– На вас никто не похож, государь. И слава богу!

И они, весело смеясь, покинули галерею. Король строил уже планы насчет блестящего будущего Филиппа.

Через три дня Сильви покинула Париж, чтобы никогда больше туда не возвращаться. Сопровождал ее один Персеваль: он знал, куда она направляется в действительности, и должен был превратиться в единственную связующую нить между герцогиней и остальным миром. Ему же комендант тюрьмы в Пинероле должен был сообщать все новости о своем пленнике. Накануне Мари отправилась вместе с мужем в Англию, а Филипп – в Брест.

Печальнее всего было расставаться с верными спутниками прежних лет ее жизни, особенно с Жаннетой, которую она любила, как сестру. Однако тайна, в которую, кроме нее, были посвящены только сын, Персеваль и, естественно, Гансевиль, не подлежала дальнейшему разглашению, невзирая на преданность Жаннеты и остальных слуг. Вот почему было решено держаться версии об отъезде в далекий бретонский монастырь, настоятельница которого в память о герцогине Вандомской согласилась стать ее сообщницей. Взять кого-либо с собой было невозможно.

– Значит, вы отказываетесь видеть собственных внуков? – спрашивала Жаннета, всхлипывая.

– За меня их увидишь и полюбишь ты. К тому же я не имею права соглашаться, чтобы ты разделяла со мной затворничество. Ведь у тебя есть муж, наш дорогой Корантен. У тебя долг перед ним, как у него – перед герцогскими землями, доверенными его заботам. Вы оба поможете будущим Фонсомам...

– Знаю, знаю! Мы с Корантеном горды вашим доверием и доверием ваших детей, только... Стоит мне подумать, что мы больше не свидимся...

– Полно! Кто, если не ты, учил меня мужеству? Мне оно тоже пригодится. Я должна уйти из мира, об этом твердит мне внутренний голос. Там, рядом с морем, без которого не мог жить Франсуа, я надеюсь обрести душевный покой.

– Не будет ли монастырская жизнь слишком суровой? Ваше здоровье сильно пошатнулось после той страшной болезни. Вы так и не восстановили прежних сил...

– Не беспокойся, за мной будут хорошо ухаживать. А дальше – как решит бог.

Вопреки ожиданиям, расставание с бывшей Марией де Отфор прошло легче. Та удивленно приподняла брови, усмехнулась по-прежнему прекрасными голубыми глазами, внимательно посмотрела на подругу, склонила голову набок...

– Вы – в бретонском монастыре? Кого вы пытаетесь в этом уверить, милочка? Со мной этот номер не пройдет.

– Почему?

– Потому что этот выход не для вас. Не вы ли терпеть не могли монастыри? Или хотите заставить меня поверить в преображение, происшедшее после паломничества к плащанице Господа нашего Иисуса Христа?

– По-вашему, это так невероятно? Лучше скажите серьезно, Мария, куда я, по-вашему, направляюсь?

– Вот уж не знаю! Но не удивлюсь, если бы взяли курс на греческие острова... Ведь вы верите в смерть Бофора не больше чем я и наверняка собрались проверить свои догадки лично. Так, во всяком случае, поступила бы на вашем месте я.

Сильви не удержалась от смеха и с огромной нежностью обняла женщину, хранившую вместе с ней самый смертоносный из всех секретов французского государства.

– Вы сумасшедшая, Мария! Но я люблю вас именно за это.

– А я – вас! – прошептала госпожа де Шомбер. – Я буду тосковать. Надеюсь, если поиски увенчаются успехом, вы дадите мне об этом знать. Я буду счастлива вести о том, что недостойному отпрыску так и не удалось вычеркнуть своего отца из списка живых...

Удаляясь от Нантея, Сильви долго махала платком. Когда осела пыль, поднятая колесами ее кареты, женщина, носившая прежде прозвище Аврора, разрыдалась и заперлась в молельне, откуда не выходила целый день.

Наконец настала очередь Д'Артаньяна. Путешественники уже садились в карету у дома на улице Турнель, когда он вырос перед ними как из-под земли, спрыгнул с коня, не подозвав конюхов, и, подбежав к Сильви, обнял ее и нежно поцеловал прямо в губы. Никогда еще ее так не целовали!

