Генри Гонт тем временем сидел в своей конторе на Ван Бюрен-стрит и дрожал от страха: он был почти уверен, что имя его появится в газетах и тайна его профессии будет раскрыта.

Хозяева Первого района, самый цвет коммерции, спокойные, расчетливые люди, знающие, как добывать прибыль, были перепуганы; смерть сынка миллионера, труп, найденный в парке, — все это давало великолепную пищу их вечному врагу — прессе. В течение нескольких недель они ждали, не минует ли их гроза общественного негодования. По их мнению, Первый район представлял собой отдельную вотчину, не имевшую ничего общего с остальной частью города. Среди их клевретов были люди, годами не покидавшие Ван Бюрен-стрит.

Вот эти люди теперь очнулись, и в их глазах вспыхнула угроза. Подобно маленькому политикану-заправиле, они конвульсивно сжимали кулаки. По темным улицам разнеслось предостережение. Остерегающие крики кружились, как потревоженные на гнездовье хищные птицы. Швырнув сигару, Генри Гонт понесся по району и, перебегая из дома в дом, передавал одно и то же предупреждение:

— Смирно лежать! Ни слова не говорить!

Тем временем маленький политикан-заправила сидел у себя в конторе и переводил глаза с Генри Гонта на полицейского чиновника.

— Теперь не время колебаться, — сказал он. — Если мы будем действовать быстро, эта история окажется нам на руку. Мы должны арестовать и судить убийцу. Вопрос только в том, кто им станет. Решайте скорее! Надо действовать!

Генри Гонт закурил свежую сигару. Его пальцы нервно подергивались, ему безумно хотелось быть подальше отсюда, вне сферы всезнающей прессы. Он уже мысленно видел, как его дочь, бледнея от ужаса, читает в газете имя своего разоблаченного отца, представлял себе, как вспыхнет от омерзения ее лицо и она отвернется от него навсегда. Под влиянием безумного страха его мозг работал с лихорадочной быстротой. Какое-то имя случайно сорвалось у него с языка.

— Полагаю, что это мог быть Эндрю Браун, — сказал он, пыхтя сигарой.

Маленький политикан быстро повернулся на стуле. Он нервно стал перебирать бумаги, разбросанные на столе. Когда он заговорил, его голос звучал спокойно и мягко:

— Да, это был Эндрю Браун. Шепните это имя прессе. Дайте знать «Трибюн», и они разыщут вам этого Брауна. Постарайтесь хорошо повести дело, и вы спасете свои головы и собьете с толку эти дурацкие газеты.

Арест Эндрю Брауна оказался большим облегчением для политиканов Первого района. Предсказание маленького политикана оправдалось: газеты перестали трубить о реформах и начали требовать смерти Эндрю Брауна. Газетные репортеры, художники валом валили в главное полицейское управление и быстро набрасывали рисунки, которые час спустя появлялись на страницах экстренных выпусков. Ученые печатали статьи под заглавиями, вроде: «Характерные черты головного мозга и лица преступника».

Некий сотрудник вечерней газеты, обладавший богатым воображением, пытался раскрыть убийство, проводя параллель с другими подобными случаями. И Эндрю Браун, который вел относительно «скромную» жизнь не слишком наглого громилы, попал в центр бури большого города, охваченного жаждой мести.

Момент, когда с языка Генри Гонта случайно сорвалось именно это имя, стал переломным в жизни Мак-Грегора. В течение многих месяцев он и Эндрю Браун были друзьями. Этот взломщик, крепко сложенный и неразговорчивый человек, наружностью походил на опытного механика или машиниста. Он приходил иногда в ресторан, где работал Мак-Грегор, и за ужином беседовал с молодым юристом, рассказывая ему интересные эпизоды из своей жизни. В его взгляде можно было прочесть звериную жестокость, дремавшую под врожденной леностью.

Именно он дал Мак-Грегору прозвище, которое до сего дня осталось за ним, — Большой Мак.

