— Да дерни ты его из розетки! — сказала Юля, видя, что Светлана продолжает сидеть, глядя куда-то вдаль.

— Что? — переспросила Света, словно очнувшись ото сна.

Юля более внимательно посмотрела на нее:

— Ты не... — она хотела спросить «не заболела ли», но сияющие глаза Светланы, весь ее вид свидетельствовали об обратном. — Ну все понятно, — заключила Юля, — дело ясное, что дело темное.

— Что ясное? — Снежана, сразу оживившись, быстро вытащила голову из свитера и продела руки в рукава. — Что темное?

— Это я английские глаголы повторяла наизусть, — объяснила Светлана, стряхивая с себя оцепенение.

— Ну да, — радостно закивала Снежана, угадывая, на что намекала Юля. — Если бы от английских глаголов люди так светились, то на улицах можно было бы не включать фонари, — улыбнулась она, присмотревшись к подруге.

В самом деле, что-то с ней творилось не то, поняла Светлана, когда обнаружила, что улыбается и всем прохожим на улице. Все казались ей такими замечательными, и даже постоянно висевшее над ней облачко тревоги из-за бабушки перестало быть таким давящим. Однокурсники, встретившись с ней взглядами и обменявшись кивками, останавливались, потом поворачивались и смотрели вслед.

— У тебя сегодня не день рождения? — прошептала Алла, когда началась лекция по истории искусства и еще нестарая преподавательница своим ровным голосом заполнила аудиторию. Алла так пытливо смотрела на Светлану, что та не выдержала.

— Я потом скажу, — негромко проговорила она, надеясь, что сумеет найти какой-нибудь вполне понятный предлог для своей радости.

И она действительно нашла отговорку — рассказала им про звонок Галины Григорьевны: та попросила ее приехать вечером в Останкино на телевизионную передачу «Никто не забыт» — встречу ветеранов космоса.

— Про Байконур? — допытывалась Алла. — А почему они пригласили тебя? Ты что, на космическом корабле родилась? — Она шутила, совсем не желая обидеть или задеть Свету.

— Нет, испытывала коляску, которую потом отослали на Луну, — отшутилась она.

Катя и Алла рассмеялись, не догадываясь, что творится в душе Светланы.

Сначала ей было как будто зябко, но когда включили осветительные приборы, ощущение озноба прошло. Приехавшие в студию мужчины и женщины, в основном уже немолодые, здоровались, обменивались шутками. Многие из них, судя по всему, не виделись уже давно.

— Ты как? — слышалось то с одной, то с другой стороны.

Она смотрела, как обнимаются два человека: один уже довольно старый, высокий, с палкой в руке и другой — молодой, широкоплечий, основательный, — кажется, кто-то из космонавтов. Светлана знала их в лицо, но не все фамилии помнила. Только те, чьи фотографии с подписями висели в квартире Галины Григорьевны, были ей хорошо знакомы.

— Литовская... — услышала она вдруг за своей спиной. — Ланочка?

Она обернулась.

На нее смотрели мужчина и женщина — им было столько лет, сколько было бы матери и отцу, если бы...

— Рады познакомиться, — протянула руку женщина. — Мы правильно угадали? Вообще-то мы знакомы, — она улыбнулась. — Правда, когда мы виделись в последний раз, ты училась ходить. А сейчас, — она отступила и посмотрела на девушку, — вылитая мама. Такая же красавица, как и она.

— Да, — серьезно кивнул стоявший рядом со своей женой мужчина. — Аркадий Иванович, посмотрите, как выросла Ланочка.

Высокий, седой, сутуловатый мужчина с седым ежиком волос обернулся, посмотрел на Светлану пронзительными карими глазами и, опираясь на палку, подошел к ней:

— Здравствуй! Я слышал, что ты здесь, в Москве. Не с Еленой Васильевной? Поступила?

Вопросы у него были отрывистые, словно он отдавал команды. И, судя по тону, он и в самом деле привык командовать. Светлана помнила это имя: Аркадий Иванович. Строгий, жесткий и в то же время озорной. Требовательный. Но не только по отношению к другим. В первую очередь и к самому себе. В той аварии погиб его родной брат. По его инициативе ближайшие сотрудники помогали им с Еленой Васильевной. Но в последние годы многие из них сами оказались без работы, многие КБ, связанные с космосом, закрылись, и классные специалисты разъезжались в разные города к своим детям, родителям, а то и внукам.

