— Другая дверь, — сказал он.

Прошли последние четыре ступени, открыли третью дверь и тогда внезапно очутились в светлом месте.

— Вот мы и пришли, — сказал Самуил.

Они были в круглой комнате, освещенной лампой, подвешенной к потолку. Комната имела десять шагов в поперечнике. В ней не было дерева, она вся была каменная. Под лампой были приготовлены стулья и черный стол.

— Сядем и побеседуем, — сказал Самуил. — У нас есть еще четверть часа времени. Они придут в два часа.

— Кто придет в два часа? — спросил Юлиус.

— А вот увидишь. Ведь я просил тебя ничему не удивляться. Давай-ка поговорим.

Оба они сели. Самуил начал говорить.

— Ты видел часть подземелья твоего замка, а сейчас, когда те придут, мы посетим и остальную часть. Но и того, что ты видел, я полагаю достаточно, чтобы внушить тебе подозрение, что далеко не весь твой замок выстроен архитектором твоего отца. Признаюсь тебе откровенно, что я немножко помогал ему. Дело в том, что этот бедненький архитектор никак не мог поладить с готической архитектурой. Он то и дело приходил в гейдельбергскую библиотеку и рылся в разных старых гравюрах. Ты представь себе каменщика, привыкшего возиться с постройками классического стиля, которому внезапно задали задачу выстроить гнездо для какого-нибудь Гетца фон Берлихингена. Ну, конечно, он составлял такие планы, которые способны были привести в дрожь и греческих, и средневековых строителей. Вот тут-то, по счастью, я и подвернулся ему под руку. Мне удалось его уверить, что я нашел подлинные планы и чертежи эбербахского замка. Вообрази себе его восторг. Он и предоставил мне действовать, как я хочу, а так как у меня были свои причины действовать в полном секрете от него, то я разыгрывал все время роль скромнейшего помощника, исчезающего в лучах его славы. Я и принялся возобновлять в мельчайших подробностях средневековый замок какого-нибудь бургграфа или барона. Ну, как ты находишь? Удалось мне воскресить этого каменного Лазаря? Ведь вышло недурно, не правда ли?

— В самом деле чудесно, — задумчиво произнес Юлиус.

— Архитектор видел только то, что сияет там, вверху, на солнечном свете, — продолжал Самуил. — Слава богу, он не так часто торчал здесь, потому что в это время строил какие-то дома во Франкфурте. Рабочие были все в моем полном распоряжении, и я приказывал им делать, что мне было надобно, не говоря ему об этом ни слова. Под предлогом укрепления фундамента и устройства погребов я распорядился поставить лестницы, сделал кирпичную кладку, уверяя каменщиков, что так следовало делать по первоначальному плану замка. Мой архитектор всему этому верил и не возражал. Таким образом, я делал вид, что строю один замок, тогда как на самом деле строил два: один сверху, другой внизу. Видишь, я был прав, когда сказал тебе, что в твое отсутствие занимался архитектурой.

— Но с какой целью все это? — спросил Юлиус.

— Ас такой целью, чтобы немножко заняться политикой.

— Как? — переспросил Юлиус, придя в некоторое смущение.

Самуил с важностью продолжал:

— Юлиус, ты совсем перестал даже упоминать о Тугендбунде. Неужели ты совсем забыл о нем? Разве ты не прежний Юлиус, которого приводили в благоговейный трепет идеи свободы и отечества, который всегда негодовал на иноземное иго, всегда был готов пожертвовать своей жизнью? Я знаю, что обычно все студенты по окончании курса оставляют в университете свою молодость, свои вдохновения, свое великодушие и свою душу. Все это покидается вместе со старой трубкой, где-нибудь на столе, в углу залы, где справлялись коммерши фуксов. Тот, кто не удостаивал филистера поклоном, сам делается филистером, женится, плодится, преклоняется перед принципами, становится на колени перед властями и смеется над своими прежними потугами по части служения человечеству и своими тяжкими заботами о независимости своей Родины. Но я полагал, что такие превращения мы можем предоставить стаду заурядных смертных и что не перевелись еще избранные сердца, способные никогда не покидать благородного предприятия. Скажи Юлиус, ты все еще из наших? Да или нет?

