— Ар-р! Дикий зверь! Болотная лягушка! Свинокрад! Ату его! Ату! — и завизжали от восторга, и только уже было собрались кидаться…

— Р-ра! — крикнул Рыжий. — Узколобые! Р-ра! Р-ра! — и прыгнул! Бросился на стол! И — в гущу! Р-ра! В загривок! В горло! В ухо! Рви! Бей, как Лягаш учил! Круши! Яства летели со стола. Шерсть — клочьями. Крик. Стоны. Визг. Рыжий хватал врагов, швырял, топтал, душил. Брык, глотка, ласточка! Двойной с надрывом! Отступ! Хря! И так, и еще так, и так, и так, так, так! Вот оно как! Никто не мог с ним совладать! Р-ра! Р-ра!..

— Хва! — закричал Лягаш. — Хва! Хва!

Рыжий стряхнул с себя врагов, скатился со стола, отпрыгнул в сторону и замер, плотно прижавшись спиною к стене. Стоял, как и положено, на двух, хрипло дышал и зорко, быстро поглядывал то на лучших, то на дверь, то на окно, то снова на лучших. А эти лучшие…

Пристыженно столпились возле князя. Все молчали.

— Гм, — наконец сказал князь. — Преизрядно! Лягаш, так все же кто это?

Лягаш гордо молчал. Потом сказал:

— Тымх, помнишь Зоркого? Ну так смотри!

Князь долго, пристально смотрел на Рыжего, а после с удивлением спросил:

— Так ты, что ли, хочешь сказать, что старая Гры была права?

— Да, как всегда, — скупо кивнул Лягаш.

Князь помрачнел. Взял миску… И отставил. Закрыл глаза. Открыл. И, строго оглядев собравшихся, сказал:

— Ну, поняли теперь, кто перед вами? То-то же! — и вдруг поднялся во весь рост и крикнул: — Эй, Брудастый!

Немного погодя, а это «погодя» прошло в полном молчании, в трапезную вошел старый лохматый южак и, подслеповато щурясь, уставился на князя.

— Вот этому, — и князь кивнул на Рыжего, — сегодня же, нет, прямо сейчас, выдать шейный ремень. И вообще, все, как положено! Понятно?

Старик степенно поклонился.

— Так! — сказал князь. — Теперь… Всем прочь! Лягаш, а ты останься.

И лучшие, а вместе с ними Рыжий, шумной гурьбой поспешили из трапезной. У самого порога Рыжий обернулся. Лягаш подмигнул ему. Р-ра! Ну, еще бы! Ведь все получилось именно так, как ими и было задумано.

Пройдя через сени, Рыжий свернул налево, то есть к тому входу, в который Лягаш еще совсем недавно его не пустил. Теперь же, никем не останавливаемый, Рыжий уверенно переступил через заветный порог, прошел еще пару шагов, остановился, осмотрелся. Так, темновато здесь. Два ряда низких нар вдоль стен, на нарах тюфяки, печь в самом дальнем углу, в ней едва теплится огонь, возле печи стоит кадушка. В кадушке, говорил Лягаш, полно моченых яблок. Бери их, сколько хочешь, и ешь, когда захочется. Вот это правильно! И вообще, просторно здесь, тепло. Вот какова она, казарма лучших! Рыжий гордо оскалился и оглянулся.

Южаки, теснившиеся у порога, настороженно молчали. Брудастый важно выступил вперед и приказал:

— Ремень!

Один из южаков подал ему новенький шейный ремень — широкий, крепкий, весь в шипах, висюльках. Р-ра, красота!..

— Эй, голову! — строго велел Брудастый.

Рыжий послушно склонил голову. К нему подскочили, р-раз, р-раз! — и надели ремень. А вот его уже и застегнули. Ух, тесновато, зато каково! Ведь кто бы это мог еще десяток дней тому назад предположить, что тебе, невежественному лесному дикарю, вдруг выпадет такая высокая честь!? Да это же… Ого! Рыжий восторженно закашлялся! Брудастый сразу отступил на шаг и спросил:

— Что, может, жмет?

— Нет-нет! — поспешно заверил его Рыжий. — Все отлично!

— Тогда… — Брудастый криво подмигнул. — У печки! Хоп!

Рыжий одним прыжком вскочил на нары, а там скок-перескок, двойной переворот — и сел на крайний у печи тюфяк.

— Вот так! — сказал Брудастый. — Ар-р! Служи. А вы, — и обернувшись к лучшим, вдруг дико заорал: — Порс! Когти рвать!

Лучшие с радостным гиканьем бросились вон из казармы. Брудастый, даже не глянув на Рыжего, не спеша последовал за ними.

