Есть два момента в истории, отмеченных в Библии, в которых появляется Медный змий. Первый — 1458 год до Рождества Христова, когда Моисей изготовил Змия, чтобы исцелить израильтян. Второй и последний раз он упоминается в Библии, в соответствии с нынешней хронологией, в 714 году до Рождества Христова во II Книге Царств, 18:1—5. В ту эпоху Медный змий в нарушение первой божественной заповеди стал объектом особого поклонения.

Молодой царь Езекия, один из самых благочестивых царей Иудеи, узнал, что его народ предался идолопоклонству, обычному явлению среди соседних племен. Совершенно очевидно, что Медного змия в тайне сохранили со времен Моисея и использовали как предмет поклонения. Некоторые даже приписывали Змию таинственную исцеляющую силу.

И когда Езекия обнаружил, что народ Иудеи преклонился Змию и почитает его так, как должно почитать одного лишь Бога единого, он был настолько разгневан, что разбил Змия на три части.

Это последний раз, когда мы встречаем упоминание о Медном змие в Библии. И вот теперь из данного свитка мы почерпнули сведения о том, что Змий существовал и не был переплавлен в эпоху величайшего Вавилонского царства, в период правления Навуходоносора. То есть по прошествии значительного времени с тех пор, как, по библейскому свидетельству, Змий лежал расколотый на три части у ног Езекии.

Мерфи сделал паузу, затем продолжил:

— Так как археологов не устраивают фантастические объяснения типа машины времени, мне пришлось создать свою теорию, и благодаря ней я отыскал на прошлой неделе одну из частей Змия. Я предположил, что, когда Езекия приказал уничтожить Змия в Иудее, идол был расколот на три части и помещен в древнем храме. В те времена, даже если сам царь приказал вам уничтожить предмет поклонения, никому не пришло бы в голову просто взять и выбросить трехфутовый кусок великолепной бронзы. Примерно сто сорок лет спустя, когда вавилоняне громили Иудею и грабили храм, они забирали с собой в Вавилон все, что казалось им ценным, и кому-то удалось спасти все три части Змия.

Надо сказать, что часть свитка повреждена, и многое остается неизвестным, поэтому приходится прибегать к домыслам и допущениям. Мы почерпнули из названного свитка достаточно достоверной информации, чтобы прийти к выводу: некий высокопоставленный жрец из вавилонян-идолопоклонников вновь соединил вместе части Змия, возможно, в надежде на то, что Змий обладает магическими свойствами.

В своей следующей лекции я намерен рассказать вам о великих библейских пророчествах и о том, как Навуходоносор проникся страхом Божьим и приказал уничтожить идолов повсюду. И вновь ему под горячую руку попался Медный змий. Однако верховный жрец, составивший свиток, захотел спасти Змия, снова разделил его на три части, а в свитке поместил разъяснения на тот счет, каким образом эти части можно отыскать. Что — если мне, конечно, удастся прочесть знаки на нижней части хвоста — я и собираюсь сделать. Итак, поскольку я отправляюсь заниматься этим важным делом, лекцию можно считать оконченной.

Тут кто-то из студентов выкрикнул:

— Профессор Мерфи! Никто не излечился оттого, что вы показали нам этот хвост, но, как вы полагаете, если вам удастся отыскать два других куска и сложить их вместе, не сможете ли вы исцелять людей?

— О, это очень важный вопрос. Если верить преданиям и людям, практикующим черную магию и в течение многих столетий искавшим Змия, в случае соединения всех его частей с помощью Змия станет возможным призывать самые могущественные силы зла.

21

Шейн Баррингтон заставлял себя не думать о сыне. Естественно, даже для такого мастера в хладнокровном свершении самых низких и беззастенчиво подлых дел в бизнесе убийство Артура Когтем у него на глазах при том, что он был совершенно беспомощен и не мог ничем помешать злодею, превратилось в невыносимо страшное воспоминание, постоянно всплывавшее в памяти помимо его воли. Усугублялось это переживание еще и тем, что Баррингтон не представлял, что Коготь сделал с телом, имея в виду его загадочный намек, что все происходящее — часть какого-то его глобального плана.