– Как много лет я мечтал о том, чтобы сделать это! – воскликнул он, не подумав извиниться; впрочем, никто не требовал от него извинений. – Мы больше с вами не увидимся – во всяком случае, на этом свете, если на то будет божья воля.

– Как вы можете? Вы молоды, как никогда, и, надеюсь, останетесь молодым еще долго. Или вам тоже предстоит дальний путь? – спохватилась Сильви, заметив, что офицер одет по-дорожному.

– Да. Мушкетеры уже сегодня покидают Сен-Жермен вместе с королем. Почему-то я уверен, что вы будете молиться в своем монастыре за спасение моей души: я уже не вернусь назад...[23] Но вы не печальтесь! Смерть в бою – желанный конец для любого воина. Так моя душа быстрее соединится с вашей.

Он подал ей руку и усадил в карету, где уже находился Персеваль. Поприветствовав шевалье, он захлопнул дверцу. Последнее, что увидела Сильви, кроме Жаннеты, рыдавшей в объятиях Корантена, и Николь, упавшей на грудь Пьеро, был силуэт Д'Артаньяна, застывшего посреди улицы Турнель в низком поклоне, купая перья шляпы в уличной пыли. Казалось, он прощается с самой королевой...

– Как много людей вы заставляете страдать своим отъездом... – прошептал Рагнель, тоже с трудом сдерживавший слезы. – Вы уверены, что никогда не будете сожалеть о содеянном?

– Ни одного дня я не проживу без горьких сожалений, дорогой крестный. Но поймите же, меня ждет осуществление мечты всей моей жизни!

– Никто не желает вам счастья так искренне, как я! Надеюсь, ваша мечта действительно осуществится.

Те же мысли не покидали его спустя несколько дней, когда, стоя на набережной в маленьком порту Пирьяк, он провожал взглядом кораблик под красным парусом, уносивший Сильви по синей глади моря в сторону горизонта, туда, где ее ждала любовь. При этом он вопреки своим ожиданиям почти не испытывал боли: ведь он не заботился о себе, к тому же, помимо Филиппа, один он обладал привилегией проникать порой в магический круг, внутри которого собирались обитать Франсуа и Сильви. Правда, до первого свидания с ними должно было пройти не меньше года, тут-то и коренился главный вопрос: сколько времени отпущено господом ровеснику века, еще не ощущающему, впрочем, груза лет?

– По крайней мере, достаточно, чтобы еще ей пригодиться! – сказал себе Персеваль, провожая взглядом уменьшающееся красное пятнышко, колеблющееся на волнах.

Наконец, отвернувшись от моря, он зашагал в сосновую рощу, где его поджидал Грегуар с каретой. Оказалось, что и старый кучер смотрит с козел на море, не стесняясь катящихся по щекам крупных слез. Безмолвное горе старого слуги Фонсомов, сурового холостяка, прослывшего хмурым молчуном из-за своего нежелания произносить больше трех слов за день, от которого Сильви в благодарность за его многолетнюю преданность не стала скрывать, куда в действительности лежит ее путь, тронуло Рагнеля до глубины души. Он устроился рядом с кучером на козлах, похлопал его по плечу и заговорщически ухмыльнулся.

– А теперь вези меня в монастырь Локмария. Мне надо поговорить с настоятельницей.

Грегуар улыбнулся ему в ответ – сначала робко, потом радостно. Связывающие их дружеские узы стали еще крепче, появилась еще одна причина задержаться среди живых. Кивнув головой, он развернул коней и направил их в сторону Ванна.

Тем временем Сильви, сидя под мачтой, смотрела на приближающиеся розовые гранитные скалы Бель-Иля, покрытые густой растительностью, на редкие белые домики на склонах. Гористый остров походил на цитадель, внутри которой разросся буйный сад, грозящий поглотить древние стены. Наслаждаясь целебным морским воздухом, полным ароматов соли и водорослей, путешественница думала об Авалоне, зачарованном острове из северных легенд. Вряд ли Бель-Иль сильно отличается от него...

После двадцатилетней разлуки она возвращалась туда, где осталось ее сердце. Казалось, она доверила его этим скалам, а сама на время обернулась другой женщиной, чтобы, пройдя через столько испытаний, снова оказаться здесь... Вдруг ее дожидается на пороге старого дома малышка Сильви, бегавшая босиком по песчаным пляжам и ловившая креветок в заводях, оставшихся после отлива?