— Я сам всегда был такого мнения, — сказал Самуил, — и то, что вы мне говорите, для меня не новость.

— Посланный ждал ответа, — продолжал барон, — и должен был вернуться в Ландек на другой день утром. Я сказал ему, что ответа никакого не будет и велел ему вернуться домой не раньше, как на следующий день вечером. Он на это не соглашался, Юлиус обещал ему сто флоринов. Я ему дал двести. Он согласился. Покончив с этим, я, не теряя ни минуты, отправился к пастору Оттфриду, моему другу детства, человеку очень умному и просвещенному. Я спросил у него, знает ли он пастора Шрейбера. Оказалось, что это один из его ближайших друзей. Оттфрид описал мне его, как человека простого, скромного, бескорыстного, человека с золотой душой, со взглядом, всегда обращенным к небу, чтобы видеть там бога и двух улетевших от него ангелов, на земле же ничего другого не знавшего, кроме людского горя, которое всеми мерами облегчал. Что же касается Христины, о ней Оттфрид сказал мне только одно: она достойная дочь отца. Возвращаясь от Оттфрида, я проезжал через Цейле. Я заказал там почтовых лошадей и в ту же ночь помчался в Ландек. Приехал туда во вторник утром. Я заходил в Лан-деке во многие дома, чтобы дополнить мои справочные сведения о Шрейбере и его дочке. Кого я ни спрашивал, все без исключения подтвердили то, что мне сказал Оттфрид. Никогда еще столь единодушный хор благословений не подымался от земли к небу. Пастор и его дочка были для этих бедных людей настоящими Провидениями. Они были жизнью и душой этой деревеньки. Знаете ли, Самуил, что вы ни говорите, а добродетель имеет свою приятную сторону. Пользоваться общей любовью — великая отрада.

— А иной раз и великая выгода, — сказал Самуил.

— Обойдя деревню, я отправился к дому пастора. Вот в этой самой комнате, где мы теперь садим, я нашел Юлиуса, Христину и пастора. Юлиус, пораженный удивлением, воскликнул: — Отец!. Пастор, в свою очередь не менее удивленный, воскликнул: — Барон Гермелинфельд!. Я отвечал на это:

— Да, г-н пастор, барон Гермелинфельд, который имеет честь просить у вас руку вашей дочери Христины для своего сына Юлиуса. Пастор Шрейбер окаменел от неожиданности. Ему показалось, что он бредит, или что он не расслышал. Он, видимо, старался собраться с мыслями. Христина вся в слезах бросилась ему на шею. Да и сам он, не умея сладить с собой, плакал и смеялся.

Самуил прервал барона:

— Это очень умилительная сцена, но вы, пожалуйста, пропустите ее. Вы знаете, что я весьма умеренно сентиментален.

Самуил уже давно успел оправиться от неожиданности. Само присутствие тут барона и первые же слова, которые он произнес, обнаружили перед ним покушение разрушить его власть над душой Юлиуса, и вся его гордость, весь его характер, созданный для борьбы, мгновенно заставили его принять оборонительное положение. К нему вернулось все его обычное нахальное и ироническое хладнокровие. Теперь он спокойно ел и пил, слушая барона с самым спокойным и беззаботным видом.

Барон Гермелинфельд продолжал:

— Я сокращу свой рассказ, да и притом я уже дошел до конца. Весь этот день я провел с моими счастливыми детьми. Их счастье с избытком отблагодарило меня. Они были мне глубоко признательны, словно бы я обладал правом переделать то, что сам бог так хорошо устроил. Вы меня знаете, Самуил, но вы меня не так понимали, неверно обо мне судили. Вам случалось видеть, как иногда я делал уступку узким и несправедливым требованиям света. Это действительно случалось. Но знайте, что, уступая иной раз требованиям света, я всегда старался по возможности внести в них поправку. Будем искренни и будем справедливы. Разве природа не дает очень часто доброго урока обществу?

