Он сыграл до-мажорную гамму.

– Или обзавестись семьей? – спросила Сара.

Кларнет издал пронзительное верхнее «фа». Ред опустил инструмент и принялся разглядывать мундштук.

– Значит, ты про это знаешь.

Это был не вопрос, а констатация факта.

– Статья девятнадцатая, – сказала она.

– Ну да, – проворчал он.

– И как ты собираешься… ну, ее исполнить?

– Я же тебе говорил – я строптив и непокорен. Не люблю чувствовать себя связанным.

Он покосился на потолок.

– Интересно было бы знать, нет ли у меня где-нибудь незаконных детишек. Может, это их удовлетворит.

Он посмотрел на нее.

– Между прочим, статья девятнадцатая относится и к тебе. Ты теперь одна из наших Сестер.

– Угу. Босоногая и вечно беременная. Всю жизнь только об этом и мечтала. Машина по производству детишек для Утопии.

– Да перестань, что за цинизм? – Он помолчал, потом начал совсем другим тоном: – Скажи мне вот что. Представь себе, что ты взялась организовать группу для конструирования будущего. Как бы ты добивалась, чтобы все действовали осторожно и ответственно?

– Ну, я вербовала бы только таких, у кого есть чувство ответственности перед обществом.

Ред покачал головой.

– Нет, не проходит. Как это измерить? Как твои вербовщики смогут таких людей отбирать? Как обеспечить, чтобы это передавалось из поколения в поколение? Нет, тут должен быть какой-то простой механизм – надежный и действующий автоматически. Что-нибудь такое, что само собой заставляет чувствовать ответственность.

– «У каждого Брата и у каждой Сестры должен быть некто, кого они любят, чтобы он стал заложником будущего», – процитировала она.

Ред криво улыбнулся.

– Вот именно. Эта статья – не о том, чтобы рожать детей. Она о том, чтобы брать на себя ответственность и обеспечить неизменность цели. Для этого Куинн и Карсон и встроили в систему личную заинтересованность. Не альтруизм. На альтруиста нельзя положиться, он в любой момент продаст тебя в рабство, если того потребует высшая справедливость. Чувство ответственности будет работать само по себе только тогда, когда есть отрицательная обратная связь. Это то же самое, что обязать домовладельцев жить в тех самых домах, которые они сдают в наем, или директоров заводов – устраивать водозаборы ниже по течению, чем их же сточные трубы, или авиамехаников – летать на тех самых самолетах, которые они чинили. Понимаешь? Во всех таких случаях добиться выполнения правил очень легко, а это и будет означать, что домовладелец, или директор завода, или авиамеханик будет чувствовать свою ответственность. Не может быть прав помимо ответственности. А ключ ко всему – личная заинтересованность, Альтруизм – это как плотина, он не может действовать вечно. Рано или поздно река истории прорвет плотину, и это кончится катастрофой. А личная заинтересованность как будто плывет по течению, но в то же время направляет его, заставляет его производить работу. Основатели полагали, что самый лучший способ не допустить безответственного вмешательства в будущее – сделать так, чтобы те, кто будет в него вмешиваться, были заинтересованы в результатах. Тогда они будут тщательнее продумывать свои планы.

– В теории это очень хорошо, – сказала Сара. – Но я вижу тут два слабых места.

– Только два? – проворчал Ред.

– Как добиться того, чтобы члены Общества не ограничивались одной видимостью действий? Можно родить ребенка, заплатить за его содержание, но совершенно о нем не думать. Я знаю множество родителей, которые ни на что иное не способны. А если они о нем и будут думать, то для кого они будут строить лучшее будущее – для всех или только для собственных детей?

– Не спорю, система не идеальная. Идеала вообще не существует.

Его самоуверенность начала ее раздражать. Как будто говоришь с чужим человеком.

– Существует, – возразила она.

– Да? Например?

– Трио из «Мэйпл-Лиф Рэг».

Он озадаченно взглянул на нее, потом засмеялся.

– Ну, ладно.

Кивнув на пианино, стоявшее у стены, он сказал:

– Попробуй, докажи.

– Что?...

– Или тебя заставить насильно? Давай, давай.

Он встал и потянул ее за руку.

Очевидно, Ред был согласен говорить о чем угодно, но только не о статье девятнадцатой применительно к собственной персоне. Сара позволила ему усадить себя за старенькое пианино. Сыграв на пробу несколько пассажей, она почувствовала, что пальцы у нее стали какими-то толстыми и неуклюжими.

– Я очень давно не играла, – возразила она. – В последнее время как-то не до того было.

Ред мотнул головой.

– Нужно, чтобы всегда было до того.