— Всегда! — вскричал Юлиус с загоревшимся взглядом. — Только захотят ли меня? Видишь, Самуил, если я молчал о Тугендбунде, то вовсе не от равнодушия к нему, а вследствие угрызения совести. Ведь в самый день моей свадьбы было общее собрание, и я на нем не присутствовал. Мое личное счастье побудило меня пренебречь долгом. И вот сознание этого ни на минуту не покидало меня с тех пор. Я знаю, что виноват, и мне стыдно думать об этом. Если я не говорил тебе об этом, то не потому, что не думал об этом, а, наоборот, потому, что уж слишком упорно об этом думал.

— А если я предоставлю тебе случай не только оправдаться в глазах союза, но даже возвыситься? Устрою так, что тебе не только простят, но еще и поблагодарят?

— О, с каким бы восторгом я ухватился за такой случай!

— Отлично, — сказал Самуил. — Молчи и слушай.

В эту минуту раздался звонок. Самуил не двинулся. Звонок раздался во второй раз, потом в третий. Тогда Самуил встал.

Он подошел к двери, находившейся против той, в какую они вошли. Когда дверь открылась, Юлиус увидал лестницу, служившую продолжением той, по которой они спускались, и которая, без сомнения, выходила на берег Неккара.

Немедленно вслед за этим вошли три человека в масках. Первый из них нес факел.

Самуил приветствовал их глубоким поклоном и указал им рукой на кресла. Но незнакомцы в нерешительности остановились, без сомнения, пораженные присутствием Юлиуса.

— Это Юлиус Гермелинфельд, господа, — сказал Самуил, как бы представляя им друга. — Он хозяин этого замка. Он предоставляет его в ваше распоряжение, и его обязанность принять вас. Юлиус, это наши руководители, члены верховного совета, которые явились сюда в первый раз для осмотра того убежища, которое мы для них приготовили.

Трое замаскированных сделали успокоительные движения рукой и сели.

Самуил и Юлиус оставались на ногах.

— Легко ли вы отыскали дорогу, господа? — спросил Самуил.

— Да, легко, — ответил один из трех. — Мы шли шаг за шагом, придерживаясь плана, который вы нам передали.

— Вот эта камера, если бы вы нашли ее подходящей, могла бы служить для ваших частных совещаний.

— Превосходно. Приняты ли все предосторожности для нашей безопасности?

— Сейчас вы увидите. Юлиус, помоги мне потянуть эту веревку.

Он показал на толстый проволочный канат, который тянулся с потолка вдоль стены. Ухватившись за этот канат, Самуил и Юлиус притянули его на один фут вниз. Потом Самуил зацепил конец каната за крюк, вделанный в гранитную стену.

— Таким способом сразу исчезает двадцать трапов на каждой из двух лестниц, которые ведут сюда. Вы видите сами, что те три железные двери, которые запирают лестницу, почти излишни. Если бы пришла целая армия, то и ей не добраться до вас. Надо подвергнуть замок бомбардировке и разрушить его до последнего камня. Но у вас есть четыре выхода чтобы бежать отсюда.

— Хорошо, — сказал один из замаскированных.

— А теперь, — продолжал Самуил, — не желаете ли осмотреть зал общих собраний?

— Мы затем и пришли, чтобы все осмотреть.

— Подождите, я сейчас, только закрою западни, — сказал Самуил.

Он снял канат с крюка, канат поднялся вверх, и послышался отдаленный стук закрывавшихся западней.

Взяв в руку факел, Самуил открыл ту дверь, через которую вошли три главаря, и все пятеро спустились по лестнице.

Через двадцать ступенек Самуил остановился, нажал пружину в стене, открылся проход в длинный коридор. Самуил вошел в него, приглашая остальных следовать за собой. Они шли с четверть часа и подошли к какой-то двери.

— Здесь, — сказал Самуил.

Он открыл дверь и ввел своих спутников в огромную камеру, вытесанную в скале. В ней могло бы свободно поместиться до двухсот человек.

— Здесь мы находимся уже за пределами замка, — сказал Самуил. — Друзья будут приходить сюда со стороны горы, и никто из них не будет знать о том, что существует сообщение между этим залом и эбербахским замком. Я нарочно устроил так, с той целью, чтобы, если какой-нибудь Отто Дормаген выдаст собрание, то все-таки при этом остались бы вне подозрений хозяева замка, и не было бы открыто место ваших частных собраний. Теперь, когда вы все видели, сами скажите, находите ли вы эти помещения подходящими? Довольны ли вы?