— О нет, герр Юлиус, я никогда не хожу на балы. Франц так ревнив. Здравствуйте, герр Самуил. Но вы, я думаю, и не заметили моего отсутствия на коммерше, герр Юлиус?

— Я не осмелюсь сказать, что да, ведь Франц так ревнив.

— Ну вот еще! — сказала девушка с вызывающей гримаской.

— А что это вы шьете, Лолотточка? — спросил Юлиус.

— Сатиновые душистые подушечки.

— Они прелестны. Не сошьете ли и мне такую же?

— Какое странное у вас желание! Зачем вам?

— На память о вас, красавица, — сказал Самуил. — Однако, какой ты храбрый юноша, несмотря на свой боязливый вид.

— Вот у меня есть готовая, возьмите, — расхрабрилась Лотта.

— А вы пришейте к ней ленточку, — попросил Юлиус.

— Боже, какая пылкая страсть! — с комической ужимкой воскликнул Самуил.

— Ну вот, хорошо, — сказал Юлиус, принимая подушечку. — Благодарю вас, моя добренькая и хорошенькая Лолотточка.

Потом Юлиус снял со своего мизинца колечко и, протягивая его девушке, сказал:

— Возьмите это в обмен, Лолотточка.

— Но… я не знаю… право…

— Полноте, возьмите!

Лотта взяла перстенек.

— Теперь нам надо распроститься, Лолотточка. Мы идем на лекции. Уже и так опоздали. Я еще повидаюсь с вами на обратном пути.

— Вы уходите и не хотите даже пожать мне руку, — сказала девушка. — Наверное, вы очень боитесь Франца.

— Скорее, — потихоньку сказал Юлиус Самуилу, — фуксы идут в нашу сторону.

И в самом деле, трое фуксов как раз в эту минуту проходили мимо дома Шарлотты и видели, как Юлиус целовал руку у хорошенькой швеи.

— До скорого свидания! — сказал Юлиус, уходя вместе с Самуилом.

Когда они пришли в университет, лекции давно уже начались. Занятия в Гейдельберге очень схожи с нашими парижскими курсами. Десятка два студентов, хотя и не записывали ничего, но, по крайней мере, внимательно слушали. Остальные же потихоньку разговаривали или просто сидели молча и не слушали профессора, а иные даже позевывали. Некоторые устроились в самых странных позах. На конце одной из скамеек лежал на спине какой-то фукс, задрав ноги вверх и протянув их по стене. Другой, наоборот, улегся на живот и, оперевшись локтями о скамью, а руками подперев голову, с увлечением читал какую-то книжку.

Ни Франца, ни Отто не было на лекции. Когда она окончилась, Самуил и Юлиус вышли из аудитории в толпе других студентов. Было девять с половиной часов, как раз время заявиться в Большую Бочку, где предстояли любопытные дела и вакханического и трагического свойства.

Главный зал, куда вошли Самуил и Юлиус, был переполнен студентами. Их появление произвело сенсацию.

— Вот и Самуил! Трихтер, вот пришел твой senior! — кричали студенты.

Очевидно, их ждали. Но общее внимание, которое сначала обратилось на Самуила, было мгновенно перенесено на Юлиуса, когда увидали, что Франц Риттер, весь бледный, отделился от толпы и двинулся прямо навстречу Юлиусу.

При взгляде на него Самуил едва имел время шепнуть Юлиусу:

— Будь как можно уступчивее. Постараемся устроить так, чтобы вся вина свалилась на наших противников, и чтобы в случае какого-нибудь несчастья свидетели могли показать, что не мы, а нас вызвали.

Риттер остановился перед Юлиусом и загородил ему дорогу.

— Юлиус, — сказал он, — тебя видели разговаривающим с Шарлоттой сегодня утром, когда ты шел в университет.

— Очень может быть. Я спрашивал у нее, как ты поживаешь, Франц.

— Я тебе не советую шутить. Люди видели, как ты целовал ей руку. Знай, что это мне не нравится.

— Знай, что это ей вовсе не нравится.

— Ты балаганишь, чтобы вывести меня из себя?

— Я шучу для того, чтобы тебя успокоить.

— Единственная вещь, которая может меня успокоить, дражайший мой, это прогулка в компании с тобой на гору Кейзерштуль.