Оставшись в казарме один, Рыжий некоторое время сидел не шевелясь, а потом осторожно повел головой — висюльки на ремне сразу чуть слышно брякнули. Ну, вот и все. Все это, значит, было наяву. Рыжий, счастливо улыбаясь, медленно лег на тюфяк. На тюфяке было тепло, удобно, мягко. А если пододвинуться к печи… Ого! Так даже еще лучше! Эх, видел бы тебя сейчас Лягаш! Но Лягашу сейчас не до тебя, Лягаш и князь уже взошли на Верх, и они держат там совет, и сейчас никому туда нельзя. И Лягашу оттуда тоже никуда не сойти. Да это ему и не надо! Там, на Верху, небось еще сытнее и вольготней. А здесь… Но и здесь тоже разве плохо? Здесь что?! Раз в месяц отдежурил по казарме, потом еще, тоже раз в месяц, стража на крыльце, и это все. Да! И еще каждое утро — но это уже все вместе — сгонял на Горку, прибежал — и теперь точно все, то есть гуляй и когти рви! Ну а пока лежи, служи на мягком тюфяке…

Да-да, вот именно, служи! Так и Лягаш напутствовал. Рыжий поспешно спрыгнул на пол, выбрал в охапке дров полешко подлиннее и, щурясь от волнения, ткнул его в печь. Огонь схватил полешко, облизал и начал жадно его грызть. Тогда ему еще одно. А вот еще! В пасть! В пасть ему! Пусть себе ест, не жалко. Ты и огонь теперь друзья. И здесь теперь твой дом, здесь все твое, отца не посрамил! Рыжий степенно подошел к кадушке, взял оттуда яблоко побольше, порумянее, попробовал — оно ему понравилось. Съел без остатка. Взял второе…

После шестого яблока Рыжий вернулся на тюфяк, сел и прислушался. Ни шороха. А что! Это ж тебе не Выселки, а Дымск, город, столица, терем княжеский, все под охраной, оттого и тихо. Князь отдыхает на Верху, Лягаш ушел к себе. А может, и совсем уже ушел, даже из терема. Лягаш всегда в трудах, Лягаш предупреждал: «В Дымске пасти тебя не буду». Ну а Брудастый, тоже как всегда, теперь сопит под лестницей. Брудастый, так Лягаш рассказывал, все время спит; встанет, поест и снова нырь под лестницу — и в сап. И это хорошо. А то назначь вместо него старшого побойчей — так ведь же загоняет, загрызет. А так вон хорошо-то как: спит — и спокойно в тереме. И лучших нет да нет. И долго их еще не будет. Никто, так здесь у них заведено, раньше полуночи не явится. Гуляют лучшие! И ты, как только отдежуришь… Да! Здесь вам не логово, здесь не Глухие Выселки! И завтра же… Рыжий мечтательно вздохнул, зажмурился…

И тотчас же крепко заснул. Во сне был ясный теплый день. Он, Рыжий, сытый и довольный, рысцой бежал по улице…

Да, именно рысцой, на четырех, то есть совсем почти как в Выселках, ну разве только его верхние теперь были в налапниках — это чтоб пальцы об дорогу не сбивать. Р-ра! Х-ха! На четырех! И это дымцев вовсе не коробит, ибо не ты, бывший дикарь, один такой на здешних улицах четвероногий, а все они чуть что, чуть заспешат, так сразу — р-раз! — на все четыре и погнал. Вот так-то вот! Такое вот у них, у южаков, прямохождение — форс, и не более того. Ну да и ладно, что ему до этого. И Рыжий наддавал и наддавал. По сторонам мелькали бани, лавки, будки, терема, костярни, мастерские. Прохожие с почтением смотрели ему вслед, и кое-кто из них порой даже кричал:

— Это Рыжий! Ну вылитый Зоркий! Эй, Рыжий, постой!

Он им не отвечал — бежал. Во сне бежать очень легко; прыжки всегда высокие, дыханье всегда ровное. Вперед! Направо. В подворотню. Ну а теперь налево, за угол…

И замер! Ну, еще бы! Ведь прямо перед ним стоял Вожак. Да-да, вот именно, Вожак, тот самый — из Лесу, из Выселок. И как еще стоял! Смотрел из-под насупленных бровей и улыбался. То есть…

Ну, что! Да тут все ясно и без слов. И поначалу Рыжий даже оробел. Да нет, чего скрывать — перепугался! Уф-ф, вот те на, подумалось, вот и вернулось все — и Выселки, и дуб, и приговор, и…

Ар-р! Рыжий опомнился. Да что это он выдумал?! Вожак — и в Дымске; это сон! Ну, конечно же сон! И Рыжий, чтоб скорей проснуться, резко мотнул головой. Но сон не исчезал! Наоборот:

— Р-ра! — хищно выдохнул Вожак. — А как ты покруглел за этот год! — и подступил к нему на шаг, оскалился…

А Рыжий на шаг отступил. Нет, понял он, это не сон. Явь это. Явь, да и еще какая! Год его не было в Лесу, год он не видел Вожака, не голодал, не мерз, не прятался, не выл. Но ох как быстро пролетел этот счастливый год! Ох, как…