Вы знали, что вернетесь - в количествах, не поддающихся воображению. Что будете гнать нас, охотиться на нас, вытеснять нас в холодные низины и горные пещеры над бурным морем. Пока мы не пропадем. А потом вы, разумеется, начнете гнать друг друга.

  Если осмелитесь вспомнить, то, может быть, поймете. Я убийца детей - ваших детей. Нет, не надо ужаса! Ваши руки в крови МОИХ детей! Вы больше не можете убивать нас, но мы можем убивать вас - и будем. Мы клинок древней памяти. Памяти огня, памяти льда, памяти боли, причиненной нам вами. Я отвечу на каждое прегрешение. Я стану рукой вашего уничтожения. До последнего ребенка.

  Я был Оносом Т'ооланом. Я был Имассом. Когда-то я смотрел на цветы, танцующие на ветру.

  Видите армию? Я пришел убивать вас. Ищите холодные низины. Ищите пещеры в утесах над бурными морями. Какая разница? Все убежища не помогли нам, не помогут они и вам.

  Ясно вижу истину: вы не ждали, что мы вернемся.

  Тем хуже".

  Да, ему должны нравиться такие мысли, эти смелые, праведные выражения мести, заслуженной и давно подготовленной. Что невинность юных - ложь, что они стали наследниками, взросли на подлых делах предков.

  Это были - он понимал - мысли Олар Этили, нашептываемые в тайных местах его души. Он ее отлично понимал. Как и всегда.

  Баргасты заслужили свою судьбу. Они убили его жену и детей. Он помнил наглость в глазах тех, что расправились над его семьей - но разве он это видел? Невозможно. Он был уже мертв. "Она вползает в меня. Олар Этиль, тебя не звали. Ты хочешь, чтобы я служил тебе. Ты хочешь... да, я знаю, чего ты хочешь. Ты осмеливалась называть это исцелением.

  В тебе есть мертвый росток, Гадающая. Высохшая, жалкая штука. В других он живет - иногда тонкий и слабый, иногда расцветший от сладкой тоски. Олар Этиль, этот росток имеет имя, но даже имя его заставит твои губы кривиться. Его имя - сострадание.

  Однажды я встану перед тобой, Олар Этиль, и поцелую, и дарую вкус того, чем ты не обладала никогда. Увижу, как ты давишься. Плюешься в буйной ярости. И тогда зарыдаю, показывая тебе твою ничтожность.

  Мы слишком долго бежали. Мой народ, мой благословенный и обреченный народ. Ты не выдавишь и слезинки, Гадающая, над мнимыми твоими детьми? Они отлично прожили века, медленно увядая - ты показала момент, которого я не видел, о котором не знал. Я стоял перед первыми людьми. Расскажи о крови, которую я пролил, улови эхо недавнего преступления, чтобы два воспоминания спаялись. Словно правота - маска, которую можно надевать снова и снова.

  Дураком меня считаешь?

  Тук, брат мой, прогнал меня. Но теперь я думаю: его заставили. Думаю, Олар Этиль, ты крепко его схватила. Я потерял брата и думаю, он больше не вернется. Я хотел бы оплакать его судьбу.

  Если бы я мог..."

  Силы собираются где-то на востоке. Древний садок Телланн стал буйным огнем, словно запылали все равнины до горизонта. Он почти мог ощутить жар, почуять горький дым. Где-то еще - недалеко - Омтозе Феллак бурлил, издавая грохот вскрывающихся ледяных рек. Гудели моря, стонала земля. Еще ближе вонь К'чайн Че'малле неслась по ветру, как будто выпотрошили змею. И еще... "да. Аграст Корвалайн. Бледные призраки прошлого снова ходят по этой стране. Старшие Садки опять возвышаются. Во имя духов земли и воды, что здесь началось?

  Олар Этиль, когда это случится, Т'лан Имассы превратятся в увлеченные ураганным вихрем пылинки. А то, чего ты желаешь... нет, слишком велика цена. Слишком велика".

  Однако он шагает, как будто для его народа еще доступно некое предназначение, как будто смерть не лишила их славы."Мы потеряли разум. Тук Младший, что за зимний прилив несет нас? Скачи ко мне, давай поговорим как встарь. Тук Младший, я прощаю тебя. За все раны, за твое отрицание... не могу не простить".

