— Значит, ты готов и потанцевать?

Майк задумчиво почесал уголок рта.

— У тебя бесподобное выражение лица, — сказала Сэм. — Я пошутила. Танцевать на таких каблуках невозможно. Они меня убивают.

— Давай возьмем такси.

— И испортим такой вечер? Ни за что.

Она повела его вниз по Ньюбери-стрит, бостонскому эквиваленту Родео-драйв. Было начало десятого, по мостовой полз сплошной поток автомобилей, а на тротуарах было не протолкнуться от очень серьезных молодых людей, которые вели себя так, словно спешили на важную встречу. Вид этих парочек вдруг напомнил ему Жан-Поля и мать — новую, незнакомую и улучшенную версию матери на фотографиях.

— Помнишь, как мы ходили в «Краба Мэри»? — поинтересовалась Сэм.

Майк улыбнулся. До этой развалюхи где-то в окрестностях Оганквита в Мэне было никак не меньше двух часов езды. Но вплоть до сегодняшнего дня он нигде еще не пробовал столь изысканных блюд из морепродуктов.

— Да, славное было время, — протянула Сэм.

— Не стану спорить.

— Так почему оно закончилось?

Майк сунул руки в карманы и зазвенел мелочью и ключами от машины, оглядывая улицу.

— Мне просто интересно, — сказала Сэм. — Обещаю, не стану больше доставать тебя.

— Обещаешь?

— Честное скаутское.

Он перевел взгляд с огней ночного Бостона на бесконечную вереницу автомобилей, объезжающих Паблик-гарден в Арлингтоне.

— Правда, — сказал он, — заключается в том, что я испугался. Ты поступала в колледж, тебя ждали великие дела, а я возвращался к тому, что было знакомым и привычным. Что я могу сказать? Я был молод и глуп.

Они пересекли улицу, вошли в Паблик-гарден и миновали статую Поля Ревира на бронзовом коне.

Сэм поинтересовалась:

— Как ты справляешься со всем, что случилось на этой неделе? За ужином ты был не очень-то разговорчив.

— Я дошел до той точки, когда меня уже начинает тошнить от звуков собственного голоса.

— Разговор облегчает душу.

— Только не тогда, когда ты перекладываешь свои проблемы на других. Было бы неплохо послушать кого-нибудь еще для разнообразия.

— Ты ничего на меня не перекладываешь, и, кстати, хочешь, признаюсь тебе кое в чем? Когда ты тогда пришел ко мне, я была очень рада.

Они перешли мост, за которым мерцал пруд. Внизу виднелся причал, у которого покачивались лодки в форме лебедей, а маленькая девочка показывала на настоящих лебедей и что-то говорила отцу Майк вдруг почувствовал, как в животе у него образовался ледяной комок, а сердце сбилось с ритма.

— Пока я стоял в пробке, мне позвонила Нэнси, — сказал он. — Адрес на конверте принадлежит одному кафе в Париже, вот только моя мать никогда там не работала — во всяком случае, под именем Мэри Салливан. Нэнси сказала, что это ты звонила и разговаривала с владельцем.

Сэм кивнула. Выходит, она знала о том, что кафе вот уже два поколения принадлежит одному и тому же семейству. Предприятие расширилось, и они открыли в окрестностях еще два успешных ресторана, ни в одном из которых Мэри Салливан не работала — по крайней мере, под своей фамилией. Впрочем, по прибытии в Париж она вполне могла взять себе другое имя или, что тоже не исключено, сменила его вполне легально, боясь, что Лу найдет ее и там.

Майк уже дважды уличил мать во лжи: в том, что она платила за его обучение в школе Святого Стефана, и в том, что работала в кафе.

Он поинтересовался:

— Что еще тебе известно?

— Только то, что связано с рестораном.

Майк помолчал, мысленно приводя в порядок сведения, полученные от Нэнси.

— Жан-Поль Латьер жив. Он по-прежнему владеет и управляет целлюлозно-бумажной компанией своего отца, «Бумага Латьера». Ему исполнилось пятьдесят восемь лет, столько же, сколько моей матери, и он по-прежнему живет на острове… Забыл, как он называется.

— Сен-Луи.

— Точно. Жан-Поль был женат лишь однажды, на женщине по имени Марго Паради. Он сочетался браком за два года до того, как мать вышла замуж за Лу. Но в ноябре семьдесят седьмого года, то есть примерно через год после того, как мать перебралась в Париж, Жан-Поль развелся. Второй раз он так и не женился. И детей у него тоже нет.