Странно, но после того как Баррингтон полностью выбросил сына из своей жизни и ни на мгновение не вспоминал о нем в течение многих лет, мертвый Артур начал постоянно всплывать в памяти Шейна. И дело было, естественно, вовсе не в том, что в Баррингтоне внезапно проснулись давно забытые семейные чувства. Если не считать бывшей жены, от которой он удачно откупился два десятилетия назад, Артур оставался его единственным живым родственником. А в такой примитивной банальности, как дружба, Баррингтон никогда не нуждался. Сотрудники, подчиненные, слуги — да; друзья — нет, никогда.

Не испытывал Баррингтон и привязанности к местам, где ему приходилось жить. Не было даже того, что он мог бы назвать домом, хотя Шейн владел роскошнейшими особняками на трех континентах. Родина тоже не вызывала в нем никаких сентиментальных чувств. Просто место, из которого ему когда-то посчастливилось сбежать, и, естественно, никакой потребности возвратиться туда у Баррингтона никогда не возникало. Что же касается восторга перед совершенством архитектуры или бесценными произведениями искусства, подобное он считал проявлением душевной слабости и оставлял натурам бесхребетным и ничтожным. Короче говоря, Баррингтон ощущал себя по-настоящему счастливым только в движении: в самолете или в быстро мчащемся автомобиле. Движение с большой скоростью нравилось ему, казалось, мир сжимается под ногами. А поскольку компания «Баррингтон комьюникейшнс» производила сверхсовременные системы, ее владелец мог чувствовать себя полубогом почти в любой ситуации.

И все-таки, если бы Баррингтону предложили назвать место, где ему лучше всего, Шейн без колебаний назвал бы этот пентхаус с бескрайним геометрическим видом на городской пейзаж из небоскребов из стекла и стали, который, казалось, каждый день на рассвете заново возникал из небытия. А после того страшного мгновения Баррингтон больше не выходил за балконную дверь, он даже не смотрел в окно.

Теперь, за четыре минуты до прибытия гостьи, Шейн сказал себе, что настало время продемонстрировать знаменитую баррингтоновскую силу воли. Он раздвинул шторы и приоткрыл балконную дверь. Он сделает все, чтобы не уподобиться тем слабакам, которых в прошлом давил как слизняков. В планах Баррингтона не было места чувству вины. Он вышел на балкон, приблизился к перилам и взглянул вниз на «Эндикотт армз». На мгновение его пробрала дрожь, но Шейну быстро удалось избавиться от жуткого воспоминания, и он уже смотрел на здание на противоположной стороне улицы так, словно с ним ничего не было связано.

К Баррингтону вернулось ощущение полного самообладания, он чувствовал себя подобно повелителю варваров, стоящему на груде тел поверженных врагов. В последнее время «Баррингтон комьюникейшнс» стала еще на несколько миллиардов долларов богаче и никогда не была столь могущественна, как теперь. Зияющие дыры в финансовой структуре надежно залатаны, и при этом у Шейна оставалось более чем достаточно для обеспечения дальнейшей экспансии его империи, для будущих побед. Любой финансовый магнат, оказавшийся столь безрассудным, чтобы возомнить себя равным Баррингтону и осмелиться тягаться с ним, очень скоро понял бы, какую страшную ошибку совершил.

Баррингтон приложил руку к стеклу и улыбнулся. По сути, сколь немногого они требовали взамен. Теперь наступил черед второго поручения от СЕМЕРЫХ. Как и в случае с первым заданием, нынешняя задача показалась Шейну странной, совершенно произвольной и никак не связанной ни с каким глобальным планом, к тому же сообщили ее Баррингтону в краткой немногословной форме, без объяснений. Тем не менее, так же как и с получением информации о системе безопасности ООН, нынешнюю задачу Шейн мог выполнить — при его-то положении и влиянии — без особых затруднений.

Он взглянул на свой «Ролекс». Встреча назначена на семь часов. Достаточно поздно для того, чтобы гостье пришлось отменить все свои планы на вечер. Он заставил ее подождать десять минут, дабы поубавить избыток самоуверенности и заменить его полезным в подобных ситуациях страхом. Дешевый трюк, конечно, и вряд ли необходимый. Однако ощущение собственного могущества, какими бы мелкими ни были обстоятельства, доставляло Баррингтону истинное удовлетворение. Если бы у него исчезла возможность получать подобное удовольствие, жизнь стала бы нестерпимо скучной.