— ...Пока на первом, — продолжала отвечать на его вопросы Светлана. — Довольна? — Она задумалась. — Наверное...

— Правильно, — кивнул Аркадий Иванович, — довольными бывают только дураки. А космос рисуешь?

— Нет, — Светлана покачала головой. — Я только с натуры.

— Ну вот полетишь на Марс и привезешь оттуда этюды, — исподлобья глядя на нее, проговорил Аркадий Иванович, и по его виду трудно было сказать: то ли он шутит, то ли говорит всерьез. — Но, смотри, теперь не теряйся. Вот тебе моя визитка: звони непременно. Если что нужно, поможем, насколько в наших силах будет. Как идет учеба, будешь отчитываться. — И снова посмотрел на нее исподлобья.

Светлана невольно рассмеялась. Аркадий Иванович тоже улыбнулся:

— Вот, а говорят, что я всех запугиваю, — обратился он к женщине с короткой стрижкой и в брючном костюме. Это была его жена — Анна Павловна.

— Прошу вас садиться, — громко проговорила женщина, которая встречала всех в вестибюле. — На листочках указаны фамилии.

Аркадий Иванович, словно не слыша этих слов, крепко взял Светлану под руку и повел ее за собой.

— Мое место наверху, — попыталась возразить она.

— Ничего страшного, — ответил Аркадий Иванович, не выпуская ее руку. — Посидишь со мной. Запись будет длиться долго, а я хочу расспросить тебя еще о многом. Будем обмениваться впечатлениями по ходу, — он озорно подмигнул ей. — Это только говорится, что мы должны говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды. А все равно — большая часть останется там, — он показал рукой в сторону, словно бросал что-то в корзину. — Ты ведь пришла, чтобы узнать, как оно все было на самом деле? Вот и поедем после передачи, выпьем коньячку...

— Девушек спаиваешь? — фыркнула его жена, устраиваясь по другую сторону от Аркадия Ивановича.

— Разве коньяком можно споить?! — возмутился Аркадий Иванович.

Он пытался найти непринужденный тон, но Светлана чувствовала: он волнуется. День памяти погибших — не самый лучший день для тех, кто остался в живых, и, быть может, каждый невольно считает, что косвенно в чем-то виноват перед теми людьми, для которых этот день стал последним в их жизни.

Слушая выступавших, Светлана в который раз представила себе, как страшный взрыв разметал и корабль, и площадку. От рабочего здания не осталось даже щепок. Только фундамент. С того времени их возводили на более безопасном расстоянии и более укрепленными. А на старте не разрешалось присутствовать никому. Но это решение приняли потом.

— ...Литовская была не только блестящим инженером, умела находить нетривиальные решения, она была еще и душой группы. При ней мы, мужчины, подтягивались, старались казаться лучше, чем есть, — говорил человек по фамилии Сокольский. — Мы рады, что сегодня на нашей встрече присутствует их дочь — Светлана...

Несколько камер повернулось в ее сторону. Но Света смотрела на этого человека, с которым ее отец и мать разговаривали в последний день их жизни. И у нее снова сжималось сердце. Как странно, что к потере никогда нельзя привыкнуть. Всегда остается ощущение пустоты. И эту пустоту не заполнить ничем. Она слышала фамилию родителей еще несколько раз и всякий раз внимательно вглядывалась в лица тех людей, которые их знали.

«А что, если написать картину?» — промелькнула у нее мысль. Памяти всех погибших. Взять фотографии, поговорить с родственниками. Останется память. И боль уймется. Как хорошо, что Аркадий Иванович пригласил ее к себе. С его брата она и начнет расспросы.

Она начала представлять, как будет выглядеть будущая работа. Рисовать их на стартовой площадке? Пахнет соцреализмом. А если фоном будут как бы языки пламени — как предвестники трагедии? Тоже нет! В первом случае — много статики. Во втором — патетики. А что, если? Она повернулась к Аркадию Ивановичу, но увидела, что он смотрит на ведущего: исподлобья, как он это делал не столько из-за высокомерия, сколько из-за сутулости. Его лицо снова стало хмурым. Он сжимал губы, чтобы удержаться, и костяшки пальцев побелели от попытки сдержаться. Но ему это не удалось. Он резко встал и начал говорить, не обращая внимания на знаки ведущего: