Рыжий прибрал — поворошил золу, спрятал перо, чернильницу, поспешно сел в дальнем углу…

И почти сразу же вошли ученики — их было четверо, все как один еще небитые юнцы, — учитель слабо их приветствовал и разрешил им присесть. И начался урок…

Что? Как ты все это назвал?! Урок? Не кощунствуй! Да ведь после того, о чем здесь только что было говорено, слушать о том, о чем они сейчас учитель и ученики — со всей серьезностью…

Но все-таки не горячись. Не забывай, с кем ты и где ты находишься. Пансион для отпрысков закрытого сословия — то есть чиновников — готовит только первый, то есть самый низший их класс. Правда, кому-нибудь из наиболее усидчивых могут присвоить и второй, но такое здесь случается крайне редко, в лучшем случае раз в два-три выпуска. А так, закончив обучение, юноши разъезжаются по провинциям и заступают в департаменты на бросовые, худшие вакансии. Чиновник — это тот же раб, он абсолютно несвободен в выборе; куда его пошлют, туда он и отправляется, и будет там служить, пока… Вот именно — до самого «пока»! Даже простой солдат — и тот может купить себе отставку, чиновник же лишен и этого, он служит до конца. Мало того: чтобы чиновник не пускал корней, не обрастал знакомствами и связями, он постоянно в переводах: сегодня, к примеру, проходит по почтовому ведомству, а завтра уже в налоговом, а через месяц и вовсе где-нибудь в шахтах. И, главное, как ты, простой чиновник, ни служи, а пятый класс — вот твой высший предел, верх на служебной лестнице, а дальше уже начинаются «посты», то есть места для высшего сословия — фамилий. Вот так-то! И эти юноши отучатся, уедут. Так нужно ли им то…

Но, правда, и Юрпайс с ними не строг. Вот, он и сейчас им говорит:

— Да, диск, на коем мы живем, измерен. И пять небесных сфер над ним уже постигнуты. А ну-ка перечислите мне сферы! Вот, скажем, ты!..

И слушает ученика, благосклонно кивает. И задает еще один вопрос, и вновь идет самый серьезный подсчет того, сколько же конкретно песчинок вмещает в себя полусфера второго небесного яруса. А после этого ученикам предлагается доказать две леммы из теории конических сечений, потом решить задачу из четвертого раздела Изопериметрических Начал, потом прочесть двустишия из Геометрии Движения… Ну, и так далее. Бред, да и только! Рыжий сидел в углу, молчал, рассеянно листал потертый манускрипт, в котором то и дело попадались отменно выполненные чертежи. Вот, например, икосаэдр, вот додекаэдр… Юрпайс представил тебя отпрыскам своим коллегой из провинции, пусть так. Но что он говорит! Чему он учит?! Р-ра! Но, главное, как они его слушают! Они же ему верят — безгранично! А он… Да, с ними он — как добрый дедушка, который в тоже время утверждает…

Но нет! Молчать! Рыжий, молчать! И он молчал, уже закрыв манускрипт, глядя в окно, впившись когтями в стол…

Когда же ученики наконец ушли, Рыжий, стараясь быть спокойным, спросил у Юрпайса:

— Скажите, разлюбезный брат, а вас не смущает то обстоятельство, что вы думаете одно, а учите совсем другому?

— Нет, нисколько, — небрежно ответил Юрпайс, лег поудобней, потянулся и зевнул, потом старательно укрылся пледом и продолжил, неторопливо, четко, словно на уроке: — Ведь я же говорил уже — они живут на плоскости, а там свои законы. Вот тем законам я их и учу. Есть в этом логика?

— Да, есть.

— Тогда чего вы от меня хотите?

Мерцала тусклая свеча. Юрпайс полулежал на подушках и насмешливо смотрел на Рыжего. Р-ра! Снова эта ложь — во благо. Р-ра! Во рту вдруг стало сухо, шерсть на загривке вздыбилась, а когти сами собой впились в стол…

— Вот даже как! — сказал Юрпайс, глядя на когти Рыжего. — Ну-ну, давайте, братец, прыгайте, душите. Ведь это в споре самый сильный аргумент! Хотя чему я удивляюсь? Вам, дикарям…

И замолчал. Стыд! Стыд! И Рыжий тяжело вздохнул; шерсть улеглась, когти ушли. И лишь глаза его — он знал, глаза не лгут…

— Не лгут, не лгут, — кивнул Юрпайс. — Да, это так, кривить вам не дано — я ж это сразу понял. Да и Сэнтей рассказывал, как вы… Х-ха! Ха! Вы думали, что провели его и скрыли свою главную печаль. А он тогда вас просто пощадил; не стал позорить да высмеивать, а просто взял и выставил за дверь…

