Р-ра! И действительно, вот уж на кого-кого, а на Базея ты бы не подумал. Ведь он единственный из всех, который, как тебе казалось…

— Да, — продолжал Вай Кау, — не сомневайся, так оно и будет. Они придут сюда. И еще как придут! Но… Х-ха! Пока они придут, еще семь дней минует, мы к тому времени уйдем уже так далеко, что… Да! И вот тогда я им скажу: да, подвели меня расчеты, да, я нарушил обещание, а посему: хотите вешайте меня на рее, хотите — отправляйте по доске, а после возвращайтесь в свой Ганьбэй, если, конечно, сможете. А хотите… так вот она, карта, и вот он, континент на ней, и вот он, перед вами, я, и я готов и далее еще семь дней… Ну, словом, скажу: как хотите.

— А если…

— Значит, будет «если». И так всегда. Ведь если кого-то утопят, то, значит, его не повесят, а если повесят, тогда не утопят. А если вот как я…

Вай Кау снял очки, протер глаза и нехотя продолжил:

— Вот мне уже почти что все равно, что в них, а что без них. И если так пойдет и дальше…

И замолчал, насупился; надел очки, залез в гамак и там, как неживой, и пролежал до темноты. Когда еще на третий день пути он вот так же залег, а Рыжий спросил, что это с ним такое случилось, то адмирал тогда мрачно ответил:

— Я мечтаю.

— О чем?

— Х-ха! Если б знал, о чем надо мечтать, я бы тогда сейчас не здесь лежал, а… Да! Гаси огонь!

Рыжий встал и погасил. И в первый раз тогда почуял, что с адмиралом творится что-то неладное. А он тогда лежал не шевелясь, лежал — и к утру отлежался. Утром был бодрый, едкий, как всегда…

И вот опять он лежит и молчит. А там, слышно, гребцы гребут. А ветра нет, на Океане по-прежнему штиль. Солнце садится, жара не спадает. Скоро сменится вахта, и вахтенным боцманом будет Базей. Базей взойдет на ют и станет к румпелю, а они проиграют отбой и «Тальфар» ляжет в дрейф. Это, конечно, глупость — ночью в дрейф, но так гласит устав, глава четвертая, параграф восемнадцатый. И мы блюдем его, хоть понимаем, что этот параграф давно устарел. Мы ж не купцы, которые всего боятся и каждый вечер вытаскивают свои корабли на берег, а здесь какие берега?! Это во-первых. А во-вторых, не стоит даже и доказывать, что с той поры, как появились звездные таблицы, компас и квадрант, в ночном движении нет никакой опасности, и посему…

Все это так конечно же, но, к сожалению, мы — это мы, а другие — это другие. И Базей, он тоже из других. Зато он единственный из всего экипажа, кто не смотрит на тебя исподлобья и кто не обзывает тебя за глаза колдуном, который завел их неведомо куда. Базей молчит. Всегда молчит! Но зато… Когда ты ночью выходишь из каюты и берешь север, определяешь высоты светил, сверяешься с компасом, лагом, то он тебе всегда чем может подсобит конечно, молча, — а потом, когда тебе, как всегда, не хочется возвращаться в душную, постылую каюту и ты устало садишься на бухту каната, Базей всегда садится рядом. Службы он при этом конечно же не забывает и то и дело поглядывает на марсовую команду… а у марсовых, в отличие от гребцов, есть и ночная вахта, потому что Океан есть Океан, и доверять ему нельзя… И так вот вы — ты и Базей — сидите рядом и молчите. Базей, конечно, неотесан и неграмотен, повадки у него — как и у всех у них, дичайшие, он даже Бейке не чета… А вот сидит рядом с тобой, молчит, и может так всю ночь молчать, покуривать обманку. И он тебе при этом совершенно не мешал. Не раздражал тебя. И вот теперь этот Базей…

Пришел на ют, ибо вот это вот — это его шаги… А вот уже они трубят сигнал: «Всем-всем шабаш!» — и засушили весла, встали и затопали. А вот уже запахло варевом, значит, пошла раздача. Вай Кау заворочался, открыл глаза и потянулся, сел, но с гамака сходить не стал, а так: позевывал, смотрел в иллюминатор, на хронометр, опять в иллюминатор, на хронометр…

Но вот на палубе процокали шаги, вошел стюард, накрыл на стол. Вечерний стол был как всегда: бобовый суп, галеты «трескуны», лимонный сок. Лимонный сок Вай Кау пил разбавленным, Рыжий — крутым, стюард им так и приготовил. Лимонный сок спасает от цинги…

— Накрыл? — строго спросил Вай Кау.

— Да, мой патрон, — сказал стюард.

— Ну так иди.

— Я бы хотел…

— О чем-то доложить? Иди, иди — пока не надо!

Стюард ушел. Тогда Вай Кау спрыгнул с гамака и подошел к иллюминатору, долго смотрел на Океан, потом спросил: который час. Рыжий ответил:

— Восемь двадцать.