Она сыграла первую фразу, ошиблась и начала снова. Сначала она играла осторожно и неуверенно, но потом взяла нужный темп. Рэгтайм никогда не надо играть слишком быстро, говорил Джоплин note 40. Левой рукой она поддерживала четкий ритм в басах, а правой вела синкопированную мелодию. Классический рэг пишется по строгой схеме – ля-ля-си-си-ля-до-до-ре, но она не стала повторять первые две темы, чтобы поскорее добраться до трио. Струны легко звучали под ее пальцами, порхавшими по всей клавиатуре. В музыке Джоплина всегда слышатся сладостная горечь и торжество, что-то грустное и то же время величественное – как будто это гимн по случаю некоей одержанной втайне победы. А «Мэйпл-Лиф» – вершина его музыки, не зря эту вещь называли «королем рэгтаймов». Каждая нота в ней звучит в точности так, как надо.

Кончив играть, она почувствовала, что настроение у нее почему-то улучшилось – давно уже ей не было так хорошо. Как будто тяжкий груз свалился с плеч. Пальцы ее сами собой начали наигрывать еще какой-то рэг – ей вспомнились мелодии, составлявшие музыкальное сопровождение ее детских лет.

– Хочешь, попробуем вместе? – спросила она Реда. Он покачал головой.

– Мне так не суметь.

– «Хай Сосайети» у тебя получалось неплохо. Я слышала из коридора. Соло, которое ты играл, – пробный камень для всех джазовых кларнетистов.

– Не в том дело, – ответил он. – Не в технике. Дело… в слухе, наверное. Я не могу играть со слуха, мне нужно видеть перед собой ноты. И выучить их. – К ее большому удивлению, он покраснел и смущенно отвел глаза. – Я играю ноты, а не музыку.

– Ты сказал это таким тоном, будто сознался в гомосексуализме.

– Поиграй еще, а? Знаешь, я люблю эти старинные мелодии.

Она сыграла «Панаму», потом «Оклахома Рэг». Этот рэг был написан белым

– одним из тех немногих, кто по-настоящему понимал такую музыку. Сара чувствовала, что Ред не сводит с нее глаз. Такое сосредоточенное внимание как будто должно было ей мешать, но почему-то казалось вполне естественным. Она закрыла глаза и позволила музыке увлечь себя куда-то далеко-далеко. Пальцы сами находили нужные клавиши, нужно было только о них не думать. Это все равно что езда на велосипеде – раз уж научился, никогда не забудешь.

Но когда она снова открыла глаза и взглянула на него, то увидела, что он смотрит вовсе не на ее руки. Она потупилась и опустила глаза на клавиатуру.

– Я не в форме, – снова сказала она.

– Пожалуйста, не извиняйся. У тебя очень здорово получалось. Знаешь, тут есть небольшая джазовая группа. Я с ними несколько раз играл, когда приезжал сюда. Чикагский стиль и немного дикси. Может быть, тебе тоже с ними поиграть? По-моему, это было бы хорошо.

Она обернулась и посмотрела ему прямо в лицо. В новое, незнакомое лицо. На нем она уже ничего не могла прочитать. А раньше могла? Она внезапно поняла, что почти ничего не знает о том, что за человек Ред Мелоун.

– Я хочу сказать, хорошо для группы. У них нет постоянного пианиста.

Она покачала головой.

– Я не могу играть в группе. Я играю только для себя.

– А ты попробуй. В самом деле, попробуй. Когда играешь в группе, в этом что-то есть. – Он снова сел и смочил слюной мундштук. – Не могу описать что. Когда все играют в лад и рождается гармония, появляется такое ощущение… Помню, как-то однажды, – давным-давно, еще в колледже – наш оркестр репетировал в перерыве между лекциями. Играли самую обычную вещь, ее всегда играют такие оркестры, – попурри из Чайковского. И вот мы пиликаем кто во что горазд, и вдруг, совсем неожиданно, все сложилось как надо. Ноты, тембр, фразировка. Все-все в точности как надо. Чувство было такое, будто все мы превратились в один инструмент и кто-то на нем играет. У меня даже мурашки по спине побежали. Мы сыграли тему из «Славянского марша» – ту, где такие раскатистые басы, – а потом перешли на куикстеп из «Увертюры 1812 года», и ни единого такта не смазали. Мистер Прайс, наш дирижер, махал палочкой, как сумасшедший. Как-раз в это время студенты шли на занятия. Они остановились послушать и стояли целой толпой в коридоре. А когда мы закончили, все начали кричать и хлопать. – Он покачал головой. – Видно было, что это не просто вежливые аплодисменты, как бывает на концертах, а настоящая овация. Потому что они тоже это почувствовали.