— Меня?! Да я…

— Правильно. Он повелел вам отправляться к Эну. А зачем? Лишь затем, чтобы вас… — и тут Юрпайс потянулся к часам, зажал их в лапе, помолчал… и вновь заговорил:

— Чтобы вас еще раз испытать. Вначале мастер Эн вас испытывал, теперь вот я попробовал… И что сказать? А то! Я повторяю вслед за Эном: да, вы вполне резонно рассуждаете и способны уяснить весьма сложные абстрактные построения, но в своей основе… Да, к сожалению, в самой своей основе вы не последователь духа. Но вы и не из тех, других. Вы как бы одновременно и там, и здесь. Но в то же время вы и не там, и не здесь. Теперь мы упрощаем выражение. Плюс на минус дает минус. И, следовательно, в окончательном виде получаем минус, иначе говоря, в итоге мы имеем то, что вы и ни там, и ни здесь. Вы, то есть, нигде. Да-да, мой друг, нигде. Но, в первую очередь, не в Башне. И поверьте, это не громкие, сказанные в запальчивости, слова, а это — окончательное наше решение. Итак, вы нам не брат, Башня для вас закрыта. Да вы уже и сейчас вне ее. Уходите.

И Юрпайс замолчал. Лежал, поджав губы, ощетинившись. Тщедушный, маленький, одни глаза, в глазах — лишь ненависть. За что?! Гнев! Стыд! И… Р-ра! Да что там говорить — дышать было невыносимо трудно. Но Рыжий все же выдавил:

— Так… мне куда теперь?

— Не знаю, — равнодушно пожав плечами, ответил Юрпайс. — Да-да, на этот раз и я не знаю. А почему? Да потому что нет в мире… Точнее, нет в бесконечном — еще раз повторяю: в бесконечном! — нет в бесконечном пространстве такой точки, в которой вы смогли бы отыскать себя. Потому что вы, повторяю, нигде. И это сказал я, Юрпайс Непогрешимый.

Непогрешимый. Р-ра! Вот в чем ты весь! И Рыжий зло, насмешливо спросил:

— А вам не кажется, что вы рискованно категоричны? А вдруг вы снова ошибаетесь? Ведь и в задаче с удвоением куба, я уверен, тоже есть решение, но мы пока еще…

— Хва!

Рыжий замолчал. Ну а Юрпайс…

Вскричал визгливым голосом:

— Ничтожество! А мнишь себя… Прочь! Прочь! — и даже подскочил…

Но Рыжий встал и вышел. Выйдя на улицу, он остановился и задумался. Действительно, куда ему теперь? Ночь, темнота, чужой квартал. Налево улица поднималась вверх, направо опускалась вниз. Он повернул направо и пошел. Дошел до перекрестка, свернул, а вот куда — не обратил внимания. Да и какая теперь разница?! Так он и пошел, куда стопы несли, наобум. Сэнтей сказал, что Башня велика, в ней много этажей. А он успел увидеть так немного…

Шел. Город спал. Вниз, вниз по улице. На первых этажах — во всех без исключения домах, ибо таков указ — окна закрыты ставнями, а на вторых и выше — сплошь решетки. А мостовые… Тьфу! Отбросы, нечистоты, смрад; идешь и спотыкаешься, скользишь и хлю… Бр-ра! Лужи, грязь, а фонари уже, поди, с полгода точно не горят. А может, и весь год, теперь попробуй вспомни. Забыли их, теперь уже, наверное, нигде во всем Бурке огня не увидишь!

Нет, зря он так. Вон, прямо впереди, огонь. Прямо на улице. Должно быть, там они. Рыжий пошел на свет и не ошибся. Да, тот огонь — это рогатка, их пост. Они сидели у костра, хмельные и голодные, скучали. Завидев Рыжего, сразу вскочили и, обступив его и ничего не говоря, бесцеремонно обыскали, обнюхали, проверили жетон, долго светили факелом в глаза… Но ни к чему придраться не смогли и пропустили дальше. Рыжий прошел еще один квартал, потом еще один, но только лишь свернул — опять рогатка. Его снова обыскали. Да, неспокойные деньки. Бурк лихорадило; вчера горела Биржа, теперь вот ищут поджигателя. Был слух, что это — козни Претендента, он будто снова здесь; не сам конечно же, а просто когти выпустил. А когти, они сами по себе — их отсекай хоть пять, хоть десять раз, а лапа-то цела! И тем он, Претендент, и взял, а скоро и не то еще возьмет. Вот так-то вот! А прошлой осенью, когда бунтовщиков рассеяли и Претендент бежал, им показалось вот и все, наконец с ним покончено! Ан нет, теперь-то они убедились: он отступил, скрылся в горах и отлежался, жир нагулял, а вот и когти выпустил — от Биржи одни головешки. Ну-ну!