Сэм промолчала. Из комментариев Лу она уже знала, что Жан-Поль никогда не хотел иметь детей.

— Этот парень, похоже, не сидит на месте, — продолжал Майк. — У него куча телефонных номеров. Нэнси наконец-то удалось заполучить его к аппарату, представившись вице-президентом одной из крупных компании по производству бумаги здесь, в Штатах. Не возражаешь, если я закурю?

— Не стану, если угостишь и меня.

— Ты куришь?

— Бросила четыре года назад, но время от времени балуюсь сигаретой.

Майк достал пачку, прикурил сначала ей, а потом и себе.

— Итак, возвращаясь к Нэнси… — заговорил он снова. — Она не расспрашивала его о Мэри Салливан. Она решила, что, быть может, я сам захочу поговорить с Жан-Полем. Он свободно владеет английским.

Они прошли мимо бронзовых уток, которые, как считала когда-то Сара, оживают по ночам, и остановились на перекрестке улиц Бикон и Чарльз. Сэм взяла Майка под руку, когда они перебегали улицу, но отпустила, как только они достигли тротуара.

— Ты собираешься ему звонить? — спросила она.

— Жан-Полю?

Она кивнула.

— Сначала я должен кое-что сделать.

— Джесс, — догадалась она.

— А я-то думал, что смогу забыть об этом.

— Об этом трудно забыть. — Сэм немного помолчала. — Когда ты уезжаешь?

— Завтра утром. Я уже позвонил Джесс и договорился о встрече.

— Что она сказала, когда узнала, что ты летишь в Нью-Йорк?

— Я сказал ей, что прилечу на пару дней со своим другом Бам-Бамом и хочу увидеться с ней, чтобы поговорить. Мы встречаемся за ленчем.

Сэм кивнула и замолчала, обдумывая что-то.

— Если тебе понадобится что-нибудь, звони.

— Хорошо.

Майк увидел указатель Маунт-Вернон, повернул направо и зашагал вверх по улице. Не успел он сделать и нескольких шагов, как Сэм окликнула его.

— Куда это ты собрался?

Она остановилась на углу, в тени у ликеро-водочного магазина.

— Я думал, что провожаю тебя домой.

— Дедушка, сейчас только половина десятого. Ты устал — или в детском садике уже наступил тихий час?

— Теперь нам разрешают задерживаться до одиннадцати. И нет, я не устал.

Майк подошел к Сэм вплотную и на мгновение встретился с ней взглядом. Прежние чувства, которые он когда-то испытывал к ней, оказывается, никуда не делись — потрепанные, покрытые синяками и ссадинами, может быть, немножко другие по прошествии стольких лет, они, тем не менее, никуда не исчезли. И Сэм знала об этом. Он понял это по выражению ее глаз.

Она спросила:

— Хочешь пойти домой?

— В общем-то, нет. А ты?

— В общем-то, тоже.

— Есть идеи? Только, пожалуйста, без танцев.

— Я вдруг подумала о канноли.

— Давненько я не едал канноли.

— Можешь считать, что тебе повезло. Я знаю одно чудесное местечко в Норт-Энде. Идем?

— Идем.

Сэм взяла его под руку, и они пошли по Чарльз-стрит.

Нью-Йорк показался ему Бостоном-переростком, вымахавшим благодаря стероидам: выше и шире, злее и опаснее, готовым сожрать вас с потрохами, если вы чересчур беззаботны, неуклюжи или просто глупы. Правило номер один поведения в городе гласит: ни в коем случае не дайте заподозрить в себе туриста. Это означает — не выделяйтесь из толпы и смотрите, черт возьми, куда идете. Но вон тот деревенский лапоть на другой стороне улицы (судя по его виду, попавший сюда прямиком с кукурузного поля где-нибудь в Айове) пытался одновременно смотреть на уличные указатели и определить свое местонахождение по карте, которую раскрыл перед самым носом, словно газету. Пациент, явно сбежавший из психбольницы, стоял на углу и держал большой белый плакат с надписью «ПРИШЛО ВРЕМЯ ПОКАЯТЬСЯ, ЗАСРАНЦЫ!».

Вот за это он и любил большие города вроде Нью-Йорка — за то, что в них всегда хватало бесплатных развлечений.