Он продолжил:

— Тодд. Он заблуждается.

Я ответила через плечо:

— То, что ты так говоришь, очень мило, Джонни. Спасибо. Увидимся.

— Фиона!

Господи, что надо этому парню? Я вздохнула и повернулась к нему лицом в последний раз.

— Что?

Он подошел ко мне ближе.

— Ты не бесчувственная. Я надеюсь, что ты знаешь это. И ты не сноб. Не слушай его. Ты… — Он взялся за угол своей черной кожанки и начал возиться с ним. — Необычайная. Ты удивительная, Фиона. И я просто подумал, что ты должна это услышать после того, что сказал Тодд. Ты не такая, как он говорил. Я думаю, ты замечательная. Действительно замечательная. Ты мне нравишься, Фиона. Сильно нравишься.

Святое дерьмо. Он это серьезно? Джонни Мерсер действительно выбрал этот момент, чтобы рассказать о своей симпатии ко мне? Может ли эта ночь стать еще хуже?

Все, чего я хотела, — это как можно скорее попасть домой, лечь в постель и забраться под одеяло. Я была готова использовать любые средства, чтобы ускорить это. Я поместила ладонь в воздухе между нами.

— Я ценю это и все такое, Джонни, но знаешь что? Я в порядке. И на самом деле… — Я покачала головой, чтобы он не пропустил мое сообщение: — Меня это не интересует.

Я ушла от него так быстро, как только могла. Затем побежала. Нужно убраться оттуда. Подальше от Джонни Мерсера. Подальше от костра. Подальше от чирлидинга. Тодда и Аманды. Марси и Гейба. Подальше от школы.

Долбаная школа. Долбаное обучение браку. Долбаный выпускной класс. Долбаная жизнь. Я просто хотела оказаться дома. Поэтому я побежала туда сквозь холодную ночь.

Следующим утром я не вылезала из постели почти до одиннадцати. Мои глаза опухли от слез и жутко болела голова. Я потратила полночи, думая о Марси, о том, что, во-первых, она встречалась с Гейбом, и, во-вторых, она лгала мне об этом месяцами. Чем больше я позволяла этим двум мыслям барабанить в моем мозгу, тем больше осознавала, что Марси предпочла Гейба мне. Предательство в чистом виде.

Я спустилась вниз и проглотила пару таблеток ибупрофена[24]. Схватила чашку кофе и сгорбилась около нее за столом, пока папа напротив меня читал книгу.

Я услышала звук захлопывающейся входной двери. Вошла мама, помахивая газетой.

— Она здесь! — прощебетала она.

Я застонала и пробормотала:

? Что и где?

Мама развернула газету передо мной, говоря:

? Сибил Хаттон, президент родительского комитета, попросила какого-то знакомого из «Трибьюн»[25], и они написали историю про нас. И гляньте-ка — первая полоса!

Но это была не просто первая полоса, это был заголовок: «Женщина из пригорода опротестовывает учебные браки: школьный комитет и 300 человек полностью согласны». И это была не маленькая городская газетёнка. Не скучная и неинтересная «Ежедневная Бухгалтерия». Это была «Трибьюн»! Чикагская газета. И на первой странице лицо моей мамы вместе со статьей в две колонки, в которой описывались ее усилия, направленные на отмену курса.

Такое развитие событий было либо потрясающим, поскольку, возможно, ей удастся добиться успеха, либо ужасным, потому что, давайте посмотрим правде в глаза: моя мама на первой странице «Трибьюн». Будет о чем почесать языками.

— Ты заполучила три сотни подписей к своей петиции? — спросила я.

— И там даже не так уж много старшеклассников. — Мама смяла газету в руках. — Я нацелилась не только на родителей старшеклассников, я нацелена на всех родителей в школе. Сначала петиция. Затем кампания по написанию писем, которая пользовалась огромным успехом до сих пор. Теперь это. — Она снова посмотрела на статью, затем перевела взгляд на папу. — Что ты думаешь, Итан?

Папа закрыл книгу и бегло прочитал статью. На его лице появилась бестолковая, глупая улыбка, как у дамы, которую впервые за долгое время пригласили потанцевать. Он наклонился и поцеловал маму.