— Ну-ну!

Вай Кау сел к столу, взял ложку… Отложил ее. Сказал:

— Хронометр чудит. Ты посмотри его, проверь… Сейчас проверь!

— Но это можно сделать только ночью. По звездам выставить…

— Как знаешь! Я предупредил.

И адмирал взял ложку, пододвинул к себе миску. Хлебал он жадно и неаккуратно, такого прежде за ним не было… Поев, Вай Кау встал, еще раз посмотрел в иллюминатор — там уже стемнело. В Лесу темнеет медленно, и вообще, там, в северных широтах, все не так. А здесь, особенно теперь… Р-ра! Здесь! Рыжий ощерился; нет, лучше об этом не думать, нужно дождаться полночи, пойти, проверить, и лишь только потом уже решать, что к чему…

Вай Кау вдруг сказал:

— Ну, лягу, помечтаю. А ты, если чего, меня тогда разбудишь, — и лег в гамак, и отвернулся к переборке, и затих.

И тихо было на «Тальфаре»: штиль, волн не слышно, корпус не скрипит. Только фитиль трещит да тикает хронометр. Рыжий задул фитиль. Мрак! Тишина, один только хронометр… который почему-то показал, что нынче вечером солнце зашло на восемь минут позже, чем ему было положено. Что это: барахлит хронометр, а это ты, как мастер Эн учил, сразу заметил бы, на слух — или…

Мрак. Мрак кромешный! Вот так теперь во мраке и сиди, и жди, когда наступит полночь. И Рыжий замер за столом в кромешной тьме и терпеливо ждал, когда стрелки хронометра сойдутся на двенадцати. Хотя двенадцать это уже поздно, в двенадцать уже нужно быть на юте и брать север. И, значит, без пяти двенадцать ты должен будешь встать, взять инструменты, выйти из каюты. Ну а пока что сиди и не дергайся, жди. И обо всем забудь и о монете тоже. И уж тем более не доставай ее, пускай она себе лежит за пазухой и жжет тебя — не так уж это больно, вытерпишь. А то, что мрак кругом, так это даже хорошо. Мрак — это пустота, почти Ничто. Ничто, оно и есть ничто. И все-таки…

Растет оно, Ничто! Пухнет Ничто и приближается, и приближается, и вот уже ты погружаешься в него, в это Ничто, и вот… Мрак, абсолютный Мрак вокруг, и только едва слышно тикает хронометр, отсчитыва…

А время — это что? Время — река без берегов, Бескрайний Океан, мы листья на его поверхности, и время нас влечет все дальше, дальше в Бесконечность. Оно влечет нас то быстрей, то медленней и может сделать так, что наша жизнь промчится в один миг, а может закружить в водовороте, втянуть в него, всосать, увлечь на дно и потащить по дну в кромешной тьме, а после выбросить нас на свою поверхность там, где прежде никто из нас не был, где все нам чуждо, непонятно, где даже солнце всходит и заходит совсем не так, как мы могли бы того ожидать. Вот, например…

Нет, хва, ты — в пустоте, вокруг тебя Ничто; молчи, рассматривай его, вникай в него, а больше ни о чем не думай, не думай, не думай…

Когда Рыжий очнулся, было уже совсем темно и ничего не видно. И ветра по-прежнему не было, волн не было, и корпус не скрипел. И адмирал дышал легко, почти что неслышно. Только хронометр размеренно тикал, тикал, тикал… Рыжий на ощупь отыскал его и развернул к себе, потом высек когтями искры, рассмотрел циферблат — да, ровно без пяти двенадцать. Тогда он встал, взял ящик с инструментами, накинул плащ — хотя зачем ему сегодня плащ, когда и без того такая несусветная жара? — и вышел из каюты.

На палубе… Конечно, он мог бы сразу посмотреть на небо и убедиться в том, что так оно и есть, что он, к сожалению, не ошибся… Но Рыжий не спешил. Он подошел к румпелю, остановился возле него, кивнул стоявшему неподалеку Базею. Тот кивнул в ответ… Но как-то по-особому кивнул. С ехидцей, что ли? Р-ра! Вот, значит, началось уже! Ну да и ладно. Рыжий достал из ящика квадрант, установил его. Квадрант — очень капризный инструмент, и пользоваться им в открытом Океане достаточно трудно, потому что даже при самом незначительном волнении вам ничего не стоит ошибиться на восемь, а то и на целых десять линий. Зато сегодня, в полный штиль, отвес почти сразу же замер на центральной риске. Отлично! Так что теперь остается только выставить линейку на объект, потом застопорить винты и, осветив искрой шкалу, отметить высоту стояния любого из выбранных светил. Вот, например, выбираем вот это. Потому что не все ли равно, что сейчас выбирать. Главное сейчас — это делать все четко и без суеты, без паники. Подумав так, Рыжий припал глазом к линейке, начал взводить ее…