Ему казалось, что с этим вопросом покончено. Он забыл про черноглазую девушку и думал только о месте старшего на складе и о своих занятиях по юриспруденции. Время от времени он позволял себе урвать вечерок и отправлялся бродить по улицам или по аллеям парка.

На улицах Чикаго, при вечернем освещении, Мак-Грегор, шагавший среди человеческой лавины, был фигурой заметной. Сам он, впрочем, иногда совершенно не замечал окружавшей его толпы, слоняясь по улицам в таком же состоянии, в каком некогда бродил по холмам Пенсильвании. Он постоянно был занят одной и той же мыслью, желанием уловить какое-то ускользающее представление о жизни; оно постоянно стояло перед ним и ни за что не давалось ему.

— Собственно, я вовсе не желаю быть ни юристом, ни заведующим складом. Чего же я хочу?

Шагая по улицам, он искал ответа на этот вопрос, а так как не отличался сдержанностью, то страшно злился и громко бранился вслух.

Переходя Мэдисон-авеню, он что-то невнятно бормотал себе под нос. В кабаке на углу кто-то играл на рояле. Группы девушек проходили мимо, болтая и весело смеясь. Мак-Грегор подошел к мосту, который вел через реку в деловую часть города, но затем повернул назад. На тротуарах, вдоль канала, околачивались без дела какие-то люди. Одежда на них была грязная, а в лицах не было и признака решимости. В тонких швах их платья скопилась вся грязь города, а души их были пропитаны смрадом и хаосом современной цивилизации.

Мак-Грегор продолжал свою прогулку, и в нем все сильнее разгоралось чувство злобы. Свернув на одну из боковых улиц, он попал в ту часть города, где по вечерам на тротуарах собираются итальянцы, русские и поляки.

Желание как-нибудь проявить свою активность стало доводить Мак-Грегора до безумия. Все его тело содрогалось от стремления положить конец беспредельному хаосу жизни. Со всем пылом юности он жаждал охватить человечество сильными руками и вывести его из состояния оцепенения. Мимо него прошел пьяный человек, а вслед за ним огромный детина с трубкой во рту. Последний двигался вперед лишь в силу инерции. Он напоминал огромного младенца с жирными щеками и большим, не привыкшим к ходьбе туловищем, младенца без мускулов и мужества, который цепляется ручонками за жизнь.

Вид этого детины вывел Мак-Грегора из себя; ему почудилось, что тут воплотилось все, против чего так возмущалась его душа. Он остановился, слегка пригнулся, и в его глазах появился свирепый огонек.

Верзила не издал ни одного звука и свалился в канаву, оглушенный ударом кулака Мак-Грегора. Ползая на коленях, он стал звать на помощь. Его трубка куда-то укатилась. Мак-Грегор стоял на тротуаре и ждал. Группа людей, находившихся поблизости, бросилась на помощь. Мак-Грегор снова пригнулся. Он молил небо, чтобы эти люди дали ему возможность подраться. В предвкушении боя его глаза сверкали, мускулы подергивались.

Но вот огромный пьяница, лежавший в канаве, встал на ноги и бросился бежать. Тогда люди, поспешившие к нему на помощь, остановились и повернули назад. Мак-Грегор продолжал путь с тяжелым сердцем, словно потерпел поражение: ему отчасти было жалко человека, которого он ударил и который так смешно ползал на руках и коленках. И сильнее, чем когда-либо, мысли Мак-Грегора пришли в смятение.

Он снова сделал попытку разрешить проблему пола. Случай на Лэйк-стрит в маленьком деревянном домике, где его хотели ограбить, доставил ему большое удовольствие, и на следующий день он купил на те двадцать семь долларов, которые испуганная женщина сунула ему в руку, книги по юриспруденции. Придя домой, он устало потянулся, как лев после удачной охоты, и подумал о маленьком чернобородом парикмахере, который в другом конце коридора возился со своими скрипками. Чувство злобы против этого человека у него уже пропало. Вспомнив его совет, он расхохотался.

«Тут кроется нечто такое, чего надо остерегаться, — подумал он. — Это все равно что провести жизнь, копаясь под землей».

