А потом мой бывший друг исчез со всех радаров.

Город накрывает ночь, в глазницах домов зажигаются лампочки, над антеннами клубятся грозовые тучи с невнятными белыми вспышками в черном нутре.

Наверное, мальчик наигрался. Наверное, он понял, что нам не по пути. Из легких вырывается вздох облегчения, но горькая досада давит на плечи.

Плотно задвинув шторы, с ногами взбираюсь на скрипучую кровать, водружаю на пузо треснутый поднос, ем консервы прямо из банки и запиваю их остывшим кофе. Мрак в радиусе метра рассеивает голубое свечение дисплея старого тормозного ноутбука, два года назад купленного Стасей в ломбарде. Дата в правом нижнем углу пугает — завтра двадцать первое июня, четверг.

Завтра в Озерках, в странном месте, именуемом тату-салоном, я вновь встречу наглухо закрытого молчаливого Ника и попытаюсь его разговорить.

Я в сотый раз осмысливаю написанные Сорокой строчки. До меня дошло: в тот далекий день на крыше он попросил друзей быть счастливыми, не терять себя в суете и проблемах, жить на всю катушку, мечтать, ценить каждый миг.

Но как это может вернуть его душу свету?

Гуглю подробности давнего убийства, но поиск выдает только сухие строчки криминальных сводок. Пятнадцать лет назад трое отморозков нанесли множественные ножевые ранения студенту колледжа и бросили в колодец умирать…

В сердце саднит незаживающая рана.

Сорока, вольготно раскинув по бедру резные крылья, пристально глядит на меня, совсем как птицы со старого погоста, наблюдавшие за нашим последним разговором.

Год назад с этим ноутом под мышкой я бродила по тем же лугам и холмам, забредала даже на кладбище, но тогда Миха не явился мне. Тогда я еще не постигла потерю, не узнала «тишину», не нуждалась в чуде и не могла его увидеть.

Кто знает, не стоял ли он за моей спиной, когда я, сидя на берегу зеленой реки в зарослях ив, искала в сети инфу о местных преданиях для отчета по учебной практике.

Перелопатив кучу сайтов, я все же смогла тогда подготовить доклад, за который потом получила «отлично» и удостоилась похвалы куратора.

Кликаю по синему ярлыку на «рабочке», отставляю поднос и, сгорбившись, углубляюсь в чтение легенд и поверий, свидетельств о паранормальных явлениях — встречах с духами и призраками, научных обоснований краеведов и историков.

В тексте доклада есть даже комментарий практикующего экстрасенса:

«…Одной из причин, удерживающих Душу умершего на земле, — утверждает он, — являются родственники погибшего, страдающие по безвременно ушедшему близкому им человеку. Физическая и душевная боль одинаковы по своей силе. Боль утраты и переживания близких привлекают внимание Души умершего, притягивают Душу своими энергиями и эмоциями и не отпускают. Душа испытывает боль, не меньшую, чем боль во время горения физического тела, но не может освободиться…»

«…Вы делаете только хуже. Все вы… — злой шепот Сороки долетает из задворок памяти. — Я устал. Мне паршиво тут. Потому что… все должно идти своим чередом…»

Осознание пронзает молнией. Потрясенно втыкаю в экран, судорожно заправляю волосы за уши, и кусочки безнадежно рассеянного пазла собираются в картинку.

Страдания и скорбь живых по ушедшему близкому человеку… Вот что держит Сороку здесь!

Он не может уйти и чувствует из-за них чудовищную боль.

Вот почему он так упорно заставлял меня вытравить ее из себя!

Захлопываю ноутбук и буравлю взглядом непроницаемую ночную тьму. Мутит, по телу ползут мурашки.

Один из виновных — Ник. Это он не отпускает погибшего лучшего друга. Это он мучится и забивает на себя. После смерти Сороки его жизнь сошла с нужных рельсов и покатилась по неправильному пути.

Мы оба после утраты живем неправильно — погружаемся на дно, убиваем в себе надежды, не видим солнца, не ценим времени, отведенного нам на земле…

Мы живем не так, как должны были жить!

