Коготь внимательно всматривался в темноту, откуда шла сильная вонь гниющих овощей. Наверное, туда из закусочной выбрасывают объедки и отходы. По суетливым скребущимся звукам Коготь понял, что он не первый, кто сделал подобный вывод. Он шагнул в проход и прислушался. Как раз вовремя. Коготь прошел еще метров десять между пустых ящиков, затем нырнул за большой бак для отходов и извлек из кармана сотовый телефон.

Чак прислонил коротышку к стене, выкрутив ему руку, и стал обшаривать его карманы в надежде отыскать там бумажник. Мужик был настолько перепуган, что даже не пытался оказать сопротивление. Впрочем, не стоит забывать уроки, которые получаешь в тюрьме. Никогда не поворачивайся спиной. Никогда не теряй бдительности. И никогда не полагайся на то, что твой противник слабак, до тех пор, пока он не испустит последний вздох.

Вторым важным правилом было всегда внимательно прислушиваться к любым звукам. Порой незримую пока опасность можно услышать и своевременно приготовиться к ней. Как вот, например, сейчас — Чак услышал отдаленный звук полицейской сирены. Пора заканчивать и смываться.

Внезапно луч света от карманного фонарика осветил проход, на мгновение ослепив Чака. За его спиной стоял коп с дубинкой на изготовку.

— Не двигаться! — крикнул он. — Сделай шаг от стены и держи руки перед собой, чтобы я мог их видеть.

Чак сунул бумажник в карман куртки и отпустил коротышку, который бессильно съехал по стене на землю. И что теперь? Оружия у Чака не было, а полицейский медленно, но неуклонно приближался. Через секунду ему уже не уйти.

Если он чего-нибудь срочно не придумает, то скоро вновь окажется в камере, и на сей раз надолго.

Коп вновь направил на него луч фонаря… Тут неожиданно раздался странный хруст, крик боли, и луч резко метнулся в другую сторону. Через несколько мгновений, когда он снова смог что-то различать в полутьме, Чак заметил какую-то темную фигуру: над лежащим на земле телом полицейского стоял высокий мужчина. Полицейский лежал без каких-либо признаков жизни.

Человек повернулся к Чаку, и тот впервые увидел его физиономию. Бледное костлявое лицо и такие же бесцветные, ничего не выражающие глаза, от взгляда которых Чака пробрала дрожь.

Мужчина поманил Чака рукой в перчатке.

— Его дружки будут здесь самое большее минуты через две. Пора отчаливать, Чак.

Чак не мог сдвинуться с места от страха и изумления. Что у этого вурдалака на уме? От ужаса Чак не мог даже толком обмозговать происходящее.

Вурдалак, казалось, понял, каким страхом обуреваем парень. Он бросил штуку, которую держал в руке, в кучу отбросов и опустил руки.

— Тебе не надо меня бояться, Чак. Даже напротив. Ведь ты же не будешь спорить, что в каком-то смысле я твой спаситель.

При этих словах он расхохотался, хотя Чак не усмотрел в них ничего смешного. Смех был грубый, животный, по сути, даже вообще не смех, а нечто нечеловеческое и жуткое.

Сирены теперь завывали совсем близко, на расстоянии всего одного квартала.

— Пошли. У меня есть местечко, где ты сможешь привести себя в порядок. И деньги тоже. У меня даже есть для тебя работенка. Ну, конечно, если ты не предпочтешь вернуться в тюрягу.

У Чака хватило сообразительности по крайней мере на то, чтобы понять: выбора не осталось.

— О'кей, мистер, — сказал он, — вы — хозяин. Показывайте дорогу.

32

Стефани Ковакс уже в третий раз за последние полчаса бросала скучающий взгляд в окно. Как могло получиться, что она увязла в разговоре с одним из самых скучных людей на свете, занимаясь расследованием истории, которая, к ее величайшему удивлению, стала одной из самых увлекательных и популярных за всю ее карьеру тележурналиста? Со времени эксклюзивного репортажа из конспиративной квартиры Фарли, мойщика окон в зданиях ООН, до сих пор не найденного, слава Ковакс на Би-эн-эн стала расти еще большими темпами, чем раньше.