— Да, это правда: хорошее кровопускание в такую жару очень освежает. Я тебе его устрою, если хочешь, мой милейший.

— Через час?

— Через час.

Они разошлись. Юлиус подошел к Самуилу.

— Ну, мое дело устроено, — сказал он.

— Ладно, а свое я сейчас устрою, — сказал Самуил.

Самуил отвел в сторону Трихтера, и верный фукс тут же отдал ему отчет во всех своих действиях.

— Вот как было дело, — рассказывал Трихтер. — Когда я вошел в трактир, Фрессванст завтракал. Я подошел к его столу так просто, не показывая вида. Но, проходя мимо, я приподнял крышку на его кружке и, увидав, что в ней было простое пиво, я сказал тоном сожаления: плохой питух. Услыхав эти слова, он в ярости вскочил со стула. Но тут же сделал усилие над собой, стараясь успокоиться, и холодно сказал мне: это стоит хорошего удара рапиры. Я, конечно, не был этим нисколько встревожен и, сохраняя все тот же вид сожаления, ответил ему: ты видишь сам, что я был прав я обидел питуха, а мне отвечает дуэлянт. И тут же я прибавил: впрочем, мне все равно, я одинаково согласен и на кружку, и на рапиру.

— Хорошо сказано! — заметил Самуил. — Ну, что же дальше?

— Тут он, наконец, начал понимать в чем дело. Если ты замышляешь бой на кружках, — сказал он, — то этим ты доставишь мне большое удовольствие, потому что у меня горло заржавело. Я пойду к моему senior'у Отто Дормагену и попрошу его быть моим секундантом. — А мой senior, Самуил Гельб, будет моим свидетелем, — ответил я. — Какое же оружие ты избираешь? — спрашивает он. А я отвечал: вино и ликеры. Ну и вот теперь в синем кабинете все приготовляется для этого достопримечательного сражения. Дормаген и Фрессванст уже там и ждут вас.

— Не будем же заставлять их дожидаться, — сказал Самуил.

И они в сопровождении Юлиуса прошли в синий кабинет.

Поединки на пиве и на вине не составляют редкости в германских университетах. Эта «жидкая» дуэль имеет свои правила и уставы, как и обыкновенная. Она производится методически, с известной последовательностью, которая не должна быть нарушаема.

Каждый из ратоборцев по очереди поглощает некоторое определенное количество напитков и затем неизменно обращается с руганью к своему противнику, который в свою очередь должен выпить столько же и ответить удвоенной руганью.

При дуэлях на пиве вся суть дела заключается в размерах посудины. Но при сражениях на вине приняты известные ограничения, сообразно с крепостью вина и содержанием в нем спирта. Точно так же и во взаимной перебранке, принята известная шкала нарастания крепости бранных слов, что-то вроде чиноначалия ругани, которое каждый обязан знать. Бой начинается с бордосского вина и восходит до водки, начинается с пинты и нисходит до бокала, начинается с колкого слова и восходит до неопрятной ругани. И так дело идет до тех пор, пока один из ратоборцев окажется не в силах пошевелить языком, чтобы выругаться и разинуть рот, чтобы влить туда напиток. Он и будет побежденный, а другой — победитель.

Само собой разумеется, что «жидкая» дуэль может точно так же закончиться смертью, как и обыкновенная. Полиция преследует ее всеми мерами и этим только добьется того, что она укоренится.

Когда Самуил, Юлиус и Трихтер вошли в синий кабинет, там все было уже готово для сражения. По концам большого стола стояли две грозные армии бутылок и кувшинов всяких размеров, форм и цветов. А кругом стола молча и важно стояло человек двадцать фуксов. В комнате было только два стула, поставленных один против другого. На одном из них уже восседал Фрессванст, на другой уселся Трихтер. Отто встал около Фрессванста, Самуил около Трихтера.

Самуил вынул из кармана флорин и бросил его вверх.

— Орел, — объявил Дормаген.

Флорин упал вверх решеткой. Трихтеру следовало начинать.

О, муза, поведай нам об этой выпивке, об этом славном бое, в котором два сына Германии показали белому свету, до какой степени может растягиваться бренная оболочка естества человеческого, и каким манером, вопреки всяческим физическим законам, содержащее может оказаться меньше содержимого.