Второе приключение ожидало Мак-Грегора в субботу вечером. Он снова дал вовлечь себя в глупую историю. Ночь была удушливо-жаркая. Молодой человек сидел у себя в комнате и подумывал о том, что неплохо было бы побродить по городу. Безмолвие, царившее в доме, отдаленный гул трамвая, звуки музыки, доносившиеся издалека, — все это встревожило и отвлекло его от работы. Хорошо бы сейчас побродить по холмам, как в ранней юности.

Дверь отворилась, и вошел парикмахер. В руке у него было два билета. Опершись о подоконник, он принялся объяснять:

— На Монроу-стрит состоится бал. Я получил два билета. Какой-то политикан заставил хозяина парикмахерской купить их.

Закинув голову, он расхохотался: его очень забавляла мысль, что хозяин вынужден был купить билеты на танцы.

— Они стоят два доллара штука, — крикнул он, содрогаясь от смеха. — Надо было вам видеть, как мой хозяин юлил. Он не хотел покупать билеты, но боялся отказаться. Дело в том, что хозяин обделывает какие-то темные делишки на бегах и, конечно, этот политикан мог бы ему, при желании, подложить свинью. Бранясь сквозь зубы, он заплатил четыре доллара, а когда политикан ушел, швырнул билеты мне.

— Бери их, — кричал он, — мне не нужна эта дрянь! Разве человек — корыто в конюшне, из которого может хлебать всякая скотина?

Мак-Грегор и парикмахер сидели в комнате и смеялись над хозяином парикмахерской, который против воли вынужден был купить билеты. Парикмахер стал настойчиво звать Мак-Грегора на бал.

— Мы закатимся на всю ночь, — сказал он. — Там будут интересные женщины: двух из них я знаю. Они живут над мелочной лавкой. С одной из них я уже ходил на бал. У вас откроются глаза. Вы никогда не знали таких-женщин. Они смелы, умны и на них можно положиться.

Мак-Грегор встал и стянул с себя сорочку. Волна лихорадочного возбуждения пробежала по его телу.

— Ладно, посмотрим, — ответил он. — Хотя я уверен, что вы снова толкаете меня на ложный путь. Идите переодеваться. Я сейчас буду готов.

На балу Мак-Грегор сидел у стены с одной из тех двух девушек, которых парикмахер ему так сильно расхвалил. Рядом с ним сидела еще одна тщедушная, малокровная женщина. Он уже давно потерял интерес к этому веселому приключению. Оживление бала не нашло отклика в его душе. Он глядел, как пары, прижавшись друг к другу, извиваются, вертятся, раскачиваются взад и вперед, засматриваясь друг на друга. Он отвел взгляд, всей душой желая быть теперь у себя дома, среди своих книг.

Парикмахер шутил и флиртовал с обеими женщинами. Мак-Грегору казалось, что глупее и пошлее таких разговоров быть ничего не может. Они болтали ни о чем, временами туманно намекая на свои прошлые похождения, о которых ему было ничего не известно.

Парикмахер ушел танцевать с одной из женщин, которой едва достигал до плеча. Его черная борода зловеще выделялась на фоне белого платья дамы. Мак-Грегор понял из разговора, что тщедушная девушка работает в шляпной мастерской. Что-то в ней привлекало его. Он откинулся назад и глядел на нее, уже не прислушиваясь более к разговору.

Какой-то молодой человек подошел к другой девушке и пригласил ее танцевать. На противоположном конце зала стоял парикмахер и манил Мак-Грегора к себе.

Внезапно Мак-Грегор подумал, что эта тщедушная, малокровная женщина похожа на бледную девушку из Угольной Бухты, и почувствовал в ней что-то интимно-близкое. Это было то самое чувство, которое он испытывал к дочери гробовщика, когда они сидели на холме и глядели вниз на видневшиеся в долинах фермы.

Эдит Карсон — модистка, с которой судьба свела Мак-Грегора, — была тщедушная женщина лет около тридцати. Она жила в двух комнатах, расположенных в глубине шляпной мастерской. Во всей ее жизни никогда не было ничего яркого. По воскресным утрам она писала подробные письма родным, жившим на ферме, затем надевала одну из шляп, служивших моделями, и машинально шла в церковь, где сидела одиноко, не воспринимая ни слова из того, что там говорилось.