– А вы еще не пробовали все это смоделировать, введя в расчеты Шестерку?

Половски взглянул на него.

– Конечно, мне больше делать нечего, как переписывать всю Главную программу.

– Ладно, Уолтер, понимаю.

«Хотел бы я знать, когда вернется Сара, – подумал Ред. – Это дело как раз по ней».

– Одно только странно, – сказал Босуорт.

Ред поднял на него глаза. Умник стоял нахмурившись.

– Что?

– Понимаете, мы взяли за основу то, что узнали об их тогдашних действиях, и попробовали поискать следы Шестерки в более позднее время, вплоть до наших дней. Факторный анализ, понимаете? Так вот, они оставили вполне явственный след – цепочку исторических аномалий, которая тянется примерно до 1890-х годов. А дальше обрывается.

– Группа развалилась?

– Дальше встречаются еще аномалии, которые не поддаются объяснению. Опять-таки кое-какие из них могут быть случайными, но потом появляются по меньшей мере два следа.

– Два следа? – переспросил Ред.

– Да. Если считать следом группу аномалий, направленных на достижение одной и той же цели.

– Это, конечно, нелегко доказать, – заметил Половски. – Даже если мы будем знать – или предполагать, – кто были эти деятели, и иметь хотя бы некоторое представление об их мотивах. Ведь в каждом узле последствия могли оказаться совсем не такими, каких они хотели. Бывали случаи, когда и Общество, и Ассоциация делали ошибки в расчетах.

– Я знаю, – сказал Босуорт. – Там есть два узла, связанные с Уинфилдом Скоттом и Робертом Ли, которые никак не соответствуют ни целям Общества, ни целям Шестерки, насколько мы их понимаем. Может, это и были осечки. А Сара говорила, что и в Европе есть два таких узла, по поводу которых мы пока ничего не можем сказать. Возможно, Шестерка пыталась проникнуть и туда. Но я почти убежден, что есть по меньшей мере два вполне определенных комплекса аномалий, которые не имеют отношения ни к нам, ни к ним. Плюс разрозненные одиночные случайности.

– Похоже, что Шестерка тоже раскололась, – сказал Половски.

– Только второй след просуществовал недолго, – добавил Босуорт. – Он сходит на нет где-то в начале века.

Ред кивнул.

– Не сомневаюсь, что для них тоже должна была возникнуть дилемма Карсона.

«Как и для Ассоциации, – подумал он, и эта мысль поразила его. – Ведь и мы разыгрываем ту же самую пьесу! Впрочем, я пытаюсь наложить собственные мемы на действия Ассоциации – похоже, комплекс мемов, унаследованный от Куинна, с годами потерял силу». Тем не менее эта мысль его сильно обеспокоила. Пусть даже неверная, уж очень она отдает детерминизмом. Словно он всего лишь марионетка в руках неведомых исторических сил, которые вынудили его организовать свой маленький заговор.

Все это, конечно, чепуха. Расчеты говорят только одно – что это должно случиться. Они не говорят, кто и как это должен сделать. Тем не менее ему было не по себе. Как будто заглянул в микроскоп и видишь, что сам себе машешь оттуда рукой.

– Эй! – сказал вдруг Умник. – А это еще кто?

Он показал рукой вверх по склону. Ред заслонил глаза от солнца, стоявшего над самым гребнем гор, и вгляделся. Там, на краю скалы, кто-то стоял, размахивая руками и что-то крича. Ред прищурился, пытаясь разглядеть, кто это. Потом он удовлетворенно улыбнулся про себя.

– Сара вернулась, – сказал он.

– Что это вы читаете, Джереми?

Джереми поднял глаза от книги и увидел, что к нему за столик подсела Гвинн. Он сидел в университетском кафе, попивая джин с тоником, на столе перед ним лежала открытая книга большого формата в сафьяновом переплете, а рядом аккуратная стопка картонных папок. В зубах у Гвинн была крепко зажата трубка из кукурузного початка – к счастью, не зажженная. Рядом с Гвинн присела на краешек стула Пенни Куик.

– Привет, Джерри, – сказала она с улыбкой.

Он посмотрел на Пенни, потом на Гвинн.

– Что, заседание уже кончилось?