— Элизабет Кэди Стэнтон[26] была бы горда.

Мамины глаза расширились. Затем она подскочила.

— О! Какая прекрасная идея! — Она снова поцеловала папу в губы и сказала: — Спасибо, детка. Нужно позвонить Сибил. Я пойду наверх.

Слава Богу, она ушла. Если бы мне пришлось еще немного посмотреть, как они облизывают друг другу лицо, я бы получила серьезное повреждение головного мозга.

Как бы плохо ни было тусоваться с моими родителями, я бы предпочла это походу в школу в понедельник. Добравшись туда, я опустила голову и стала избегать, насколько это возможно, контактов с людьми. В классе царил бардак. Я села в заднем углу, стараясь держаться как можно дальше от Марси и Тодда. У меня было одно занятие с Джонни — интегральное и дифференциальное исчисление. Было достаточно легко игнорировать его. Конечно, я ушла из чирлидинга. Аманда достаточно ясно высказалась относительно моего присутствия в команде. И, я полагаю, прошло уже достаточно времени, чтобы выполнить задание по брачному обучению.

Каждый день я просто приезжала в школу и уезжала домой. На своем чертовом велосипеде. В ледяной ноябрьский дождь.

Затем наступил четверг, а вместе с ним интегральное и дифференциальное исчисление. Обычно я считаю математику увлекательной. Мне нравится ее универсальный характер. То, как математика превосходит язык, политику и религию. То, что математические законы безусловны. Я в восторге от того, как должны мыслить математики. Как они открывают свой разум возможностям среди всех этих жестких законов и спрашивают: а что если? И вдруг перед ними, как лабиринт, разворачивается совершенно новая система. И они прокладывают свой путь прямо к некой совершенно новой истине, лежащей в центре лабиринта. Это как магия.

Но в четверг я не могла сосредоточиться. Поэтому, пока учитель объяснял функции, я машинально рисовала на обложке своего блокнота. Я как раз размещала ряд объемных сисек на скверном рисунке мистера Тамбора, как вдруг почувствовала, как что-то скользнуло под моей рукой. Это была записка, сложенная треугольником, с моим именем, написанным на одной из сторон. Я огляделась, чтобы понять, кто ее отправил, но никто не признался, так что я развернула ее.

«Дорогая Фиона,

Я действительно сожалею о том, что случилось на предматчевом выступлении. Забудь все, что я сказал тебе. Я не это имел в виду. Притворись, что я никогда такого не говорил. И что бы ни происходило у тебя с Марси, надеюсь, вы все уладите.

Джонни Мерсер.»

Ну, кроме того, что это была первая полученная мной записка с седьмого класса, я была просто шокирована. Он не то имел в виду? То есть, другими словами, он думал, что я — бесчувственный сноб? Или, погодите-ка, — он хотел, чтобы я забыла, как он сказал, что я ему нравлюсь… очень? Я надеялась, что записка означала именно последнее. Это было предпочтительнее, не правда ли? Я не хотела нравиться ему. Но я также не хотела, чтобы он думал обо мне, как о бесчувственном снобе. С другой стороны, в записке говорилось забыть все, что он сказал, так что, возможно, имелось в виду и то, и другое.

Может быть, он думал, что я бесчувственный сноб и я ему не нравлюсь. Отлично. Какая разочаровывающая записка.

Я скомкала ее и сунула в рюкзак. Когда прозвенел звонок, я убежала из кабинета так быстро, как только могла. При мысли о разговоре с Джонни Мерсером во мне вспыхнули все эти эмоции: гнев, волнение, облегчение, страх и много чего еще. Я даже предположила, что, должно быть, у меня разбушевался ПМС.

По какой-то причине я не могла перестать думать о Джонни всю неделю. Что означала эта записка? Что он думает обо мне? И почему это меня волнует? В какой-то момент не выдержала и почти позвонила ему. Еще одной причиной было то, что я также хотела знать, была ли расстроена Мар. Лучше бы ей не чувствовать себя хорошо после того, как она ударила меня в спину после многих лет дружбы.