Когда Эндрю Браун был арестован, он послал за Мак-Грегором и предложил ему принять на себя ведение его дела. Мак-Грегор отказался, но взломщик настаивал. Они сидели в камере и обсуждали дело, а у дверей стоял сторож и следил за ними. Мак-Грегор сказал то, что должен был сказать:

— Вы попали в западню. Не я вам нужен, а человек с крупным именем. Они твердо решили повесить вас. Они хотят использовать вас как искупительную жертву расходившемуся городу-мещанину. Ваше дело должен взять самый лучший из криминалистов города. Скажите, кого вы хотели бы, и я его найму и помогу раздобыть денег, чтобы заплатить ему.

Эндрю Браун встал и подошел вплотную к Мак-Грегору. Пристально глядя на него, он быстро и решительно сказал:

— Вы сделаете так, как я говорю. Возьмитесь за мое дело. Я этого человека не убивал. Я в то время спал у себя в комнате. Возьмитесь за мое дело. Вам не удастся меня оправдать, но все равно — возьмитесь за него.

Он снова сел на железную койку и напоследок цинично пошутил:

— Послушайте, Большой Мак. Вы знаете, что эта шайка политиканов лишь случайно выбрала меня. Меня все равно повесят, но этот процесс может стать хорошей рекламой любому юристу, и я хочу, чтобы это были вы.

Процесс Эндрю Брауна оказался на редкость удачным случаем для Мак-Грегора, но вместе с тем и большим для него испытанием. В течение многих лет он жил в Чикаго совершенно одиноко. Он ни с кем не дружил, и его мозг не был затуманен той бесконечной болтовней, которой питается большинство людей. Каждый вечер он бродил один по улицам или, выделяясь своей огромной фигурой, стоял в дверях ресторана на Стэйт-стрит, совершенно чуждый жизни, кишевшей вокруг него. Теперь ему предстояло самому попасть в водоворот. В прошлом жизнь его не тронула. Он пользовался в течение многих лет великим благом изолированности от людей, и это дало ему возможность обдумать великие мысли. Теперь же ему предстояло испытать жизнеспособность своих замыслов.

Мак-Грегору не удалось вполне избежать влияния современного большого города. Великие страсти дремали в его могучем теле. Еще до того, как осуществилась его мечта о марширующем человечестве, ему предстояло столкнуться с самым пагубным из всех испытаний, которые выпадают на долю современного человека, а именно с красотой безмозглых женщин и с шумным светским успехом. В тот день, когда в старой тюрьме Северного района Чикаго состоялась его беседа с Эндрю Брауном, Мак-Грегор был еще человеком, которому только предстояло пройти через эти испытания.

После разговора с Эндрю Брауном в камере тюрьмы Мак-Грегор вышел на улицу и дошел до моста, который вел в деловую часть города. Он знал теперь, что скоро ему предстоит вступить в бой, и эта мысль давала дивное ощущение. Расправив плечи, он направился через мост. Когда он глядел на людей, его сердце снова наполнялось презрением к ним. Ему хотелось, чтобы битва за жизнь Эндрю Брауна была кулачным боем. Вскочив в трамвай, он сел у окна и стал наблюдать за толпой прохожих, мысленно рисуя себе, как он, оказавшись среди них, наносит удары направо и налево, хватает людей за горло, требуя от них правды, которая спасла бы Брауна, а его самого возвысила бы в глазах людей.

Эдит Карсон только собиралась идти в ресторан ужинать, когда вошел Мак-Грегор.

Он встал, глядя на нее. В его голосе звучали триумфальные ноты. Его презрение к отбросам общества вылилось в похвальбу.

— Мне поручили дело, которое, все думают, будет мне не под силу. Я буду защищать Эндрю Брауна. — Он положил руки на худенькие плечи Эдит и повернул ее к свету. — Но я им покажу. Я их всех с ног сшибу! — крикнул он. — Они думают, что им удастся повесить его, но они забыли принять в расчет меня! Даже сам Эндрю далеко не уверен во мне. Но я им покажу!

Он громко рассмеялся, и смех его гулко зазвучал в пустой мастерской.

Мак-Грегор и Эдит сидели в маленьком ресторане и говорили о деле, за которое он взялся. Пока он говорил, девушка молча слушала и смотрела на его рыжую голову.

— Постарайтесь разузнать, была ли у вашего Брауна любовница, — сказала Эдит, думая о себе.