– Джереми, уже десять часов! – Гвинн взяла в руки книгу и взглянула на корешок. – Генри Томас Бокль? О господи! – Она удивленно подняла брови. – Боюсь, в наше время он немного вышел из моды. Кто сейчас читает Бокля? Этот старомодный цветистый стиль…

Джереми пожал плечами.

– Херкимер что-то о нем говорил на вечере знакомства месяц назад, и я заинтересовался. Он говорил, что Бокль оказался не прав. А кто такой этот чертов Бокль и в чем он оказался не прав? Очевидно, это имеет какое-то отношение к тому, чем занимается наша группа, иначе Вейн не стал бы об этом говорить. И вот… – Неопределенным жестом он показал в сторону книги и папок. Он чувствовал себя немного неуверенно, как любитель, который пытается что-то объяснить профессионалам. – И вот я разыскал его в библиотеке.

Гвинн взглянула на картонные папки.

– И, я вижу, взялись за дело всерьез. – Она дотронулась до руки Пенни.

– Мы еще сделаем из Джерри историка, вот увидишь. Дай только срок.

– О, только не поддавайтесь, Джерри, – сказала Пенни, всплеснув руками.

– Вам предстоит ужасная жизнь. Портишь себе зрение, получаешь гроши, а знакомые не могут понять, на что ты тратишь время.

Что бы ни говорила и ни делала эта стройная женщина с тонкими чертами лица, было видно, что она говорит и делает это с искренним увлечением. Джереми подумал, что она куда симпатичнее остальных ученых.

Подошел официант и принял у них заказ. Гвинн поудобнее пристроила свое массивное тело на сиденье из искусственной кожи.

– И давно вы здесь сидите, Джереми? Странно, вы как будто совсем не окосели.

– Это первый, – показал Джереми на свой бокал.

– Ах, вот как? Тогда странно, что официант до сих пор вас отсюда не выставил.

– Да нет, я знаю великую тайну. Просто нужно каждые полчаса или около этого не скупясь давать ему на чай. Тогда он не пристает, и можно спокойно заниматься. Шум меня не отвлекает – вы себе не представляете, в каких шумных местах мне приходилось проводить ревизии. А здесь я чувствую себя не таким… ну, изолированным от мира, что ли, как у себя дома.

«Не говоря уж о том, – добавил он про себя, – что в последнее время приходится думать, чем можно заниматься дома, а чем – не стоит». Гвинн посоветовала ему не трогать подслушивающее устройство в телефоне, но не говорить дома вслух ничего такого, что могло бы кого-то заинтересовать. Если вынуть «жучок», это только насторожит тех, кто его установил.

Официант принес женщинам напитки.

– Ну и что же вы выяснили про Бокля? – спросила Куик. У нее в бокале было что-то розовое и пенистое, с огромным количеством фруктов, – Джереми не мог понять, как можно такое пить.

– Ну, он был безусловно оригинал, – ответил он. – В детстве много болел, получил домашнее образование под присмотром матери, а потом, когда уже стал взрослым, не расставался с ней пятнадцать лет, разъезжая в ее обществе по всему континенту. В наши дни ему порекомендовали бы обратиться к психоаналитику.

– Все это время он писал свой труд, – сказала Гвинн, постучав пальцем по книге, лежавшей на столе. – «История цивилизации в Англии». Издана… кажется, в 1857-м. – Она заглянула на титульную страницу. – Правильно, в 57-м. Бокль – типичный историк девятнадцатого столетия. Он видел в истории непрерывный прогресс – от первобытных времен до самых вершин цивилизации, то есть, конечно, до Англии девятнадцатого века. Как большинство людей викторианской эпохи, он свято верил в Прогресс.

Гуинн и Куик обменялись понимающими улыбками.

«Конечно, в наши дни это считается наивностью, – подумал Джереми. – Сейчас больше никто не верит в прогресс. Во всяком случае, в Прогресс с большой буквы. Куда чаще его ругают почем зря. Интересно, стали люди за эти годы умнее или просто разочаровались? Почему вообще цинизм надо предпочитать оптимизму? То же самое и в литературе: если вещь недостаточно „иронична“, это не „литература“. По этому поводу в „Нью-Йорк Ревью оф Букс“ то и дело начинаются перепалки, но общепринятое мнение по-прежнему не сдает своих позиций. Реализм? Пусть так, но ведь иногда герой все-таки выходит победителем!»