И вздрогнул от злобного крика:

— Р-растяпа!

Рыжий оглянулся и поморщился. Ну, да, конечно же! Здесь, вокруг, все такое же, как и всегда: чащоба, буераки, грязь. Да уж какое тут Убежище! Тут бы хотя бы…

— Р-ра! Р-ра! Р-растяпа! — повторил Вожак, продираясь к нему сквозь кусты. — Р-ра! Где Жертва?!

Сохатый действительно исчез. Рыжий хотел было сказать, что он в этом не виноват, ему было видение, он думал, что…

— Молчать! — взревел Вожак и, оглянувшись, закричал: — Трехпалый! Лысый! Р-ра!

И племя тотчас же бросилось дальше, по следу, за сохатым.

— Р-ра-ра-ра! — неслось уже издалека. — Стой, Младший Брат! Смирись! Р-ра-ра! Р-ра-ра!

А после стало тихо. И Рыжий, постояв еще немного, тяжко вздохнул и, развернувшись, пошел обратно, к поселку. Он шел не спеша. А то и вообще временами ложился на землю. Лежал, смотрел по сторонам. Пытался думать, но не думалось. Тогда он снова вставал и шел дальше. Шел, шел…

А где-то вдалеке, может быть, уже даже за рекой, то и дело слышались гневные крики:

— Р-ра! Младший Брат! Ты где? Р-ра-ра-ра! Мы все равно тебя найдем! Р-ра! Р-ра!

И так оно потом и было: они настигли его, окружили и, после довольно-таки ожесточенной схватки, завалили, прикончили, а потом, уже ближе к вечеру, с победным пением приволокли его в поселок, бросили к основанию общинного дуба и сразу же начали готовиться к Обряду. Все, даже сосунки, сошлись тогда на площади. А ты…

И Рыжий снова тяжело вздохнул, резко тряхнул головой, чтобы как можно скорее избавиться от неприятных воспоминаний, потом глянул на дуб, на площадь — никого. Все еще спят, конечно же. Ведь так вчера навеселились! Попировали, да, поликовали. А ты, единственный из всех, отмеченный Луной…

— А ты, — сказал вчера Вожак, — а ты едва не погубил нам всю Великую Охоту! И поэтому тебе сегодня здесь места не будет. Да, р-ра! Вот именно. А ну пшел в дальние! Стеречь!

— Р-ра! — дружно подхватило племя.

И все они делали это с великой радостью, потому что им было очень приятно унижать тебя. Им еще, наверное, очень хотелось, чтобы ты стал оправдываться перед ними и умолять не прогонять тебя. Но ты не доставил им этого удовольствия — ты молча встал, молча ушел, и молча лег вот здесь, в дальних кустах, и всю ночь напролет сторожил их покой. Все они пели гимны, а ты молчал. Все они пировали, а ты ни разу даже пасти не открыл, не шелохнулся. И только когда они все стали возлагать Жертву… Вот тут ты и не выдержал, упал, зарылся с головой в репейник и зажмурился. Р-ра, думал ты тогда, ничтожные глупцы! Да я, так думал ты тогда, во много раз ловчее вас всех, сильнее, смелее. Да если бы я хотел, то разве бы сохатый убежал? И вообще, за что вы меня так ненавидите? И ведь не сегодня же все это началось! Да-да! Две четверти Луны тому назад, когда была последняя дележка, Заика вылез не по чину, а я его совершенно справедливо, по закону осадил, что тогда было? А то! Меня же тогда во всем и обвинили! А что было весной, когда на Выселки нагрянули Седые и я сражался за троих, а после с перебитой лапой лежал у себя в логове, хоть кто-нибудь из вас тогда пожалел меня? Нет! Кто-нибудь бросил мне тогда хоть бы одну голую обглоданную кость? Никто! А прошлой осенью, когда я чуть не околел, ужаленный змеей, до этого хоть кому-нибудь было дело? А год тому назад, когда, вы все это прекрасно должны помнить… Да что тут, р-ра! Чего и говорить! Ведь и тогда еще, когда нас, сосунков, Вожак впервые вывел на Тропу, ведь уже и тогда вы все как только могли унижали меня! Но за что? Да, я рыжий, да, я безотцовщина, подкидыш. Да, я вчера не взял сохатого, зато… Р-ра! Вы только задумайтесь! Я зато единственный из всех — и не только из вас, но и вообще из всех рыков — я единственный, кому было дано увидеть Убежище Луны! И, значит, в нужный срок Луна снова призовет меня к себе, и я тогда уже не только увижу это ее Убежище, но я войду в него, а там… О, это да! Луна, об этом знают все, рождается, растет, стареет, умирает, спускается в Убежище, а после вновь рождается. А после снова вновь рождается! И снова вновь! И вновь! И так же будет и со мной; я стану, как Луна, бессмертным. И вот тогда-то в Глухих Выселках поймут, кто я такой! И будут лебезить передо мной, скулить, ползать на брюхе. Да только будет уже поздно! Ведь я тогда уже… Ведь я…