  Значит, последнее путешествие в бурю. Он, наверное, поведет. Его народ, наверное, последует. Хотя бы одно понятно: пусть Т'лан Имассы легче пыли, они должны там быть. "Нельзя, чтобы нас забыли. Мы заслужили лучшего.

  Мы были вами, пока вы не родились. Не забывайте нас. И в памяти, умоляю, позвольте нам стоять, гордо выпрямив спины. Оставьте нам наши отпечатки на песке, что непременно окажутся на пути вашем - вы поймете, что, куда бы ни шли, кто-то уже прошел впереди".

  Вслед Оносу Т'оолану шагали три тысячи Т'лан Имассов. Оршайны, бролды и десятка два других, забытых племен - те, что пали в Войнах, те, что сдались отчаянию.

  Похоже, подозревала Рюсталле Эв, Онос Т'оолан не знает, что открыл им душу, что ужасные его переживания объяли всех. Древние барьеры порваны, ее и остальных треплет буря безмолвия, терзает, доводит до онемения.

  На поле убийств его стоны сливались с их стонами; но теперь Первый Меч крепко сжал их в злодейских руках.

  Они останутся с ним. Нет выбора. Когда он, наконец, падет - как должно быть - падут и они.

  И это... приемлемо. Даже справедливо. "Убийцы детей не заслужили славы. Пещеры опустели, но мы не можем в них жить. Воздух сперт пролитой кровью. Даже пламя костров нас не согреет".

  Она ощутила, что с ними больше нет Кальта Урманела. И не удивилась. Хотя ее терзала боль потери, ее голос почти не слышался за мучениями Первого Меча. Любимый и так был потерян, хотя сам этого не понимал.

  Да и ее любовь давно превратилась в простую ревность. Его сломали К'чайн Че'малле, давным-давно, когда убили жену и детей. Она любила воспоминание, причем порочное воспоминание.

  "Ну, хорошо, что его нет. Что он решил не продолжать. Правда, я восхищаюсь силой его воли, способностью отринуть власть Первого Меча". Остались ли позади и другие? Она не знала, но если остались... она будет молиться, чтобы их компания утешила Кальта.

  "Каково это - потерять любовь, которой и не было вовсе?"

  Улваг Тогтиль, тот, что был приемышем среди Имассов Оршайна, чья кровь была загущена Треллан Телакаями, едва брел за спиной Первого Меча, словно руки и ноги его были искалечены. Суровость Трелланов, хорошо послужившая на поле убийств, успела утонуть в бездонном колодце, эмоциональном вихре Имассов.

  "Слишком глубокие чувства, о, как посмеялись бы эти твердолобые. Те, что глядят на умирающего взглядом стервятника. Забавно, но ведь и деревья дрожат на холодном ветру; а если ты проиграл, приятель - что же тебе мешало выиграть?

  Онос Т'оолан дал нам свою боль. Он не знает о даре, хотя дар его велик. Мы подчинялись приказам Меча, не зная его души. Мы думали, что нашли тирана, превзошедшего самих Джагутов. Но он же потерян, как все мы.

  Но если были незримые свидетели того мига, твердолобый среди нас... ах, что вы так боитесь показать? Почему страшитесь слез и тихих всхлипываний? Надменно улыбаетесь, но в чем ваше торжество? Хотел бы я знать. Самодельные цепи так туго стянули вас, и чем тут гордиться? Неспособность чувствовать - не добродетель.

  И улыбки ваши кривы".

  Улаг играл так всю жизнь, и потом, в пепле Телланна, в круговоротах безумной реки - тропы Первого Меча. Воображал невидимое присутствие, море смазанных лиц, полчища непонятных мыслей за пеленой глаз.

  Иногда он склонен был говорить с ними.

  "Я волк, что умирает от одиночества, если его изгонит стая. Поэтому, даже одинокий, я стараюсь думать иначе. Не было истинного единения Т'лан Имассов, ибо мы отказались от памяти жизней. Но даже среди них было лучше, чем одному. Ах, что я за дурак. Мои слушатели - грядущее осуждение, и когда оно, суровое, заговорит множеством голосов, я не услышу.