— Довольны и благодарны, Самуил Гельб. Мы одобряем это убежище, так остроумно устроенное и хорошо защищенное. Отныне члены совета будут вашими гостями. Вы оказываете уже вторую важную услугу союзу. Благодарим вас обоих.

— Нет, — сказал Юлиус, — я не могу принять похвал, которые заслуживает один Самуил. Я был бы счастлив, если бы присоединился к его плану, и очень ему благодарен за то, что он распорядился моим замком так же, как и я сам распорядился бы им. Но пока он тут орудовал, я отсутствовал, и вся заслуга принадлежит ему одному.

— Оставьте за собой свою долю заслуги, Юлиус Гермелинфельд, — ответил ему один из незнакомцев. — Самуил Гельб не мог бы располагать вашим домом, если бы не был в вас уверен. Поэтому мы вам обоим назначаем одинаковую награду. Юлиус Гермелинфельд, вы, как и Самуил Гельб, отныне становитесь членом союза второй степени.

— О, благодарю! — с гордостью воскликнул Юлиус.

— Теперь мы можем уйти, — сказал главарь.

— Я провожу вас, — сказал Самуил. — Юлиус, подожди меня здесь.

Он проводил трех главарей до одного из верхних выходов, где их ожидали оседланные кони, привязанные к деревьям.

Потом Самуил вернулся к Юлиусу, который принялся с жаром благодарить его.

— Полно! — прервал его Самуил. — Я уже сказал тебе, что немножко занялся геологией — вот и все. Только ты не думай, что эти подземелья истощили кошелек твоего отца. Они стоили не бог весть как дорого. Они уже существовали, их вырыли, должно быть, прежние владельцы замка на случай осады. Вся эта громадная скала просверлена вдоль и поперек словно улей. Кстати, прими добрый совет: никогда не ходи по этим подземельям один, ты в них заблудишься, как капля воды в губке. Кто не знает этих мест так, как я, тот рискует навеки исчезнуть в какой-нибудь западне.

— Теперь я понимаю, — сказал Юлиус, — почему ты мог обещать Христине немедленно явиться на ее зов. У тебя тут где-нибудь есть свое жилье?

— Ну конечно! Я здесь и живу. Хочешь я тебе покажу свои апартаменты?

— Покажи, — сказал Юлиус.

Самуил вышел из залы в коридор и шел по нему, сопровождаемый Юлиусом, около пяти минут. Тут он остановился, открыл дверь. Они поднялись на пятьдесят ступенек вверх и вошли на площадку, разделенную на три части. Одна была жилой комнатой, другая — конюшней, третья — лабораторией.

В комнате была кровать и необходимая мебель. В конюшне лошадь Самуила спокойно жевала сено.

Лаборатория была загромождена ретортами, колбами, книгами, сухими травами. Видно было, что Самуил тут усердно работал. В одном углу стоял скелет. На горне стояли какие-то сосуды…

— Вот мое жилище, — сказал Самуил. Юлиус испытывал какое-то жуткое чувство в этой лаборатории тайных наук.

— Однако, ты давно уже не дышишь свежим воздухом, — сказал Самуил. — А ведь ты знаешь, нужна известная привычка для того, чтобы выносить на своих плечах груз этой горы. Пора отвести тебя наверх. Дай мне только затопить мою печь, чтобы поставить варить некоторые травы, которые я собрал сегодня утром.

Покончив с этим, он сказал:

— Теперь пойдем.

И он повел Юлиуса вверх по лестнице, которая скоро соединилась с той, по которой они спустились. Он сказал ему:

— Заметь и запомни хорошенько эти две двери. Когда ты захочешь меня посетить, ты откроешь ход в своей библиотеке, спустишься на сорок четыре ступеньки и очутишься перед этими двумя дверями. Дверь, которая справа, ведет в круглый зал, а дверь, что слева, ведет ко мне. Вот тебе ключ. У меня есть другой.

Он проводил Юлиуса до самых дверей библиотеки.

— До скорого свидания, — сказал Юлиус, с наслаждением вдыхая свежий воздух.

— Приходи, когда вздумаешь. Ты знаешь дорогу.

Самуил вернулся в свою лабораторию.

Смесь, которую он поставил на огонь, кипела. Пока она варилась, он взял кусок хлеба и стакан воды и стал есть и пить.

Закусив, он достал пузырек, налил туда микстуру и положил его в карман.

Он посмотрел на часы.

Было три четверти пятого.

— В моем распоряжении еще три часа, — сказал он. Он взял книгу и погрузился в чтение, иногда прерываясь, чтобы сделать заметки.

Время летело, а он ни на минуту не переставал читать и записывать.

Наконец он прервал свое занятие.

— Теперь, — сказал он, — кажется, пора. И опять он вынул часы.

— Половина восьмого. Хорошо.

Он встал, вышел через конюшню и поднялся по отлогому проходу без факела, не ощупывая стен, и так уверенно, как будто бы он шел днем по большой дороге.

Потом он остановился и начал прислушиваться. Убедившись, что все кругом тихо, он отодвинул особенным образом кусок скалы, прикрепленный на петлях, который отошел в сторону, открыв проход. Самуил вышел. Он очутился позади хижины Гретхен, на том самом месте, где так удивились его появлению утром Гретхен и Христина.

Наступила ночь. Гретхен еще не загнала коз.

Он вынул из кармана ключ, открыл дверь и вошел.

Там, в сундуке, лежал кусок хлеба — ужин Гретхен. Самуил взял хлеб, капнул на него три капли из пузырька, который он принес с собой, и положил хлеб на прежнее место.

— Для первого раза, в виде подготовки, достаточно и такой дозы, — прошептал он. — Завтра я приду в это же самое время и удвою порцию.

После этого он вышел и запер за собой дверь.

Но прежде чем снова спуститься в свое подземелье, он обернулся и остановился.

Налево от него стояла хижина Гретхен, направо — замок, слабо обрисовывавшийся в вечернем сумраке. Только окна комнат Христины ярко светились на темном фасаде здания.

— Да! — воскликнул он. — Обе вы находитесь под действием моих чар, и теперь вы в моих руках! Я ворвусь в вашу жизнь, когда мне будет угодно, так же, как теперь вхожу в ваши комнаты. Я настоящий хозяин и этого замка, и этой скалы. Я хочу быть господином и обитательниц замка: и черноволосой Гретхен, суровой и дикой, как ее зеленый лес, и белокурой Христины, нежной и великолепной, как ее высеченный из камня дворец.

Я хочу! Теперь я даже сам не могу отступить! Моя воля стала для меня законом, а для вас неизбежностью. Вы сами виноваты! Зачем до сих пор вы своей мнимой добродетелью старались уязвить и даже как бы поработили мою так называемую порядочность? Зачем ваша ложная слабость презирала, оскорбляла и унижала то, что я называл своей силой, покарай меня бог! И все это длится более года! Возможно ли, чтобы я уступил в этой страшной борьбе между вашей гордостью и моей? Я никого на свете не боюсь, кроме самого себя, могу ли я, из-за каких-то двух подростков, отречься от лучшего чувства: самоуважения?!

Кроме того, ваше поражение необходимо для самой борьбы, в которой я нахожусь, подобно Иакову, с Духом Божьим. Надо, чтобы я сам себе доказал ту истину, что человек господствует над добром и злом, и имеет такую же власть, как само Провидение, и даже наперекор ему, может довести до грехопадения чистейшие души и сокрушить самую твердую силу.

Наконец, разгадка неограниченной власти кроется, быть может, в той самой любви, которую я требую от вас. Оригинальный, гордый ловелас усыпляет ту, которую желает покорить себе. Но я не усыплю тебя, я пробужу тебя к жизни, Гретхен! Сладострастный загадочный маркиз де-Сад преследует идеал предвечного разума в терзании ограниченной материи. Скорбь твоя поможет мне овладеть и телом, и духом твоим, Христина! И увидим тогда, оправдает ли себя алхимия при настойчивом моем желании сделать кое-что!

Да что же это, на самом деле? Я, кажется, стараюсь найти объяснение и причины моим поступкам? Тьфу, пропасть! Я сам себя не узнаю! Черт возьми! Да просто причина тому кроется в моем характере и в непременном желании, quia nominor leo… А! Вот и Гретхен возвращается домой.

Грегхен действительно шла при слабом мерцании звезд и гнала своих коз, она казалась задумчивой, рассеянной, голова ее совсем поникла.

— Эта уже думает обо мне! — сказал про себя Самуил. В то же самое время балконная дверь в замке открылась, и пронзительный взгляд Самуила различил Христину, которая вышла на балкон, облокотилась на перила и подняла свои прекрасные голубые глаза к синему небу.