Теперь мне ясно, зачем Сорока привел меня на крышу — он хотел напомнить Нику, кем тот был. Хотел, чтобы его друг воскресил в себе стремления и мечты и был счастливым, несмотря ни на что. Чтобы жил…

И не держал тут больше Сороку.

Того же хотела бы для нас с Пашей и Стася — золотые строчки на крыльях так и не познавшего полет самолетика кричали об этом.

Мы тоже должны быть счастливыми. Пусть по отдельности, но должны.

Опираюсь ладонями о подоконник, разглядываю проезжающие внизу машины и людей, не по погоде надевших ветровки. Этим летом невыносимая жара ведет жестокую войну с ураганами и ливнями, от вчерашнего дождя не осталось и следа, лишь кое-где парят еще не высохшие лужи.

Волнение превращает кровь в густой кисель, мышцы немеют, мысли расползаются, как пугливые тараканы.

Сверяюсь с монотонно тикающими часами хозяйки, но они не проявляют милосердия — пора выходить, ковылять к остановке и ехать в Озерки.

За очередной порцией боли. За черно-белой мудрой сорокой, которая окончательно разорвет связь между неприглядным Фениксом и Стасей и освободит мою сестру.

За новой встречей с Ником.

Пульс заходится.

Я так и не определилась, с чего начну разговор. Придется импровизировать, и это хреново — «викинг» может прихлопнуть меня одной левой, если я сунусь на запретную территорию.

Глубоко вдыхаю и выдыхаю, поправляю рукава тонкой блузки, забираю трость и телефон и героически хромаю в темноту прихожей.

Серые коробки Озерков жмутся к чахлым посадкам, отделяющим их от заводов промзоны, на берегу здешнего пруда на разноцветных мотивах покрывал загорают аборигены, изнуренные зноем и духотой.

Троллейбус тарахтит, переводя дух на светофоре, рывком трогается с места и с натугой движется дальше. Он похож на меня — не может обмануть свою природу, крепко держится за спасительные провода и ни на что не способен без них.

Металлический голос призывает пассажиров быть взаимовежливыми, но перепалка кондуктора с безбилетником выходит на новый виток. Покидаю место для инвалидов, цепляясь за поручни, двигаю к средней площадке и, с трудом преодолев две крутые ступени, наступаю подошвами на проросшую сквозь асфальт траву.

Старый район навевает безотчетную тоску, ностальгию по былому, прожитому не мной…

Тянет пылью, бензиновыми выхлопами, стоячей водой и канализацией.

Углубляюсь в загаженные дворы, и чувства ощетиниваются в тревоге.

Я каждую секунду ожидаю наступления «тишины», противного писка в ушах и заброса в сознание Сороки, но этого не происходит.

Надпись о мире остается позади, меня окружают однотипные дома с полотнами развешенного на сушилках белья и хламом на балконах. Напротив подъезда Сороки агрессивно переливается вывеска тату-салона.

Мигрень обручем давит на виски, блузка липнет к вспотевшему телу, на лбу выступает испарина. Опускаюсь на доски сломанной скамейки, озираюсь по сторонам и меня обволакивают заунывные шансонные мелодии, шипение воды и масла, запахи щей и гниющего мусора с близлежащей помойки.

Здесь, в этой беспросветной черно-белой реальности, взрослели и боролись за право быть собой двое мальчишек — Сорока и Ник.

Бесшабашный юный Ник из сна вопреки всему заставляет меня улыбнуться.

Я не подготовилась к разговору, не подобрала к нему ключ. Но человек, обладавший такой улыбкой, не может быть плохим и навредить мне.

Поднимаюсь и, стиснув зубы, направляюсь к белой пластиковой двери.

Созданная кондиционером прохлада обдает лицо и пробирается под влажную одежду, из полумрака проступают кирпичные стены с плакатами, фото и дипломы, шторка с языками пламени и восторженная физиономия девчонки.

— Ты все же пришла! — Она выскакивает из-за стойки администратора и до треска ребер обнимает меня.

— Привет! — Осторожно отстраняюсь и плетусь следом за ней.

Я сканирую помещение в поисках Ника, но кресло в углу пустует.

Проследив за моим взглядом, девчонка поясняет: