красный костюм, белый галстук и голубую рубашку, на стеклах очков поблескивали огни факелов. Он поднес мегафон к губам.
— Тост! — проревел он и поднял бокал шампанского.
Духовой оркестр смолк на середине мелодии. Шестьсот с лишним человек перестали жевать и разговаривать и обратили к нему свои лица. Официанты наталкивались друг на друга, суетливо пытаясь заполнить все поднятые бокалы. Пробки взлетали, как петарды.
— Ну? — прокричал Эрик в мегафон. — Встать, черт подери!
Гости поднялись, как перед президентом Соединенных Штатов, чей помощник мистер Кониэрс сидел рядом с потрясенной Норой Эшер. Она была в белом платье и голубых перчатках, а в волосах у нее виднелась красная лента. Поднявшись, Нора заметила пьяный блеск в глазах мужа. Вероятно, он выпил слишком много шампанского. Если этот прием будет похож на все прочие, то он может затянуться на несколько дней, пока гости не начнут ползать по земле и голыми купаться в фонтанах. Она подняла свой бокал вместе со всеми. Напротив нее рыгал Гарри Сандерсон, табачный магнат средних лет из Уинстон-Сейлема.
— За Четвертое июля, — проревел Эрик, — и за те принципы, на которых стоит великая нация! Пусть наш флаг всегда развевается над этой страной, где каждый человек может засучить рукава и стать миллионером!
За его спиной и ровной поверхностью озера сверкала Лоджия. Это было величественное зрелище, но Эрика оно не удовлетворяло, и он заставлял рабочих продолжать строительство. В темноте, там, где стояла гора Бриатоп, сквозь деревья виднелось несколько огоньков.
— Мой прапрадедушка приехал сюда из Уэльса с карманами, набитыми лишь угольной пылью! — продолжал Эрик. — Но у него была идея. Он изобрел ружье, которое выбило краснокожих из Канзаса и прогнало их до Канады, и этот сукин сын трудился, не жалея себя! Магазинная винтовка Эшера открыла для этой страны новые рубежи, без нее мы сейчас, скорее всего, ели бы бобовый суп, а не ростбиф, и в карманах у нас вместо серебряных долларов гулял бы ветер!
Раздался смех. В конце стола молодая шлюшка, приехавшая вместе с пожилым и богатым торговцем порохом, хихикала, как гиена.
Нора не пила спиртного. Вкус алкоголя был ей неприятен, и поэтому в ее бокале сверкала вода со льдом. Вокруг, как голубой туман, клубился дым от сигар, который ее тоже раздражал. За плечом Эрика она вдруг увидела силуэт, двигающийся вдоль купола самой высокой крыши Лоджии. За два года, пока Нора была женой Эрика, его отец Ладлоу практически превратился в затворника. Она редко видела старика, и он никогда с ней не разговаривал. Большую часть времени Ладлоу проводил в этом стеклянном куполе, но иногда по ночам Нора слышала, как он проходит по коридору мимо ее спальни. Она узнавала его трость, стучавшую по деревянному полу.
Внезапно Эрик опустил бокал, схватил Нору за руку и притянул к себе. Она споткнулась, залив водой все платье. От мужа пахло лошадьми, на которых он целыми днями скакал по поместью.
— И я хочу сделать заявление! — продолжал он. — Я скоро стану отцом! — Раздались аплодисменты и крики «браво!». Эрик похлопал Нору по животу, и она почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. — Доктор сказал, что я стану отцом в феврале или марте! Так выпьем же за будущее и за всех Эшеров, которые еще не родились. Теперь все могут пить!
Нора вырвалась и села. Она собиралась рассказать о своей беременности в кругу близких друзей и думала, что Эрик не станет вмешиваться в ее планы. Но уже завтра появится сообщение в эшвилльской газете. Нора поймала взгляд миссис Ван Досс, которая наблюдала за ней с холодной улыбкой на лисьем лице. Напротив нее Гарри Сандерсон раскурил очередную семидюймовую гаванскую сигару и потребовал еще шампанского.
Фейерверк начался с оглушительного раската, который эхом прокатился вдоль озера и отразился от стен Лоджии. Небо расцветили буйные краски, там зажглись алые ракеты, голубые осветительные снаряды и золотые кольца. Это представление, стоившее Эрику шестьдесят тысяч долларов, продолжалось более получаса. Когда оно завершилось и последний пепел зашипел в озере, нервы у Норы представляли собой дрожащий комок. Эрик весело улыбался. Нора видела, что огни уходили к стеклянному куполу.