Конечно, ей не повредило и то, что за развитием истории следил сам Шейн Баррингтон. С того момента, как какой-то неизвестный позвонил Стефани в день нападения на ООН и намекнул на возможность получения интересной информации в квартирке, снимаемой Фарли в Куинсе, Ковакс задавалась вопросом, случайное ли совпадение то, что босс предложил ей провести специальное расследование деятельности евангельских христиан и что главная новость последних дней также оказалась, связана с христианством. Сама Стефани в последний раз брала в руки Библию, когда ей было, наверное, лет двенадцать. И вот теперь ей, человеку совершенно неверующему, приходилось с утра до вечера выслушивать разговоры на религиозные темы.

Соревновательный дух репортера заставлял Стефани сожалеть, что ей не позволили сразу же заняться отслеживанием некоторых нитей, которые она, как ей казалось, сумела нащупать в связи с делом о надписях на фасаде ООН. Ее несколько смущало и отсутствие всякой информации, подтверждающей связь Фарли с какой-либо из известных евангелических групп или его намерение осуществить предполагавшийся взрыв в штаб-квартире ООН. Но тогдашние откровения Стефани, несомненно, засели в головах огромного количества телезрителей.

Теперь же она работала по прямой подсказке со стороны самого Шейна Баррингтона. Когда Баррингтон позвонил ей с поздравлениями по поводу грандиозного успеха — впервые за все время работы Стефани на его канале, — он как бы, между прочим, сообщил, что из высокопоставленных источников в Вашингтоне ему стало известно, что в связи с событиями вокруг ООН ФБР по какой-то причине допрашивало профессора Майкла Мерфи. Стефани высказала предположение, что, возможно, они связались с Мерфи как со специалистом по Библии, чтобы разобраться в причинах появления надписи на фасаде ООН. То же самое делают и на телестудиях, обращаясь в случае возникновения какой-либо чрезвычайной ситуации к эксперту в соответствующей области.

Тем не менее, Баррингтон предложил Стефани поехать в Престон и разведать там, кто такой этот Мерфи. В конце концов, профессор Мерфи сам в каком-то смысле является телезвездой, как и Стефани, а телезвезду хлебом не корми, а дай вынюхать что-нибудь скандальное о каком-нибудь коллеге, если таковой даже не более чем обыкновенный ведущий второразрядных программ по археологии на кабельном телевидении.

И вот Стефани в Престоне и принуждена в течение уже более получаса выслушивать бесконечный и нудный бубнеж декана Арчера Фоллуорта относительно среднего балла студентов университета и последних общественных инициатив. Ей не хотелось раньше времени демонстрировать свой особый интерес к Мерфи, по крайней мере до тех пор, пока она не получит более или менее ясного представления о его месте в университетской жизни. Но теперь, как показалось Стефани, настало время для решительного шага.

— Декан, а как насчет евангельских христиан? Они действуют на территории вашего университета?

Глаза Фоллуорта сузились.

— Евангелисты? Ну да, у нас в Престоне имеется несколько… — он взмахнул рукой, стараясь подыскать подходящее слово, — энергичных членов данной религиозной группы. На самом деле всего лишь жалкая горстка, но им удается производить много шума. — Декан заговорщически улыбнулся. — А что конкретно вас интересует?

— Скажем так: у наших телезрителей складывается впечатление, что евангелические группы с каждым годом становятся все более многочисленными, а это несет, как представляется многим, потенциальную угрозу для общества. И мне хотелось бы выяснить, насколько такой университет, как Престон, известный своей преимущественно гуманитарной направленностью, оказался подвержен их влиянию. Образовательные учреждения, подобные вашему, — передний край борьбы со всеми видами религиозного фанатизма. Наших зрителей эта проблема очень интересует.

Подобострастная улыбка Фоллуорта плавно перешла в широченную ухмылку Чеширского кота.

— Полагаю, что мы делаем все от нас зависящее. Мы ведем по-настоящему непримиримую борьбу со всеми проявлениями невежества и нетерпимости. — Он сжал руки и наклонился над столом. — Но порой нам бывает нелегко. Евангелисты очень хорошо организованы, знаете ли. И некоторые из их руководителей чрезвычайно хитры.