Р-ра! Глупости! Что было, то ушло, то умерло. Гроза ушла, ушла Великая Охота, ушло Убежище — да было ли оно? — и пир давно затих, и Луны уже нет, и небо уже светлое, ночь кончилась. Рыжий, стоявший на краю поселка, смотрел на обгорелый дуб. Там, среди черных корявых ветвей ярким пятном белел череп сохатого — огромные ветвистые рога, глазницы, устремленные к гаснущим звездам, и пасть, разинутая так, как будто череп силится вскричать: «О, Старший Брат, будь осторожен с рыками! Они легко со мной расправились! И так же легко они расправятся с любым, кто только посмеет к ним сунуться!». Вот так-то вот! Так что теперь поселку нечего бояться; им и охота удалась, и пир, и жертвоприношение. Они — не узколобые. А ты…

И Рыжий засопел, зажмурился и вновь — уже в который раз! — представил себе ельник, бурелом, и черную после дождя иглицу, и яркий лунный свет, который, как настойчиво утверждают старики…

И усмехнулся. Х-ха! Бессмертие! А что это такое? А то, что пусть пройдет еще пять, десять, двадцать лет, и все твои сородичи уйдут — а ты, как ни в чем не бывало, останешься. Так, хорошо, а дальше что? Дальше придут другие, молодые, и ты, как самый старший среди них и самый опытный, будешь над ними Вожаком, станешь водить сородичей в набег, на охоту, первым петь гимны, первым отправлять обряды, первым наказывать зарвавшихся, хвалить удачливых и строго учить нерадивых и — это уже всем — рассказывать о прошлых временах. И так пройдет еще пять, десять лет, и снова пять, и снова десять, потом еще пять раз по пять и десять раз по десять. И все это время ты будешь жить все здесь же, под этим самым дубом, в этом же самом сыром и мрачном логове — и знать, что это для тебя никогда не кончится! Так что, ты этого хотел? Ты разве об этом мечтал? Рыжий нахмурился. И вдруг…

— Эй, ты! — послышалось из-за спины.

Он оглянулся…

И резко отскочил, оскалился. Ну, еще бы! Всего в каких-то двух шагах от него, под деревом, стоял чужой. Стоял и как ни в чем не бывало смотрел на него. И был этот чужой из себя такой короткошерстый, рябой, длинноногий. И был у него узкий лоб… Да это же южак! Ну, Рыжий, прыгай! Бей!..

А он не шелохнулся. Он в первый раз увидел узколобого. Да, говорили, что будто где-то там, на самом краю Леса, они еще иногда встречаются. Но чтобы здесь, в самой глуши, вдруг появился южак — да такого никто и представить себе не мог! А вот гляди — стоит. И, значит, вот они какие! Хвост тощий, как у крысы, а уши длинные, обвислые. И он, этот южак, не прячется, не убегает! Да он еще и говорит — совершенно спокойно:

— Вот мы и встретились, — и улыбается.

Враг! Лютый, злейший враг! Ну, бей его!..

Но, непонятно почему, — но только не от страха, это точно! — Рыжий осторожно отступил от южака на шаг и, ощетинившись, тихо спросил:

— Ты… кто такой?

— Тебе? Пока еще никто, — ответил узколобый. — А после будет видно.

И замолчал. Южак. Враг! Р-ра, Рыжий, чего ты стоишь?! Ты должен на него кидаться! Рвать его! В кровь! А ты стоишь и ничего не делаешь. Ждешь, отведя глаза. Что, думаешь, что это западня? Тогда… Спокойно, не спеши! Да-да, вот именно. И Рыжий, сдерживая гнев, спросил:

— Увидим — что?

— Да многое, — негромко, но по-прежнему уверенно ответил узколобый. Всего так сразу и не расскажешь. Но главное я тебе сразу скажу: я ведь не просто так пришел. А чтобы увести тебя отсюда.

— Меня? Куда?!

— К твоим сородичам. Вот именно: к твоим. Ведь ты же никакой не рык, ты южак.

А, так вот оно что, гневно подумал Рыжий и усмехнулся. Ну-ну, давай, заманивай, плети. Вы, южаки, все такие — лжецы.