— Я понял этот деликатный намек, милостивый государь, — с горечью сказал Самуил. — Продолжайте. Барон продолжал:

— С какой стати стал бы я противиться этому браку? Из-за того, что Христина небогата? У Юлиуса хватит на двоих. А потом, когда он получит наследство от моего брата, хватит и на четверых. Из-за того, что Христина не благородного происхождения? А что такое я сам был двадцать лет тому назад? Но вернемся к фактам и событиям. В среду я вернулся во Франкфурт. В четверг я вновь был в Ландеке и, запасшись всеми необходимыми документами, привез с собой моего друга Оттфрида. Вчера, в субботу утром Оттфрид обвенчал Юлиуса и Христину в Ландекской церкви. Уж вам придется извинить Юлиуса за то, что он не пригласил вас к себе на свадьбу. Это я не позволил ему известить вас. Через час после венчания Юлиус и Христина отправились в свое свадебное путешествие, которое продлится целый год. Они поедут в Грецию и на Восток и вернутся через Италию. Пастор Шрейбер не мог решиться на внезапную разлуку со своей дочерью. Он вместе с Лотарио будет сопровождать их до Вены. Там он с ними распростится и вернется в свою долину, предоставив их любви и южному солнцу. Ну, что вы скажете на это, Самуил?

— Я скажу, — ответил Самуил, вставая из-за стола, — что вы очень ловко выхватили у меня из рук Юлиуса. Похищение вам удалось. Я вынудил вас к великодушию и беспристрастию, и вы очень ловко извлекли выгоду из этого безвыходного положения. Вы вели игру с отчаянной храбростью, и я должен признаться, что эту первую ставку я проиграл. Но я еще отыграюсь.

Он позвонил. Вошла служанка.

— Вели оседлать мою лошадь, — сказал он. — Я сейчас уеду.

Барон улыбнулся.

— Вы собираетесь вдогонку за ними? — спросил он.

— С какой стати! — сказал Самуил. — Я буду спокойно их дожидаться. У меня, слава богу, найдется немало других дел, и я не могу отдать всех своих сил на такую жалкую вещь, как простое пари. Всему придет свое время. Теперь вы с Христиной воспользовались удобной минутой действия против меня, в свою очередь, наступит и моя минута действия против вас. Вы кончили свое, я начну свое.

— Да я вовсе не кончил свое, — возразил барон. — Этот год их отсутствия я намерен употребить на то, чтобы осуществить мечту Юлиуса. Ведь не за тем же только я остался здесь, чтобы разделить с вами компанию. Я только из вежливости написал вам сегодня утром, чтобы избавить вас от неприятности сделать визит прислуге, которая одна только осталась в доме. А я жду сейчас архитектора из Франкфурта. Я хочу купить и заново выстроить Эбербахский замок в течение этого года. Вместо развалин Юлиус найдет здесь свою мечту, вырытую из-под земли и возвышающуюся на горе. Я хочу, чтобы он ни в чем не терпел недостатка, ни в самом себе, ни вокруг себя, хочу, чтобы любовь его сердца дополнялась благоденствием его жизни. Вообще его счастье — это мое единственное оружие в борьбе против вас.

— Это значит, что вы хотите, чтобы мое оружие против вас состояло в его несчастье, — возразил Самуил. — Но только предупреждаю вас, нежный родитель, напрасны будут все ваши старания. Юлиуса вы у меня не вырвете. Он предо мной преклоняется, а я его люблю. Да, черт побери, — продолжал он, отвечая на невольное движение барона, — я его люблю, как все гордые и сильные души умеют любить души слабые и преданные, которые отдаются им! Я так давно и долго клал свой отпечаток на дух вашего сына, что вам уже не удастся стереть его. Вам не переделать ни его, ни моей натуры. Вы не сделаете его энергичным, а меня слабым. Вы переделаете для него замок, но попробуйте-ка переделать его характер. Он нерешителен, и ему необходима твердая, суровая рука, которая бы его поддерживала и направляла. Неужели такой ребенок, как Христина, может оказать ему эту услугу? За этот год он страшно соскучится по мне, сам будет ко мне стремиться. А вы говорите, что я пущусь за ним в погоню! Зачем? Он сам ко мне прибежит.

— Послушайте Самуил, — сказал барон, — вы знаете меня и знаете то, что я человек совсем не такого нрава, чтобы не принять вызова и отказаться от борьбы. Знайте, что то, чего Христина не могла сказать Юлиусу, чего она не решилась сказать своему отцу, она знала, что смело может доверить мне. И она доверила. Да, она не скрыла от меня ваших невероятных угроз, милостивый государь, и само собой разумеется, что в ее поединке с вами я буду ее секундантом.